Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Андрей Лазарчук

– Я-то? Ой, да я Платонида. Не помните? Кухарка. Я для вас супы варила.

– Супы… Супы помню. Отменные супы. Так это вы варили? Я думал, Васс.

– Васс командовал да меню составлял. Давайте-ка, я вам под голову подложу…

Иерон почувствовал тупую в затылке боль, голова его качнулась, приподнялась как бы сама… опустилась. На мягкое. Муть, взболтнувшаяся было, улеглась. И перед глазами уже не чёрное с красным, а более или менее привычное.

– …вот… и от солнышка прикрою… – журчал голос. – Ведь легче так, правда?

– О-о… легче… совсем легко… спасибо, милая…

– Вся голова разбитая у вас, что же теперь будет-то, а?

– Не знаю… Где мы?

– А это я не знаю. Везут нас куда-то. Дорога. Вон горы виднеются…

– Впереди? – спросил Иерон, хотя уже понимал, что раз солнце в глаза, то горы впереди.

– Впереди, да далеко только…

– Это хорошо, что далеко ещё. А ты что, Платонида, тоже раненая?

– Нет, это меня с вами связали для ухода и всего такого…

– Связали? Как это?

– Верёвкой… Велели, чтоб не померли вы. А то с меня голову снимут.

– У степняков мы? Или у мелиорцев?

– Ой, да я их не разбираю…

– А есть тут на телеге кто ещё?

– Кучер есть, так он вроде как немой… всё мычал больше да руками хватал.

– Что же мы, так одни и едем?

– Не, что вы. Впереди видимо-невидимо, сзади тоже. Но всё больше мёртвеньких везут… раненых-то совсем мало. Как налетели да как пошли всех рубить-крошить… не знаю уж, каким чудом спаслась. Ой, а вон кто-то нас верхами догоняют. Спросить их?

– Пусть догонят… спросим.

Наверное, на миг Иерон вновь вернулся в забытьё, потому что уже буквально в следующий миг над ним склонилось другое лицо, тоже тёмное, но длинное и костистое. Очень знакомое.

– Пард…

– Хорошо, что вы в сознании, Демир. Мне было бы крайне досадно сознавать, что вы так и не поняли своей самой большой ошибки… – Пард усмехнулся. Рот у него в усмешке сделался тонкий, как порез бритвой.

– Хотите сказать, что я не встал на вашу сторону, жрец?

– Что вы не разобрались, кто с кем воюет.

– Ну, почему же? Очень даже разобрался. Довольно давно.

– Вздор, вздор, Демир. Не похоже. Иначе вы не попёрли бы с зубочисткой наперевес против быка.

– Я выполнял приказ.

– Приказы марионеток достойны только презрения.

– Мысль дворцового интригана, а не военного. Я прослежу за вашей судьбой, Пард. Мне уже становится интересно, чем вы кончите.

– Я предоставлю вам такую возможность… – сказал Пард, медленно цедя слова и как бы давая Иерону возможность и время оценить угрозу. – Я сделаю так, что вы всегда будете при мне. На пару с вашей прекрасной спутницей…

– Пард, будьте мужчиной… – холодея от чудовищного предчувствия, сказал Иерон. – Она посторонний человек. Она ни при чём.

– Конечно. Тем забавнее всё это получится… Харит, лезь в телегу. Будешь сопровождать их до места. И смотри, чтобы никаких неожиданностей…

Мелиора. Солёная Кама

Лодка была хоть и большая, но одна, и некуда было деться от предателя, а ему некуда было деться от её испепеляющих взглядов. Почему, почему?.. Она никогда не могла поверить в то, что бывают на свете предатели, просто не могла их себе представить.

Вот он. Красивый и умный.

Скребёт пальцами борт.

Нервничает.

Если спросить прямо, наверняка ответит что-нибудь убедительное.

Я же окажусь в итоге и виновата, что заставила его пойти на такое… обрекла на душевные муки… на страшные душевные муки…

У таких обязательно виноваты другие.

Наверное, и Афанасий сам виноват… зачем стоял рядом, почему не ушёл?..

И воины погибшие – и там, в деревне, и среди этих ёлок… она мельком увидела одного, когда её волокли к реке… да, они тоже сами во всём виноваты.

Почему я не умею сжигать взглядом?

Был такой фильм… она посмотрела по сторонам. Берега сплошь заросли ивой, ракитой, чем-то ещё – ни пробиться, ни причалить…

Нет, чего-то одного просто не могло быть. Или вот это всё – или фильмы…

Что такое фильм? Это когда три десятка девчонок, кутаясь в кофты и пальто, рассаживаются по скрипучим жёлтым фанерным стульям и пялятся в маленький цветастый экранчик, где какие-то хорошие фигурки с увлечением палят в плохие фигурки. Телевизор стоял в библиотеке, а плеер и кассеты приносил Юрий Петрович, музыкант.

Полгода не прошло…

Две птицы с седоками пролетели, обгоняя лодку, над самой головой, вернулись. Им что-то прокричали, седоки ответили. Главный в лодке не стал скрывать досаду. Стукнул кулаком в ладонь, плюнул за борт. Крикнул гребцам: аррай! Аррай! Речь его была каркающая, слова странные, но с понятным смыслом – будто бы знакомые когда-то.

Слова забытого языка.

Руки, стянутые в запястьях крест-накрест чёрным шнуром, мёрзли и немели, приходилось всё время шевелить пальцами…

Мелиора. Восток. Горы Монча

Только когда ворота монастыря закрылись за ним и братья возобновили охранные знаки, маленький монах Андрон позволил себе немного расслабиться. Требовалось немало сил, чтобы в пути держать взаперти жесты, слова, мысли, умения… особенно во сне.

И особенно с таким спутником… Он усмехнулся.

Знакомо пахло серой.

Настоятель, Иринарх Ангел, праправнук великого Клариана, встретил Андрона у входа в башню.

– Удалось? – как бы вскользь, о чём-то не важном, спросил он.

– Вашей помощью, – кивнул Андрон. Он вынул из-за пазухи плоский пергаментный свёрток, подал настоятелю.

– Мойся, обедай и отдыхай, – сказал Ангел. – Жду тебя через два часа.

Щедро, подумал Андрон, спускаясь в парящую полутьму серной бани. Эта башня стояла как раз над горячим источником…

Он заставил себя просидеть в большой каменной ванне полный оборот водяного колеса: четверть часа. Жгло растёртую седлом промежность. От серных паров нос сначала заложило, потом пробило – до самого темени. Голова обретала привычную ясность. Андрон выбрался, кряхтя, из ванны, намылил себя мылом, пахнущим дёгтем и табаком, долго растирался жёсткой волосяной мочалкой. Окатился горячей водой, потом холодной, из бадьи. В предбаннике посидел, завернувшись в большое полотенце, намазал потёртости травяной зелёной мазью, оделся. За всё это время его никто не побеспокоил. Братья стояли на страже…

За обедом ему прислуживал молчаливый Корив Лупп. Андрон съел миску грибной похлёбки и два ломтя крупяного хлеба.

Сорок пять минут на сон…

Впервые за много дней можно было именно спать, а не притворяться спящим. Здесь ему ничто не угрожало.

Он наконец вышел из тела, распрямился, почти достав головой до светил. Это было упоительно и болезненно одновременно. Так человек, просидевший полный день в сундуке, выбирается на свободу… Башня стояла внизу, искривлённая, похожая на пенек. Потом он будто бы услышал своё имя. В далёком маленьком городке мать с отцом, сидя на крыльце, вспоминали его. Город был разрушен, родители – давно мёртвы. Одновременно существовало и то, и другое.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});