Постдемократия - Колин Крауч

VI. Заключение: куда мы движемся?

На предыдущих страницах мы пытались показать, что главной причиной современного упадка де­мократии является резкий и усугубляющийся дис­баланс между ролью корпоративных интересов и ро­лью практически всех прочих групп. На фоне неиз­бежной энтропии демократии все это ведет к тому, что политика снова становится занятием узких элит, как в преддемократические времена. Этот дисбаланс проявляется на самых разных уровнях: порой в виде внешнего нажима, оказываемого на правительство; порой как смена приоритетов самого правительства; порой в самой структуре политических партий.

Эти процессы столь мощны и масштабны, что об­ратить их вспять кажется делом нереальным. Однако у нас остается возможность отчасти удержать совре­менную политику от неумолимого сползания к пост­демократии. Для этого требуются политика по обузда­нию корпоративной элиты и ее возрастающего влия­ния, политика по реформированию политической практики как таковой и те действия, которые еще мо­гут предпринять сами обеспокоенные граждане.

БОРЬБА С КОРПОРАТИВНЫМ ВЛИЯНИЕМ

Растущее политическое влияние компаний остается ключевым фактором, обеспечивающим успехи пост­демократии. Радикалы прежних поколений восприня­ли бы это заявление как призыв к свержению капита­лизма. Сейчас времена уже не те. Хотя восторженное отношение к капиталистическому способу производ­ства порой доходит до крайностей (в частности, нахо­дя выражение в приватизации железных дорог, водо­снабжения и авиадиспетчерской службы), никто еще не придумал альтернативы капиталистической ком­пании с ее производственной эффективностью, ин-новативностью и отзывчивостью на запросы клиен­тов в том, что касается большинства товаров и услуг. Следовательно, мы должны искать способ сохранить динамизм и предприимчивость капитализма, в то же время препятствуя компаниям и их руководству при­обретать слишком большое влияние, несовместимое с демократией. Сейчас модно отвечать, что это невоз­можно: едва мы начнем регулировать и сдерживать капиталистическое поведение, как оно тут же лишит­ся своего динамизма.

Но это блеф, на который политический мир боит­ся отвечать. В другие эпохи и в других местах демо­кратия опиралась на умение политиков обуздывать политическую власть бизнеса (или церкви, или ар­мии), в то же время сохраняя их эффективность в ка­честве обогащающей (нравственной, военной) силы. И мы тоже должны найти этот баланс, если хотим со­хранить демократию. Подобный компромисс удалось заключить между демократией и национальным про­мышленным капитализмом в середине XX века. Сего­дня к повиновению надлежит привести глобальный финансовый капитализм.

Но требовать этого на глобальном уровне — в на­стоящее время все равно что пробовать докричаться до Луны. Рамки международного миропорядка, зада­ваемые Всемирной торговой организацией, Органи­зацией экономического сотрудничества и развития, Международным валютным фондом и (для европей­цев) Евросоюзом, пока что сдвигаются в противопо­ложном направлении. Практически все меры, пред­принимаемые в связи с «реформой» международной экономики и либерализацией, включают в себя устра­нение любых помех корпоративной свободе. В пол­ном согласии с парадоксом, хорошо знакомым из эко­номической истории капитализма, руководящая теория требует движения к почти идеальному рынку, на практике же необузданная торговая либерализа­ция служит интересам крупнейших корпораций. Вме­сто создания свободных рынков возникают олигопо­лии. Большинство из них зародилось в США, един­ственной в мире сверхдержаве, благодаря чему они могут использовать правительство этой страны для лоббирования своих интересов в международных организациях. При этом американские власти более привержены идее корпоративной свободы, чем боль­шинство других. Сейчас американское правительство ведет наступление в тех сферах, на которые прежде не распространялась политика свободной торговли, например в здравоохранении или помощи бедным странам. Мы видим это и на примере неудачных по­пыток ЕС защитить европейских потребителей от раз­личных химических добавок в американском мясе, и в невыполненных обещаниях США карибским стра­нам— производителям бананов.

В течение всех 1990-х годов европейцев, японцев и всех прочих убеждали в том, что англо-американская модель корпоративного управления и экономического регулирования более совершенна, чем их модели. Эта система правил предусматривает прозрачность пове­дения корпоративного руководства — в первую оче­редь из-за важной роли, которую интересы акционе­ров играют в неолиберальной экономике двух этих стран. Но нам говорят также, что такая прозрачность служит для широкой публики лучшей защитой, чем распространенные в других странах формы контро­ля, осуществляемые государством или деловыми ас­социациями. Таким образом, ставится знак равенства между интересами акционеров и интересами обще­ственности. Может показаться, что в наше время, ко­гда очень многие являются мелкими акционерами, мы видим здесь финальный ответ на все заявления левых о том, что капиталистической экономике необходимы какое-то внешнее управление и контроль.

Однако нынешняя волна аудиторских скандалов в США может привести к пересмотру этих взглядов. Разумеется, ни одна система не обходится без сканда­лов и злоупотреблений. Тем не менее существенным здесь является крупный провал именно тех принци­пов регулирования, благодаря которым и существует прозрачность, обеспечивающая превосходство англо­американской системы. Как мы уже отмечали, в рам­ках нынешнего либерального контролирующего ре­жима, дружелюбного к корпорациям, задача надзо­ра за честностью менеджмента доверена аудиторским компаниям, которым разрешается оказывать другие платные услуги тем же самым руководителям, за ко­торыми они должны надзирать в интересах акционе­ров. Как эти аудиторские фирмы, так и деловые круги, с которыми они вступают в такие взаимоотношения, играют видную роль в формировании новых полити­ческих эллипсов, описанных в главе IV.

В 2002 году американское правительство, явно на­рушая международные договоренности, ввело но­вые тарифы и квоты на импорт стали с целью защи­тить собственную металлургическую отрасль. Этот шаг значительно ослабил образ американской эконо­мики как пример превосходства свободной торговли над отраслевой политикой. Настало время для контр­атаки на англо-американскую модель со стороны всех тех, кто в 1990-е годы был загипнотизирован видимым преимуществом ее методов контроля, ориентирован­ных на защиту акционеров. В частности, настало вре­мя для Европейского союза отказаться от слепого под­ражания Америке.

Сам по себе ЕС вряд ли может служить впечатляю­щим образцом демократии. Хотя предшествовавшее ему Европейское экономическое сообщество появи­лось на свет в эпоху расцвета послевоенной демокра­тии, оно задумывалось в первую очередь как техно­кратический институт. Его внутреннее демократиче­ское развитие началось в 1980-е годы, когда элиты уже вовсю исповедовали постдемократические принци­пы управления. Поэтому эта демократия очень хруп­ка и боязлива. Эти факторы, совместно со стрем­лением большинства национальных правительств к тому, чтобы европейская демократия ни в коем слу­чае не стала конкурентом национальных демокра­тий, привели к созданию чрезвычайно слабых парла­ментских структур, оторванных от реальной жизни большинства населения. Ситуация с течением вре­мени может улучшиться. По крайней мере сущест­вует выборный парламент, а Европейская комиссия налаживает обширные связи с заинтересованными организациями и в Брюсселе, и в национальных го­сударствах. Однако в роли главного проводника де­мократизации ЕС может выступить на другом уровне. Всего лишь утверждая свое присутствие и насаждая некоторые характерные подходы, он способен бро­сить вызов американскому доминированию, которое в противном случае приобретет абсолютно гегемони-ческий характер, тем самым уничтожив альтернати­вы и возможности для выбора, без которых демокра­тия не существует.

Имеются также возможности для борьбы с гос­подством бизнеса на национальном уровне. Здесь са­мая злободневная задача — устранение почти неогра­ниченного влияния деловых интересов на властные структуры, обязанного своим возникновением раз­личным процессам, описанным в главах п и V. Соб­ственно говоря, решение этой задачи во многих от­дельных государствах — необходимая предпосылка к каким-либо действиям в международном масштабе.

Согласно неолиберальной идеологии, которая сего­дня определяет действия почти любого правительства, все эти проблемы решаются путем создания истин­но рыночной экономики. Неолибералы утверждают, что при старой кейнсианской и корпоративистской формах социал-демократической экономики власти и деловые круги вступили в слишком тесные взаи­моотношения. Там, где царствует свободный рынок, правительство понимает, что его роль сводится к уста­новлению базовых юридических рамок, и смиряет­ся с этим; компании же, знающие, что правительство больше не будет вмешиваться в экономику, держат­ся в стороне от политики. Если прошедшие двадцать лет чему-нибудь нас научили, так это тому, насколько ошибочно такое суждение. Дело не только в том, что выдача подрядов на оказание общественных услуг — политика, диктуемая данной идеологией, — требует тесного и непрерывного взаимодействия между долж­ностными лицами и компаниями. В более широком и более тонком плане диктуемое неолиберальной идеологией признание врожденной некомпетентно­сти правительства и отношение к частным компаниям как к единственным носителям компетенции влекут за собой нажим на государство, имеющий целью по­степенную передачу контроля за общественными де­лами компаниям и корпоративным лидерам. Отнюдь не проводя четкой границы между властями и бизне­сом, неолиберализм соединяет их все большим чис­лом разнообразных связей, но исключительно на тер­ритории, прежде зарезервированной за государством.