Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но были сравнительно немногие, которые понимали и чувствовали ненормальность своего положения, и они оставляли и украинскую армию, и монархические отряды, формируемые на немецкие деньги, и всякие службы и ехали на Дон. Большинство же оставались с гордым самоутешением они «мученики» и «страстотерпцы» за Родину. А потом, когда уже не будет ни немцев, ни «Вільной Украины», а придет Добровольческая армия, они вылезут из нор, объявят: «Мы – офицеры!» – и предъявят свои претензии на места, сообразно своим чинам. Естественный вопрос к ним: «Где вы были до сего времени и что делали?» – для них будет оскорбительным. Они никогда не ответят на него открыто и честно.
Герцог Г. Лейхтенбергский[56]
КАК НАЧАЛАСЬ «ЮЖНАЯ АРМИЯ» [57]
Был конец июля 1918 года. В Киеве, где я тогда и проживал с двумя своими старшими детьми, постепенно, под охраной немецких штыков, укреплялось правительство гетмана Скоропадского, организовывалась правительственная украинская власть, водворялись покой и тишина, и экономическая жизнь края начинала возрождаться.
На Дону правил атаман Краснов, и там также нарождалась вооруженная сила и укреплялись порядок и тишина.
На Кубани Добровольческая армия успешно боролась с большевиками и старалась всемерно увеличивать свои силы. На юге России, таким образом, создавалась широкая база для действий против советской Москвы в будущем. Говорю: в будущем, потому что эти разнородные силы – Украину, Дон и Кубань – надо было еще координировать; теоретически координировать их было бы нетрудно одной просто поставленной целью – борьбой с большевизмом, как с мировым злом и мировой опасностью, и восстановлением России. Теоретически большинство деятелей того времени это и понимали, но практически достигнуть соглашения в этом направлении было крайне нелегко: мировая война все еще продолжалась, и Россия, как таковая, выбыла из строя и превратилась в арену междоусобной войны и международных интересов.
На Украине господствовали немцы, и гетман должен был с ними считаться при каждом своем шаге. Своей армии у него еще не было, и неизвестно было, когда-то еще немцы разрешат таковую создать. Пока у него был лишь значительный конвой для личной безопасности.
Добровольческая армия, выкинув лозунг: «верность союзникам до конца», всецело рассчитывала на их, союзников, помощь и, ставя патриотическим лозунгом единую, неделимую Россию, не желала признавать Украину, поневоле считалась с Доном и, что было хуже с практической, русской точки зрения, признавала немцев на Украине своими врагами и всячески это подчеркивала.
Один только Дон, своими собственными силами избавившийся в это время от большевиков, не был связан политически ни с одной из боровшихся еще в то время в Европе коалиций и сохранял свою чисто русскую независимость. Атаман Краснов мог поэтому со спокойной совестью искать материальной поддержки и у немцев, и у союзников, поскольку и те и другие пожелали бы помогать ему в борьбе против большевиков.
Четвертым элементом политической борьбы с большевиками являлись русские люди, бегущие из большевистского рая. Большинство их были монархистами и попадали сперва на Украину, куда было легче пробраться из средней России, а оттуда уже пробирались либо в Добровольческую армию, либо на Дон, в зависимости от личных вкусов.
Многие также беженцы приходили в Киев ко мне и к моему брату, [58] особенно офицеры, от корнетов до генералов, и просили советов и указаний, куда им направляться и что делать. Приезжали чиновники, сановники, помещики, земские деятели и просто «штатские», желающие служить России как из патриотизма, так и из-за хлеба насущного и не знавшие, куда идти, чтобы не войти в конфликт с собственной совестью.
Одни понимали, что нужно всемерно укреплять гетманскую власть на Украине, спасать от большевистского разорения эту житницу России и не отворачиваться от немцев, хозяев положения и вчерашних, правда, врагов, но избавивших край от большевистских безобразий и не менее революционных мероприятий Петлюры и Украинской Рады, – а пользоваться их оккупацией, дабы спасти от разложения хотя бы эту составную часть России, раз вчерашние враги на это шли и пришли на Украину не как враги, а как друзья. Наконец, то обстоятельство, что немцы почерпали якобы из Украины продовольствие и этим удлиняли срок противодействия союзникам, смущало многих. Но ведь занятие ими Украины произошло помимо воли нас, русских монархистов: их призвала социал-демократическая Центральная Украинская Рада, и изменить свершившийся факт мы были не в силах. Немцы все равно выбирали бы из Украины все, что им надо было, и выгоднее было иметь на Украине хоть какую-нибудь, но свою власть, свое правительство, с которым немцам надо было хотя бы и для вида только, но все-таки считаться, чем оказаться на положении оккупированной врагом провинции.
Таким людям я говорил, что, служа гетману, они несомненно служат и России, и они, оглядевшись, обыкновенно и поступали на службу гетманскому правительству, хотя некоторые и находили для себя непреодолимым препятствием требование говорить и писать на украинской «мове» пана Грушевского, что требовалось – но плохо исполнялось за незнанием этого языка – во всех правительственных учреждениях Украины.
Другие «не могли переносить вида немецких касок на улицах Киева» и старались пробираться на Кубань. Особенно офицеры. Таким мы, конечно, всячески содействовали, частенько ходатайствуя им разрешения на проезд у немецких военных властей, с которыми у меня установились хорошие отношения. При этом я должен сказать, что меня часто поражала легкость, с которой немцы отправляли или закрывали глаза на отправку в Добровольческую армию таких офицеров. Вряд ли я ошибусь, сказав, что при таком образе действий ими, по крайней мере их военными властями, руководило убеждение, что Добровольческая армия, по существу своему, монархична, что поэтому усиление ее есть усиление монархического элемента вообще и русского, национального, в частности и что с монархической Россией они легче сговорятся в будущем, чем с большевиками, органически противными им самым существом своим.
Правда, немцам приходилось иногда арестовывать офицеров-добровольцев, слишком уж откровенно ведших свою агитацию в Киеве и на Украине, и притом не только вербовкой офицеров в Добровольческую армию, но и определенным при этом возбуждением офицерства против немцев. В крае, как-никак, а оккупированном немцами, это было по меньшей мере бестактно, и нечего поэтому удивляться, что таких неумелых агитаторов и вербовщиков немцы арестовывали. Однако в большинстве случаев дело кончалось тем, что по ходатайству гетмана или русских видных киевлян этих арестованных либо высылали из пределов Украины, либо отпускали на все четыре стороны, и они возвращались в Добровольческую армию.
На Дон, к Краснову, с которым немцы поддерживали дружеские отношения, они отпускали русских людей и офицеров гораздо легче, и часто офицер, официально ехавший на Дон, отправлялся оттуда на Кубань, и немцам зачастую это было известно заранее.
Третьи, наконец, истые монархисты, не желали ни поступать на службу в Украине, ни ехать к добровольцам, не видя у них определенно монархических лозунгов. И таких, особенно среди офицерства, было много. Они и хотели ехать к Деникину, потому что не хотели признавать «Учредилки» и демократии. На Дон ехать – их там также могли не принять под стягом монархии, и атаману Краснову, несомненно монархисту в душе, надо было проявлять в этом отношении большую осторожность, считаясь с веяниями времени среди казачьего Круга.
Такие люди, как и очень многие другие русские разных сословий, с одной стороны, думали перед приходом немцев: «Вот приедет барин, барин нас рассудит» – и чаяли единственно от них восстановления порядка и спасения России, а с другой стороны, по этим же самым соображениям готовы были организовываться сами, при условии материальной поддержки со стороны немцев.
Лично я, надеявшийся одно время, после разрыва немцев с большевиками в Брест-Литовске, что они пойдут на Москву и Петроград и тем спасут Россию от гибели – а с разложением нашей армии ничего иного ожидать было нельзя, – очень скоро после прихода немцев на Украину убедился из разговоров с ними и из их действий, что надеяться на них нам особенно не приходится: они не понимали ни обстановки, ни психологии народной, ни психологии общественной, и, если военные власти, ближе соприкасавшиеся с населением, правильнее понимали положение и старались действовать сообразно тому, дипломатические представители их во всем им перечили и, где могли, мешали, разыгрывая «демократов» и считаясь с возраставшим влиянием социалистических партий у себя дома.
- Флот в Белой борьбе. Том 9 - Сергей Владимирович Волков - Биографии и Мемуары / История
- Очерки русской смуты. Белое движение и борьба Добровольческой армии - Антон Деникин - История
- Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин - История
- Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков - Биографии и Мемуары / История
- Первая схватка за Львов. Галицийское сражение 1914 года - Александр Белой - История
- Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918 - Ричард Пайпс - История
- Динозавры России. Прошлое, настоящее, будущее - Антон Евгеньевич Нелихов - Биология / История / Прочая научная литература
- Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов - Юрий Георгиевич Фельштинский - Прочая документальная литература / История / Политика
- Генерал-фельдмаршал светлейший князь М. С. Воронцов. Рыцарь Российской империи - Оксана Захарова - История
- Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный - История