Стриптиз - Жорж Сименон

— Я скоро вернусь.

Они увидели, что она быстрым шагом направилась на угол и скрылась в кафе.

— Что с ней?

— Не знаю, — ответила Мари-Лу. — В течение этих двух дней у нее беспрерывно меняется настроение: то она плачет, то вдруг смеется злобным смехом, то замыкается в мрачном молчании.

Франсина вздохнула:

— Она всегда была комедианткой.

Встревожились ли бы они еще больше, если бы увидели, что Селита поспешно выпила два стакана коньяку, настороженно посматривая на улицу?

На следующий день после смерти мадам Флоранс, около четырех часов дня, раздался телефонный звонок. Трубку сняла Селита, а Мари-Лу продолжала есть, ибо они только что сели за стол.

— Да, это я… — сказала она удивленно.

На другом конце провода голос, который ей был незнаком, произнес таинственно:

— Говорит мадмуазель Мотта. Вы помните меня?

— Нет.

— Вы меня видели вчера. Я медсестра, которая ухаживала за мадам Турмэр.

Вы одна?

Немного подумав, Селита ответила:

— Да.

— Я должна передать вам одно поручение. Незадолго до смерти мадам Турмэр прошептала:

«Скажите Селите, что я рассчитываю на нее…»

Когда я попросила уточнить, мадам добавила:

«Скажите ей только это, и она поймет».

Вот я вам и передаю это поручение. Полагаю, что должна была это сделать.

Медсестра повесила трубку. Селита никак не отреагировала на вопросительный взгляд Мари-Лу и только десять минут спустя воскликнула как бы в ответ на мучившую ее все это время мысль:

— Нет, это просто смешно!

— Ты о чем?

— Да ни о чем. Ты все равно не поймешь, да и как бы то ни было, уже слишком поздно.

— Что поздно?

— Ничего, бедняжка Мари-Лу. Ты не беспокойся, все будет хорошо!

Начиная с этого момента Селита приняла таинственный вид. Порой пристально смотрела прямо перед собой, как если бы видела что-то, чего не видели другие, и тогда казалось, что она спит наяву.

Франсина права: Селита всегда была комедианткой, не только с другими, но и сама с собой. А может быть, она испытывала потребность играть разные роли потому, что не могла перенести жизнь такой, какой она была в действительности.

Никто не подозревал, что танцовщица приняла важное решение. И то, что происходило сейчас в доме № 57 на бульваре Карно, затем торжественное отпевание с органом и ладаном в плохо освещенной церкви, похоронная процессия, пересекающая город, — все это было лишь прологом к развязке, которую втайне от всех задумала Селита, полагая, что возможна только эта развязка, и никакая другая.

Догадывалась ли мадам Флоранс, что ее послание придет слишком поздно?

Селита держала себя в руках так долго, как могла. Когда она давала пощечину Леону на улице в присутствии Эмиля, тогда еще положение можно было спасти.

Теперь уже это невозможно.

Он не должен был произносить некоторые слова. За дверь он ее не выставил, но в этом проявилось его презрение в самой невыносимой для нее форме, ибо если он не давал себе труда гнать ее прочь, то только потому, что был убежден: она в конце концов уйдет сама. Впрочем, кто знает? Может, он ничего не имел против того, чтобы она, оставаясь пока в «Монико», полюбовалась бы всласть своим поражением.

Леону, несомненно, когда-нибудь наскучит Мадо, во что, казалось, верила Флоранс, или же, как считал Людо, Мадо сама покинет его, чтобы подняться выше при первой же возможности. Но до того пройдет несколько месяцев, в лучшем случае несколько недель, и какова бы ни была развязка, Леон только еще сильнее возненавидит Селиту.

На него она злилась больше всего из-за того, что ей зря пришлось унижаться, чтобы привязать его к себе, а он презирал ее за это, не замечая, что Мадо вела с ним гораздо более отвратительную игру.

Отомстить Селита решила именно Мадо, ибо была убеждена, что это будет лучшим способом причинить ему боль, заставить его долго страдать. Этим она вынудит Леона сохранить о себе воспоминания на всю жизнь.

Селита знала, что, если она расскажет о том, что собирается совершить, никто не сочтет ее способной на это, даже Мари-Лу, которая живет с ней вместе.

Вот уже в течение трех дней она приводила себя в крайне возбужденное, почти экзальтированное состояние, и делала это, можно сказать, вполне сознательно, даже не теряя хладнокровия. Не все представлялось ей исключительно в черном свете в том будущем, которое она себе готовила. Она еще оставалась способной мысленно производить расчеты, даже довольно циничные.

Как только Мадо Ле Руа умрет, Селиту, конечно, отправят в тюрьму. И это будет облегчением для нее, она наконец успокоится, оказавшись одна в четырех стенах, и ей ни о чем не нужно будет думать. В то же время она предвидела также и другие последствия своего поступка — комментарии в газетах, потрясение среди персонала «Монико», — но больше всего ее интересовало то, как на это будет реагировать Леон.

Но поймет ли он наконец, что инцидент, который имел место в последнее Рождество, вовсе не был дурной комедией?

Ее не приговорят к смертной казни, потому что если и существует убийство из ревности, за которое смягчают наказание, то это как раз тот случай. Если ее и не оправдают — Селита, впрочем, и не стремится к этому, — она получит более или менее длительный срок, допустим, пять лет. И кто знает, может быть, когда она окажется в тюрьме, Леон вернется к ней.

Если и случалось Селите посмеиваться про себя, то только когда она думала о том, что скоро исполнит последнюю волю хозяйки, но так, как той и не могло никогда прийти в голову.

Практическую часть задуманного Селита готовила в течение двух дней. Она знала, что не могла без необходимых формальностей, совершенно непреодолимых для нее, зайти в оружейный магазин и купить там револьвер. Попросить же револьвер ей было не у кого. Но она знала все же, где можно его найти: в самом «Монико», в одном из ящиков кассы, куда положил его Леон, когда осенью два заведения на Лазурном берегу подверглись вооруженному ограблению.

Кабаре было закрыто. Временно вынули из стеклянной витрины фотографии обнаженных женщин, и на карточке с траурной рамкой было написано: «Закрыто по случаю траура».

Она звонила туда несколько раз. С тех пор как хозяин перестал приходить регулярно в дневное время, он передал ключ Эмилю, который впускал уборщиц и поставщиков.

Полтора дня никто не отвечал на ее звонки. А адрес Эмиля в Канне ей был неизвестен. Не видела она его больше и на набережной Круазетт, где искала юношу, видимо, он временно прекратил распространять проспекты.

На второй день она тоже звонила несколько раз, последний — в четыре часа.

В шесть она решила сходить на всякий случай туда сама. Дверь оказалась незапертой, Селита толкнула ее и чуть было не сбила с ног Эмиля, который, наклонившись, собирал на полу почту, которую почтальон опустил в щель.

— Это вы! — с изумлением произнес он, выпрямляясь.

— Я пришла взять кое-какие вещи, которые мне нужны.

— Вам повезло, что хозяин как раз в это время послал меня взять почту. Я пришел за минуту до вас.

Благодаря закрытым ставням в кабаре было довольно темно, и это тоже оказалось весьма кстати, потому что Селита предполагала, что не очень хорошо играет свою роль.

— Я поднимусь на минуту…

Потом, прежде чем открыть дверь с окошечком, Селита сказала:

— Ты не смог бы сбегать купить мне пачку сигарет?

Она не могла придумать ничего другого, чтобы удалить его, и вздохнула с облегчением, когда Эмиль, ни о чем не подозревая, ушел, весело посвистывая.

Селита взяла с собой отвертку, в случае если ящик кассы окажется запертым. Табачная лавка находилась недалеко, а Эмиль имел привычку ходить очень быстро.

Запор легко открылся; никто и не подумал вынуть этот барабанный револьвер с коротким дулом. Танцовщица поспешно сунула его в свою сумку.

Она все же не успела отойти от бара, когда появился Эмиль. Селита схватила бутылку виски.

— Это не запрещено?

— Нет, конечно.

— Ты хочешь выпить со мной?

— Вы же хорошо знаете, что алкоголь и даже вино мне обжигают желудок.

Он посмотрел, как она поднялась в артистическую и спустилась оттуда с платьем в руках.

— Мадмуазель Селита…

— Я очень тороплюсь, Эмиль…

— Это не то, что вы думаете…

— Я знаю… я тебя увижу завтра.

И она действительно увидела его. Он приветствовал женщин издалека, не решаясь смешиваться с их группой. Автобус остановился перед домом, служащие похоронного бюро вошли в подъезд и вскоре появились вновь, неся гроб на своих плечах.

— Как ты думаешь, придет она?

Селита внезапно разозлилась и сердито посмотрела на Мари-Лу, которая, естественно, не могла понять, что весь ее план строился на том, что Мадо будет присутствовать на похоронах.

Леон вышел из дверей, одетый в черный костюм с ярко-белой накрахмаленной манишкой и с темным галстуком, что делало его похожим на метрдотеля, и. Бог знает почему, стало заметнее, что у него чуть искривлен нос, а один глаз больше другого.