Такова спортивная жизнь - Дэвид Стори

— Надеюсь, я вам не помешал, Артур? — спрашивает он.

Я говорю «нет» и качаю головой.

— Неужели вы оставили праздник, чтобы просто так подняться сюда? — продолжает он. — Что вам нужно?

Прежде чем я успеваю придумать что-нибудь язвительное, из-за двери доносится голос миссис Уивер.

— Это Артур Мейчин, дорогой? Почему ты не попросишь его войти?

— Входите, Артур, — говорит Уивер.

Я вхожу, протискиваясь мимо него.

Что верно, то верно — лежать на кровати миссис Уивер приятно. Люстра сверкает прямо у меня над головой, и вся комната залита светом. Позади во всю стену гобелен с изображением охоты: собаки вонзают зубы в маленькое бесцветное животное, и оно уже истекает кровью.

Слоумер улыбается, глядя на меня, и поднимает рюмку, показывая, что я должен выпить.

— Выпейте, молодой человек, — говорит он топким ломким голосом, похожим на шелест бумаги. — Ведь это бывает только раз в год.

Для него наверняка не чаще.

Когда я входил в комнату, он тем же тоном сказал:

— Значит, это тот самый молодой человек, которому сегодня выбили зубы.

Рюмка в моей руке пуста. Я прячу ее в кулак и делаю большой глоток.

Кажется, никто толком не знает, что мы празднуем. И уж во всяком случае, мы не веселимся. Уивер сидит в кресле около двери и, расставив колени, смотрит на ковер: он только что пролил вино, и маленькая лужица впитывается в ворс, превращаясь в темное пятно. Миссис Уивер расположилась возле окна недалеко от меня и со сдержанной злостью разглядывает ту же лужицу.

Долгое время мы сидим и молчим, потому что для Слоумера в смысле развлечений это, кажется, предел мечтаний. Я все время думаю, как бы отделаться от него и от Уивера и на несколько минут остаться наедине с миссис Уивер, которая в своем узком платье, отливающем серебром, жжет меня с расстояния в три ярда.

— Внизу очень шумно, — говорит она наконец.

А вдруг она думает о том же, о чем я?

Уивер угрюмо кивает.

— Последний раз я устраиваю все это в своем доме, — говорит он.

— Почему? — спрашивает Слоумер.

Он поворачивает голову к двери, где сидит Уивер, и оказывается, что под нижней губой у него начинается чахлая, словно из пуха, бородка. Но и в этом новом положении я все равно не могу разглядеть, что у него не так.

— Почему? — переспрашивает Уивер и странно расширившимися глазами смотрит на Слоумера. — Почему? Потому, что сюда пролезли все городские подонки. Мне это не нравится.

— Они всегда себя так ведут? — невинно спрашивает Слоумер.

В каждом пустяке, который Слоумер говорит или делает, Уиверу чудится подвох, и теперь он старательно обдумывает ответ.

— Мне кажется, да. С ними там член парламента и мэр… Но боюсь, что они не подают остальным благого примера.

Слоумер усмехается, и Уивер немедленно начинает ерзать в кресле, как будто Слоумер неодобрительно ткнул его в ребро своим тонким белым пальцем.

— Вы считаете, что мне не следовало так говорить? — спрашивает Уивер.

— Не следовало? — Слоумер с улыбкой разглядывает Уивера.

— В конце концов, — говорит Уивер, — член парламента не обязательно должен быть лучше других. Ведь все сводится к удобному случаю, а особая проницательность или способности тут ни при чем.

— Я не знаком ни с ним, ни с мэром, — говорит Слоумер, — и меня совершенно не интересует их положение. Если не ошибаюсь, вам как-то предлагали выставить свою кандидатуру… Не помню, от какой партии.

Слоумер доволен, что заставил Уивера высказаться, Уивер краснеет оттого, что попался.

Мне, кажется, лучше помалкивать. Я изучаю миссис Уивер и прикидываю, есть ли у нее под платьем корсет, но, главное, я изучаю Слоумера — жадно, словно пью в жару. Это его забавляет, как все в этой комнате. Его интересует гобелен, хотя он ничего про него не говорит. Миссис Уивер переводит взгляд с гобелена на Слоумера, напрашиваясь на похвалу. А он глядит на меня и на охоту за моей спиной, как будто такое соседство кажется ему нелепым или непристойным.

Я разочарован. Во-первых, миссис Уивер совсем не та. И смотрит она на меня совсем не так, как я, по-моему, смотрю на нее. Я придворный шут, большой глупый шут, над которым все втайне потешаются. И виноваты в этом мои зубы, Меллор, а больше всех — сидящий напротив меня калека, весь вид которого словно говорит, что его уродство — единственная достойная форма человеческого тела. Мне кажется, что в кресле скорчился до времени состарившийся мальчик, и его стариковские глаза, посмеиваясь, следят за ощущениями, которые его наружность вызывает в тех, кто собирался не обращать на нее внимания. Фрак сшит так, чтобы его уродство было незаметно. Вот это первоклассный портной!

— Наш молодой человек начинает скучать, — говорит Слоумер Уиверу. — Конечно, ему нужно общество его сверстников внизу, а не таких усталых стариков, как мы с вами.

— Ну, у меня, во всяком случае, нет желания мешать ему развлекаться в другом месте, — говорит Уивер. — Ради меня ему незачем тут оставаться. А что ты скажешь, дорогая?

Прежде чем она успевает ответить, опять говорит Слоумер:

— Пока он здесь, он вряд ли что-нибудь сломает, не так ли?

— Не думаю, чтобы именно он стал разносить дом на куски, — говорит миссис Уивер.

— Что случилось? — спрашиваю я ее.

— Некоторое время тому назад нам показалось, что кто-то срывает черепицу с крыши, — объясняет она. — Пришлось убедить моего мужа, что он выпил слишком много ершей.

— Вы меня не убедили, — говорит он. — Я по-прежнему думаю, что там кто-то был. Я же отчетливо видел, что с желоба свисало что-то вроде большого мешка… Я только не могу понять, как кто-нибудь сумел туда забраться. — Кажется, ему стало легче от того, что он может пожаловаться на что-то определенное. — Ведь на фасаде нет ни одной целой водосточной трубы.

— Вы себе не представляете, какими настойчивыми становятся люди, когда к ним в кровь попадает капелька алкоголя, — говорит Слоумер. — Я часто спрашивал себя, почему предприниматели вроде вас, Уивер, не используют это обстоятельство. Я склонен думать, что для настоящего преуспевающего промышленника контролируемый алкоголизм — просто необходимость.

Мне вдруг приходит в голову, что Слоумер нарочно хочет заварить кашу. Он смотрит то на меня, то на Уивера, примериваясь, как нас стравить. Только теперь я понимаю, почему, когда я вошел, он посмотрел на меня с облегчением. Он желает, чтобы его развлекали.

— Зачем вы пришли сюда, наверх, мистер Слоумер? — спрашиваю я. — Вам мешал шум?

— Ну… мы празднуем канун рождества Христова, — медленно говорит он.

— Очень точное определение… — начинает Уивер.

— Разгул внизу — это такое же празднование. Тем более что один из нас санкционировал его, создав все необходимые условия.

— Но послушайте, я ведь не отвечаю за их поведение, — резонно возражает Уивер.

— Ну, а кто? — говорит Слоумер. — Не находись они сейчас здесь, они вряд ли вели бы себя так, а уж у себя дома тем более.

— Они просто употребляют добро во зло. Казалось бы…

— Не может быть, Уивер, чтобы у вас сохранились какие-нибудь иллюзии относительно человеческого поведения. Во всяком случае, я не раз замечал, что в своих личных взаимоотношениях вы скорее склонны проявлять недоверие.

— Что вы хотите этим сказать?

Уиверы — и он и она — краснеют и почему-то смотрят на меня.

— В такой праздник вряд ли стоит затевать разговор на эту тему, — с твердостью заявляет Слоумер.

— Все-таки объясните свои слова, — настаивает Уивер. — Не слишком приятно, когда о тебе говорят такие вещи.

— Ну, что ж… тогда я беру их назад.

— Они уже сказаны, — не унимается Уивер. — Так или иначе, из чистого любопытства я очень хотел бы узнать, что вы имели в виду.

У него красное напряженное лицо, как у женщины, которую душит злость; голубые глаза полны ненависти.

— Вы это знаете, — многозначительно произносит Слоумер, с откровенным злорадством наблюдая, как бесится Уивер.

— Не имею ни малейшего представления… Вы сказали, что в отношениях с другими людьми я склонен проявлять недоверие. Мне всегда казалось, что дело обстоит как раз наоборот. Скорее уж можно говорить об излишке доверия.

— Ну… возьмем для примера вот этого молодого человека, — говорит Слоумер и невозмутимо смотрит на меня. — Разве в этой истории не сказалось недоверие к нему?

Он следит за нами, весело посмеиваясь.

— К кому? К Мейчину?

Уивер смотрит на меня, еще не погасив в глазах ненависти, и старается понять, знаю ли я, о чем идет речь.

— Да, к Мейчину, — повторяет Слоумер.

— О чем вы говорите? — спрашивает Уивер.

— Ну, послушайте, мне не хочется быть серьезным в такой вечер, как сегодня, — упирается Слоумер.