Вернейские грачи - Анна Кальма

— Сэр, вы ни в коем случае не должны отдавать сына вашего командира в эту школу! — взволнован но воскликнул священник. — Это просто безумие!

— Безумие? Почему? Объясните.

— Но ведь в этой школе дети без роду, без племени. Родители их неизвестны, — с жаром начал священник. — Воспитание им дается самое грубое. Внушаются материалистические идеи, дети отвращаются от церкви, от религии. И что удивительного! Ведь этой школой руководит Марселина Берто! Вы ее не знаете, сэр, но нам-то она хорошо известна! Это вдова партизанского командира, особа, которую я за все время ни разу не видел в церкви. Конечно, она коммунистка. Это она, ручаюсь вам головой, послала детей собирать подписи и пожертвования. А раньше они бегали по всему городу и собирали подписи под воззванием Москвы, которое они называли Стокгольмским и о котором вы, разумеется, слышали. Им это прошло безнаказанно, потому что, видите ли, это дети, а дети не ведают, что творят… Но поверьте мне, сэр, эти дети, — священник сделал ударение на слово «эти», — отлично знают, что творят!..

— Гм… это интересно, — сказал американец. — Это весьма интересно! Благодарю вас, святой отец, за сообщение. Учту. — И с безмятежным видом он принялся обрезать ножичком толстую сигару, затем прикурил ее от серебряной зажигалки и прошелся по комнате, брезгливо высматривая наименее ветхое и засаленное кресло. Наконец выбрал и уселся, выставив на середину комнаты ноги в начищенных ботинках.

«Никакого воспитания, — решила про себя госпожа Фонтенак. — Но когда, когда же он заговорит о Рембрандте?» Она не выдержала:

— Итак, вас привел ко мне, если не ошибаюсь, интерес к искусству?

Американец вынул изо рта сигару.

— Интерес… к чему? — изумленно переспросил он.

— Вероятно, вы, как все ваши соотечественники, коллекционируете картины и предметы искусства. И пожаловали в замок посмотреть знаменитую картину Рембрандта, — любезно объяснила госпожа Фонтенак. — Эта картина принадлежит моему семейству уже почти двести лет. Но теперь, в силу сложившихся обстоятельств, я вынуждена с ней расстаться…

«Ага, вот оно что! Ну ладно, будем подыгрывать старухе. Не все ли равно, под каким предлогом завязывать здесь связи», — подумал Вэрт. Он сказал:

— Вы совершенно правы, я именно интересуюсь живописью. И именно… мм… этим самым… Рембрандтом…

— Тогда прошу вас в галерею, — пригласила госпожа Фонтенак, с трудом приподымаясь с кресла, которое цеплялось за нее всеми своими пружинами. «Боже, только бы он не оказался знатоком, только бы не заметил подделки! Прошу тебя, боже!» — молилась она про себя.

Владелица замка могла не бояться: Вэрт отнюдь не был знатоком искусства.

В сопровождении священника они прошли в так называемую картинную галерею — длинную темную комнату в уцелевшем от бомбежек крыле замка. По стенам галереи были скупо развешаны сомнительные копии с известных картин или просто литографии, которые из тщеславия собирал покойный господин Фонтенак. Старая хозяйка останавливалась и величественно указывала на полотна, произнося время от времени:

— Веласкес! А это Веронезе… А это, вы, разумеется, уже угадали, Тинторетто.

— Ага. Так! Изумительно! Превосходно! — механически отзывался Вэрт, обходя военным шагом галерею.

Наконец старуха остановилась у занавешенной зеленым коленкором картины.

— Прошу вас, господин кюре, откиньте занавеску, — томным голосом произнесла она. — Такое сокровище необходимо беречь от влияния слишком сильного света, — добавила она, повернувшись к Вэрту.

Священник отдернул занавеску, и перед американцем открылось черное полотно, на котором только с величайшим трудом можно было разглядеть какие-то силуэты.

— Вот он, Рембрандт! — старая хозяйка от волнения еле держалась на ногах. «А что, если этот янки сейчас отрубит: „Какая гнусная мазня! Не втирайте мне очки, старуха!“ — и уйдет, хлопнув дверью?»

К удивлению и величайшей радости госпожи Фонтенак, ничего такого не случилось. Вэрт твердо помнил, что перед великими произведениями искусства следует хранить благоговейное молчание. Поэтому он стоял очень долго молча перед черным пятном в золотой раме.

— М-могучая картина, — промычал он, наконец, с трудом подобрав подходящее случаю выражение и пряча зевок.

У госпожи Фонтенак отлегло от сердца. «Не заметил! Не заметил!» — пело и ликовало все ее ветхое существо.

Она совсем осмелела и даже потребовала, чтобы священник открыл ставни. Скрипя на ржавых петлях, отворились потемневшие от времени створки. В мутное, много лет не мытое окно слабо проник солнечный свет.

— Откройте и окно, господин кюре, — попросила госпожа Фонтенак.

Священник с трудом распахнул скрипучую раму, и в галерею хлынул напоенный запахом жимолости и винограда ветер. Старуха, дрожа, протянула капитану бумагу, сфабрикованную Морвилье.

— Взгляните, вот сертификат…

— Ага, очень хорошо… — американец повертел бумагу в руках. — Все в совершенном порядке!

— Мой сын, господин Пьер Фонтенак, считает, что картина — настоящая жемчужина. Он большой знаток живописи…

— Я имел удовольствие встречаться с вашим сыном в Штатах и в Париже, — прервал Вэрт госпожу Фонтенак. Сонливость его как рукой сняло. — Ваш сын, сударыня, из тех людей, которые понимают, что будущее Франции в большой мере зависит от контакта с нами.

— О, как это справедливо! — вставил кюре Дюшен.

Вэрт мельком глянул на него.

— Господин Фонтенак сообщил, что вы здесь всех знаете, сударыня, и могли бы разъяснить нам кое-что, познакомить с некоторыми нужными людьми.

— О, такая старая, беспомощная женщина, как я… — начала госпожа Фонтенак.

Вэрт снисходительно прервал ее:

— Что вы, что вы, сударыня! Вы еще вполне… Словом, ваш сын рекомендовал посетить вас, посоветоваться… Мы уже присмотрелись к вашему городку. Должен заметить, что вы, исконные жители и местное руководство, очень распустили здешний народ. Левые забрали у вас слишком большую власть. Встреча, которую нам здесь устроили…

— Возмутительно! — воскликнул кюре Дюшен. — Я был просто в ужасе! Я так негодовал!

— А кто виноват? — повернулся к нему Вэрт. — Вы! Вы, святой отец! В этом есть большая доля и вашей вины. Пастырь ведет свое стадо туда, куда хочет. Так, кажется, сказано в священном писании?

Хотя в священном писании было сказано не совсем так, кюре Дюшен не осмелился поправить офицера, и тот продолжал:

— Вы могли бы воздействовать на ваших прихожан! Объясняйте людям, повторяйте им каждый божий день: мы пришли сюда как первые помощники и друзья. Мы хотим французам только добра! Такими проповедями вы значительно ослабили бы влияние красных. Понятно вам? — Вэрт игриво подтолкнул Дюшена. — Ну же, будьте нашим союзником, господин кюре! Ведь не в ваших интересах потворствовать красным, не так ли?

— Я понимаю, сэр. Я сделаю все, что в моих силах… — смущенно отозвался кюре Дюшен.

Вэрт снова обратился к хозяйке замка:

— Господин Фонтенак очень обеспокоен. По слухам, здешние рабочие собираются послать протест премьер-министру и в палату, требовать смещения господина Фонтенака, его отставки. Кроме того, они, кажется, выставили наглые требования — вернуть на завод уволенных, повысить оплату.

— Да, да, знаю, — кивнула старуха. Она преобразилась. Дряблые щеки ее покраснели, глаза загорелись, сгорбленная спина выпрямилась. О, еще будет в ее жизни большая игра! Недаром явилась такая сильная поддержка!

Священник поспешил вмешаться.

— Это все красные, сэр. Есть у них некий Жером Кюньо, монтажник по профессии, бывший командир группы франтиреров. Он у них здесь и пророк, и вожак, и главный советчик по всем вопросам. Как на заводе беспорядки или в городе демонстрация — ищи Жерома Кюньо. Однажды я попробовал поговорить с ним о религии, так он меня попросту высмеял: «Рабочему человеку это не по карману», — вот что он мне ответил. Я даже избегаю с тех пор заходить в тот район, где он живет.

Вэрт кивнул.

— Я уже взял его на заметку. По-видимому, этот Кюньо из крупных работников. Он только что вернулся из Парижа. — Вэрт попыхтел сигарой. — А имена тех, кто давал деньги на этого «голубя мира», я тоже запомнил. Эта тетрадь с подписями, она у меня в мозгу просто отпечаталась, — и он самодовольно похлопал себя по голове.

Госпожа Фонтенак слушала Вэрта с восторгом: вот, наконец, те твердые руки, на которые она надеялась!

— О, если бы вы только могли вообразить, господин капитан, сколько мы, настоящие французы, терпим от этих красных! Митинги, демонстрации! То нет воды, то нет транспорта. Они постоянно бастуют. Они хотят забрать Францию в свои руки… Конечно, у себя в Штатах бы этого не знаете…

— Ошибаетесь, сударыня, — перебил ее с усмешкой Вэрт. — У нас они тоже пытаются вмешиваться в политику, но мы их обуздываем. И неплохо! А вам я советую до поры до времени поддерживать с ними отношения и даже при случае не жалеть для этого ста франков.