Эксперт № 15 (2013) - Эксперт Эксперт

Хотя, конечно, в отношении будущего каршеринга в России есть много сомнений, связанных, например, с тем, насколько бережно клиенты будут использовать общие автомобили. Да и вообще у российских граждан очень сильны собственнические чувства. «В настоящий момент в России для большинства граждан автомобиль — это средство подтверждения определенного статуса его владельца, — говорит Руслан Найманов , генеральный директор компании “Система оперативного лизинга транспорта”. — Поэтому наши граждане пока не готовы отказаться от единоличного владения автомобилем. Плюс законодательная база, правоприменительная практика, существующая дорожная сеть и инфраструктура пока еще не создают комфортных условий для развития подобной услуги в широких масштабах, даже в мегаполисах».             

График

Число пользователей услуг "каршеринга" в мире в этом году вырастет на 40%

Гуманитарии смотрят на травмы общества

Андрей Левкин

Прошли XXI «Банные чтения» «Нового литературного обозрения»

Тема конференции — травма, травматический опыт общества

Фото: Алексей Майшев

Издательский дом «Новое литературное обозрение» — это гуманитарный и культурологический проект, включающий в себя три журнала и 29 книжных серий; здесь издается не только специализированная, но и художественная литература.

Раз в год НЛО устраивает «Банные чтения». Название расшифровывается просто: в 1993-м журнал «Новое литературное обозрение» провел первую научную конференцию, которую назвали по Банному переулку, где в то время размещалась редакция. Чтения задумывались как устный, неформальный выпуск журнала. Затем дело разрослось, и теперь на чтения приезжают международные гуманитарные звезды.

Чем чтения могут быть интересны широкой публике? Раньше на них обсуждались преимущественно профессиональные проблемы, но в последние годы стал доминировать так называемый антропологический поворот — это когда гуманитарные науки непосредственно работают с действительностью и не теория уточняет теорию, но теория прикладывается к практике.

Почему это происходит, понятно. Реальность существует и сейчас, а вот нормативной идеологии нет. Значит, события и ситуации уже не могут быть объяснены обществу по общепринятой схеме или с точки зрения классового интереса, как раньше. А когда нет понимания происходящего, можно впасть в депрессию.

Главная задача XXI «Банных чтений» — показать, как за двадцать лет изменилась система ориентиров и ценностей. К тому же стартовали они в момент, когда привычные способы описания реальности стали недействительными.

Культурологи рассматривают способы применения гуманитарных методик в повседневной жизни, возможность оценки и предугадывания с их помощью событий. Принято считать, что жизнь сейчас проще некуда: все мотивации банальны и меркантильны. Но внешняя простота обычно обманчива, поэтому профессионально думать о реальности необходимо, это вовсе не прихоть культурологов. Сегодня уже невозможно создать единый шаблон, который объяснил бы всё и всем. Культурологи, скорее, предлагают нестандартные варианты взглядов на события.

Тема нынешних чтений — травматический опыт общества. Травмы нередко случаются после катастрофы с далеко идущими последствиями. В XX веке травматизма в обществе хватало, особенно после 1991-го. Например, после распада СССР, признанного «крупнейшей геополитической катастрофой XX века», в стране произошли быстрые и не всем приятные социальные изменения. Однако и в спокойные времена общество склонно формировать определенную идентичность людей, с которой не все согласны; конечно, тут тоже будет травма. И со всем этим надо что-то делать.

Впрочем, травма не так уж и ужасна, если травмированный жив. Травма дает возможность скорректировать свое отношение к действительности, избавиться от иллюзий и жить настоящим.

Здесь же личные и общественные травмы взаимосвязаны. Травматический опыт всегда опирается на частное лицо, но и индивидуум всегда соотносит себя с ситуацией в обществе. Скажем, можно занять пассивную позицию, ничем не выделяться, стать «как все». Еще общая травма сплачивает людей сильнее, чем общая радость и надежды на светлое будущее.

На «Банных чтениях» рассматривались следующие вопросы. Как формируется память о пережитом травматическом опыте и каким образом она может себя проявлять? В какой мере травма может стать средством групповой самоидентификации, выделяя группу в обществе? Насколько представление травмы зависит от имеющихся моделей, например от государственных практик отношения к прошлому? Когда травма переносится легче: когда она обсуждается в обществе открыто или когда умалчивается? (Собственно, это вопрос и о пользе открытого общества.) Как травматический опыт изменяет повседневную жизнь?

На Чтениях не уточняли теорию, там рассматривали конкретные кейсы

Фото: Алексей Майшев

Речь, разумеется, не только о жителях России — они не являются несчастным исключением.

Например, Олег Паченков и Лилия Воронкова исследовали немецкие блошиные рынки. Здесь, казалось бы, возможна лишь умилительная ностальгия, но нет: у немцев есть травма, которую они не любят обсуждать публично. Это опыт «отвергнутого прошлого» и идентичности «осси» — восточных немцев. В основу объединения Германии были заложены западногерманские стандарты, а «осси» так и живут с ощущением, что их лишили прошлого и даже предписали стыдиться ГДР. Это «гэдээровское прошлое» — как раз на «блошках». Заодно Воронкова и Паченков сравнили немецкую ностальгию и тоску по СССР — посетили блошиные рынки Петербурга.

Тему распада Советского Союза в докладе «Образ СССР в современном популярном сознании» представил Борис Гаспаров . По его мнению, идеал, ностальгически помещенный в прошлое, может быть терапией травмы, такое лечение намного эффективнее метода, нацеленного на думы о будущем. Вот только в случае ностальгии по СССР все сложнее. Отрицательные, пусть даже самые наглядные, материальные, стороны той жизни настолько очевидны, что вроде бы «условием “ностальгии по советскому” может быть только полная амнезия и отсутствие самосознания».

Но в массовой культуре сейчас создается стилизованный, заведомо позитивный образ СССР. При этом такая память конструируется через отождествление СССР с дореволюционной Россией — какой она представлялась в массовой советской культуре. Но тогда все выворачивается наизнанку: ложное совмещение «российского» и «советского» ведет к тому, что Октябрьская революция уже не исторический перелом, а что-то вроде нового Смутного времени. Вместо нее основополагающее значение получает Великая Отечественная, которая в такой схеме фиксирует слияние русского и советского патриотизма. Девяностые годы тоже теряют статус революции и оказываются очередной Смутой, после которой вновь возобновляется госстроительство русской идеи.

Кевин М. Ф. Платт рассматривал взаимосвязь личного опыта с общественным, в том числе с официальным. По его версии, индивидуальной культурной травмы не существует, ее сконструирует само общество. Например, о своей «неполноценности» индивидуум узнает, когда оказывается, что у него нет модного гаджета. Платт расширяет тему и считает, что субъекты становятся членами социума только через «укрощение» своих знаний, прежде всего личного отношения к истории в пользу общепринятого мнения. Но он занимался темой обучения истории в российских школах, где, похоже, работают не столько представления об истории самого школьника, сколько его семьи.

О жанрах, где может проявить себя травма, рассказал Сергей Ушакин . Его доклад был посвящен военным песням ветеранов Афганистана и Чечни. Официальной точки зрения на эти непопулярные кампании нет, частный опыт участников военных действий обществом не обобщен и не зафиксирован, оно этого не хочет. В результате ветераны оказались никем не поняты.

По Ушакину, из-за военных травм и фактического несуществования такого опыта истории ветеранов воспринимаются как разорванные и даже бессвязные. Но таким образом отчасти снимается напряженность самого опыта, что психологически понятно, и война воспринимается вне истории. Ветераны выстраивают собственные хронологии, системы отношений. Они изменяют, по крайней мере для себя, ту реальность, где получили травмы.

Но такая механика не всегда оправданна. Эти люди создали свои Афган и Чечню, они могут жить с такими представлениями, но сами эти истории уже не могут повториться. Если же попытаться превратить в новую реальность обстоятельства более обиходной травмы, то та же травматическая ситуация может вернуться.