Солженицын. Прощание с мифом - Александр Островский

Характеризуя процесс своего лагерного творчества, А. И. Солженицын пишет: «Иногда в понурой колонне, под крики автоматчиков, я испытывал такой напор строк и образов, будто несло меня над колонной по воздуху — скорее туда, на объект, где-нибудь в уголке записать… Я записывал лишь корневую основу… в виде существительного или превращая в прилагательное. Память — это единственная заначка, где можно держать написанное, где можно проносить его сквозь обыски и этапы. Поначалу я мало верил в возможности памяти и потому решил писать стихами. Это было, конечно, насилие над жанром. Позже я обнаружил, что и проза неплохо утолкивается в тайные глубины того, что мы носим в голове… Но прежде чем что-то запомнить, хочется записать и отделать на бумаге… Я решил писать маленькими кусочками по 12–20 строк, отделав — заучивать и сжигать» (6).

Но чем больше объем созданного, тем сложнее хранить его в памяти. Как же А. И. Солженицын выходил из этого положения? Если верить ему, то все сочиненное он периодически повторял. В одном случае он утверждает, что к концу срока это занимало неделю в месяц (7), в другом — десять дней (8).

Для этого, по словам Александра Исаевича, он первоначально использовал следующий прием: «…я наламывал обломков спичек, на портсигаре выстраивал их в два ряда — десять единиц и десять десятков и, внутренне произнося стихи, с каждой строкой перемещал одну спичку в сторону. Переместив десять единиц, я перемещал один десяток. Но даже и эту работу приходилось делать с оглядкой; и такое невинное передвигание, если б оно сопровождалось шепчущими губами или особым выражением лица, навлекло бы подозрение стукачей. Я старался передвигать как бы в полной рассеянности. Каждую пятидесятую и сотую строку я запоминал особо — как контрольные. Раз в месяц я повторял все написанное. Если при этом на пятидесятое или сотое место выходила не та строка, я повторял снова и снова, пока не улавливал ускользнувших беглянок» (9).

Так, по утверждению А. И. Солженицына, продолжалось до лета 1950 г. «На Куйбышевской пересылке, — пишет он, — я увидел, как католики (литовцы) занялись изготовлением самодельных тюремных четок. Они делали их из размоченного, а потом промешанного хлеба, окрашивали (в черный цвет — жженой резиной, в белый — зубным порошком, в красный — красным стрептоцитом), нанизывали во влажном виде на ссученные и промыленные нитки и давали досохнуть на окне. Я присоединился к ним… Литовцы… помогли… С этим их чудесным подарком я не расставался потом никогда… И через обыски я проносил его… в ватной рукавице… Раз несколько находили его надзиратели, но догадывались, что это для молитвы и отдавали. До конца срока (когда набралось у меня уже 12 тысяч строк), а затем еще и в ссылке помогало мне это ожерелье писать и помнить» (10).

Казалось бы, все ясно, но вот мы открываем «главный текст» «Теленка» и читаем: «…в лагере пришлось мне стихи заучивать наизусть — многие тысячи строк. Для того я придумал четки с метрическою системой, а на пересылках наламывал спичек обломками и передвигал. Под конец лагерного срока, поверивши в силу памяти, я стал писать и заучивать диалоги в прозе, маненько — и сплошную прозу. Память вбирала! Шло. Но больше и больше уходило времени на ежемесячное повторение всего объема заученного» (11).

Оставляя в стороне вопрос о том, сам ли Александр Исаевич придумал четки или же все-таки заимствовал их у литовцев, нельзя не обратить внимание на то, что в первом случае до 1950 г. (Куйбышевская пересылка) он использовал при повторении спички, во втором до экибастузского лагеря не использовал никаких вспомогательных контрольных средств. Уже одно это заставляет относиться к рассказанной А. И. Солженицыным истории о характере его литературного творчества за колючей проволокой с осторожностью. Есть в ней и другие неувязки. Допустим, Александр Исаевич действительно прятал на обыске четки в «ватной рукавице»; но это можно было делать только зимой; а где он хранил их весной, летом и осенью? Непонятно и то, для чего ему нужно было «это ожерелье» в ссылке, когда он уже не подвергался обыскам и имел возможность писать более или менее свободно.

Заставляют задуматься и некоторые особенности описанного им литературного творчества, при котором автор был лишен возможности видеть весь сочиненный текст и возвращаться по мере необходимости к отдельным его частям. В результате он не только не мог отделывать написанное, но и должен был сочинять последовательно: строку за строкой, строфу за строфой, стихотворение за стихотворением, одну главу поэмы за другой, пока не была завершена поэма, невозможно было переходить к пьесам, только после завершения одной пьесы можно было переходить к другой. Подобное творчество предполагает рационалистический склад ума, но его не может быть у поэта, у которого образы и рифмы рождаются непроизвольно, часто ассоциативно.

В связи с этим особое значение приобретает вопрос о хронологии работы над отдельными произведениями. Если обратиться к их опубликованным текстам, то до недавнего времени картина литературного творчества А. И. Солженицына выглядела следующим образом: «Лагерные стихи»: 1946–1953 (12). Поэма «Дороженька» — по одним данным, начата в 1947 (13), по другим — в 1948 г (14). Поэма «Прусские ночи»: 1950, Экибастуз (15). Пьеса «Пир победителей»: 1951. Экибастуз, на общих работах, устно (16). Пьеса «Пленники»: 1952–1953, Экибастуз на общих работах, устно, Кок-Терек (17).

Подобная последовательность была возможна только в том случае, если бы «Прусские ночи», «Пир победителей» и «Пленники» вписывались в хронологию поэмы. И действительно, имеются сведения, что «Прусские ночи» и «Пир победителей» первоначально были задуманы как восьмая и девятая главы поэмы (18). Согласуется с этим и опубликованная Н. А. Решетовской графическая схема литературного творчества А. И. Солженицына, которая была составлена им самим в 1967–1968 гг. и называется «Исторические даты» (19).

Однако далее начинаются противоречия.

25 июля 1966 г. в письме Л. И. Брежневу, А. И. Солженицын заявил, что «Пир победителей» был написан в «1948–49 гг.». (20). Ошибка в датировке событий по истечении полутора десятков лет явление распространенное, но неужели человек, обладавший феноменальной памятью, которая позволяла хранить в голове «многие тысячи строк», не мог вспомнить, работал ли он над пьесой в шарашке (1947–1950) или же в лагере (1950–1953)?

Вызывает удивление и другой факт. В «Архипелаге» Александр Исаевич рассказывает о трех случаях, когда у него изымались фрагменты его литературных произведений: из «Прусских ночей» (21), из одиннадцатой главы поэмы «Дороженька» (22), из пьесы «Пир победителей» (23) Первый случай мог иметь место осенью 1950 г. (24), второй — весной — осенью 1951 или же весной — осенью 1952 г. (25) Если уже весной 1951 г. автор работал над одиннадцатой главой, как он мог успеть за полгода не только завершить «Прусские ночи», но и написать «Пир победителей»? Если работа над одиннадцатой главой велась весной-осенью 1952 г., мог ли за следующие полгода автор закончить поэму и начать новую пьесу «Пленники»?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});