Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961 - Борис Слуцкий

«То слышится крик…»

То слышится крик:                — Не надо, долой!То слышится крик:               — Даешь, ура!Это, придя с уроков домой,Вершит свои дела детвора.

Она осуждает                      своих дураков.Она выбирает                     своих вожаков.Решает            без помощи кулаков,Каков их двор и мир каков.

Пускай прирастают к свободе с утраДети большого двора!Пускай они кричат, что хотят!Они сумеют во всем разобраться.Потому что товарищество                                            и братствоВзяли за руки наших ребят.

СВЕРСТНИКАМ

Широкоплечие интеллигенты —Производственники, фронтовики,Резкие, словно у плотников, жесты,Каменное пожатье руки.

Смертью смерть многократно поправшие,Лично пахавшие столько целин,Лично, непосредственно бравшиеСтолицу Германии — город Берлин.

Тяжелорукие, но легконогие,Книжки перечитавшие — многие,Бревна таскавшие — без числа,В бой, на врага поднимавшие роту —Вас ожидают большие дела!Крепко надеюсь на вашу породу.

ПОЕЗДА

Скорые поезда, курьерские поезда.Огненный глаз паровоза —Падающая звезда,Задержанная в падении,Летящая мимо перронов,И многих гудков гудение,И мерный грохот вагонов.

На берегу дороги,У самого синего рельса,Зябко поджавши ноги,Мальчик сидел и грелся.Черным дымом грелся,Белым паром мылся.Мылся белым паром,Стремился стать кочегаром.Как это было недавно!Как это все известно!

Словно в район недальний,Словно на поезде местном,Еду я в эти годы —Годы пара и дымаИ паровозов гордыхС бригадами молодымиВ белых и черных сорочках(Белых и черных вместе).Еду на этих строчках,Как на подножках ездил.

МУЗЫКА НАД БАЗАРОМ

Я вырос на большом базаре,                                               в Харькове,Где только урны                            чистыми стояли,Поскольку люди торопливо харкалиИ никогда до урн не доставали.

Я вырос на заплеванном, залузганном,Замызганном,Заклятом ворожбой,Неистовою руганью                              заруганном,Забоженном                     истовой божбой.

Лоточники, палаточники                                        пилиИ ели,           животов не пощадя.А тут же рядом деловито билиМальчишку-вора,                             в люди выводя.

Здесь в люди выводили только так.И мальчик под ударами кружился,И веский катерининский пятакНа каждый глаз убитого ложился.

Но время шло — скорее с каждым днем,И вот —             превыше каланчи пожарной,Среди позорной погани базарной,Воздвигся столб                           и музыка на нем.Те речи, что гремели со столба,И песню —             ту, что со столба звучала,Торги замедлив,                        слушала толпаВнимательно,                      как будто изучала.

И сердце билось весело и сладко.Что музыке буржуи — нипочем!И даже физкультурная зарядкаЛоточников                    хлестала, как бичом.

ЛЕТОМ

Словно вход,Словно дверь —И сейчас же за неюНачинается время,Где я начинался.Все дома стали больше.Все дороги — длиннее.Это детство.Не впал я в него,А поднялся.

Только из дому выйду,На улицу выйду —Всюду светлые краски такого разгара,Словно шар я из пены                                    соломинкой выдулИ лечу на подножке у этого шара.

Надо мною мечты о далеких планетах.Подо мною трамваи ярчайшего цвета —Те трамваи, в которых за пару монетокМожно много поездить по белому свету.

Подо мною мороженщик с тачкою белой,До отказа набитою сладкой зимою.Я спускаюсь к нему,Подхожу, оробелый,Я прошу посчитать эту вафлю за мною.Если даст, если выдаст он вафлю —                                                      я будуПеретаскивать лед для него хоть по пуду.

Если он не поверит,Решит, что нечестен, —Целый час я, наверное,Буду несчастен.

Целый час быть несчастным —Ведь это не шутки.В часе столько минуток,А в каждой минуткеЕще больше секунд.И любую секундуВ этом часе, наверно,Несчастным я буду!

Но снимается с тачки блестящая крышка,И я слышу: «Бери!Ты хороший мальчишка!»

«Тушат свет и выключают звуки…»

Тушат свет и выключают звуки.Вся столица в сон погружена.А ко мне протягивают рукиСестры — Темнота и Тишина.

Спят мои товарищи по комнате,Подложив под голову конспект —Чтобы то, что за день не запомнили,За ночь все же выучить успеть.

Я прижался лбом к холодной раме,Я застыл надолго у окна:Никого и ничего меж нами,Сестры — Темнота и Тишина.

До Луны — и то прямая линия, —Не сворачивая, долечу!Сестры, Тихая и Темно-синяя,Я стихи писать хочу!

Темнота покуда мне нужна еще:На свету мне стыдно сочинять!Сестры! Я студент, я начинающий,Очень трудно рифмы подбирать.

…Вглядываюсь в темень терпеливоИ, пока глаза не заболят,Жду концов — хороших и счастливых —Для недавно начатых баллад.

ТОПОЛЯ

Я в Харькове опять. Среди аллейСолидно шелестящих тополей —Для тени, красоты и наслажденийПосаженных народом насаждений.Нам двадцать с лишним лет тому назадОбещано: здесь будет город-сад.И достоверней удостоверенийТополя над Харьковом шумят.

Да, тополь был необходимым признан —Народом постановлено моим,Что коммунизм не станет коммунизмомБез тополиных шелестов над ним.И слабыми, неловкими рукамиМы, школьники, окапывали ямыДля слабеньких и худеньких ростков.

Их столько зорких стерегло врагов!Их бури гнули. Суховеи жгли.Под корень оккупанты вырубали.Заборами, дровами и гробами,Наверно, тыщи тополей пошли.

Но как на место павшего солдатСтановится, минуты не теряет, —Так новые посадки шелестятИ словно старый шелест повторяют.

Все правильно, дела идут на лад!И в Харькове, Москве, по всей РоссииТе слабые ростки, что мы растили,Большими тополями шелестят.

Стихи, не вошедшие в книгу **

«Снова нас читает Россия…»

Снова нас читает Россия,А не просто листает нас.Снова ловит взгляды косыеИ намеки, глухие подчас.

Потихоньку запели Лазаря,А теперь все слышнее слышныГоре госпиталя, горе лагеряИ огромное горе войны.

И неясное, словно движениеОблаков по ночным небесам,Просыпается к нам уважение,Обостряется слух к голосам.

И мы снова даем уроки —Все настойчивей и смелей.И не стыдно нам брать за строкиПо семи и больше рублей[10].

«Воссоздать сумею ли, смогу…»

Воссоздать сумею ли, смогуОбраз человека на снегу?Он лежит, обеими рукамиПровод,            два конца его схватив,Собственной судьбой соединивПустоту, молчание, разрыв,ТишинуМежду двумя кусками.

Пулемет над головою бьет,Слабый снег под гимнастеркой тает…Только он не встанет, не уйдет,Провода не бросит, не оставит.

Мат старшин идет через него,И телефонистку соблазняют…Больше — ничего.Он лежит.Он ничего не знает.

Знает! Бьет, что колокол, озноб,Судорога мучает и корчит.Снова он застыл, как сноп, как гроб.Встать не хочет.

Дотерпеть бы! Лишь бы долежать!..Дотерпел! Дождался! Долежался!В роты боевой приказ добрался.Можно умирать — или вставать.

«Руку притянув к бедру потуже…»