Седьмая жена - Игорь Ефимов

Новое известие от Голды – вопль, призыв, плач – на этот раз долетело до них завернутым в чужие слова, в чужой голос. Незнакомая женщина позвонила из Филадельфии, назвалась миссис Глендейл, сказала, что только что вернулась из туристской поездки в Москву. Да, там все было восхитительно за исключением обязательного похода в эту их гробницу на главной площади, потому что она страшно боится покойников, а тут пришлось пройти совсем-совсем близко мимо трупа под стеклянной крышкой. Других важных покойников они замуровывают рядом в стену, но это не очень надежно, потому что позднее могут найти какие-то ошибки в прожитой жизни и вынуть из стены. И их группа уже закончила свой тур, все накупили сувениров, шли от гостиницы к автобусу, чтобы ехать в аэропорт, когда эта девушка подбежала к ней на улице, и миссис Глендейл сперва подумала, что просто любительница значков и сувениров, но по выговору сразу поняла, что это американка, и она очень торопилась, сунула записку с номером телефона, говорила сбивчиво, просила позвонить только и сказать ее родителям, что их отправляют на работу, на сбор урожая («я забыла, как у них называется эта помесь фермы и плантации?»), на несколько месяцев. Кажется, она назвала город Псков. Но тут подбежали два молодых человека и буквально оттащили ее.

– Они, правда, улыбались и делали вид, что заигрывают с девушкой, но я видела, как она испугалась, и мне это очень не понравилось, так что я в автобусе на всякий случай переписала телефон в свою записную книжку, а бумажку изорвала мелко-мелко, я знаю, что в таких случаях надо съесть, но у меня не было томатного сока, чтобы запить, другого я не пью, а в аэропорту меня пригласили в кабинет главного таможенника и долго выспрашивали, что эта девушка мне сказала или передала, но я наврала, что она просто разыскивала какого-то Джерри Ньюкасла из Сиэтла и что я сказала, что такого у нас в группе нет, но вслед за нами едет другая группа, и они держали меня почти час, и это был второй очень неприятный момент в Москве, даже хуже, чем визит в гробницу, но раз вы говорите, что известие важное, я рада, что могла помочь американке и что все это было не зря, потому что наша группа была очень недовольна мною, что из-за меня им пришлось долго ждать отлета.

Этот рассказ добил жену-1. Она уже была обескуражена своей неудачей в Вашингтоне. Отец ее оказался прав (вечно, невыносимо прав!), в посольстве ей сказали, что ее заявление о визе будет рассматриваться обычным порядком, то есть три месяца, и при этом не предложили даже сесть, не то что красной икры, а потом еще этот звонок миссис Глендейл…

Она стояла между двумя своими бывшими мужьями, маленькая, нахохлившаяся, обмякшая, будто вляпалась опереньем, крыльями в нефтяной разлив, поминутно поправляя шляпку с черным хохолком. Снова стало заметно, как она располнела и укоротилась от наземной жизни. «Да, я стала уродиной, – казалось, говорило ее лицо, – но это уродство – от горя, а горе – оттого, что вы добились своего, заставили меня опуститься в ваше болото, где детей похищают, увозят, отправляют на тяжелые работы. Вот теперь и возитесь со мной такой, получайте то, что хотели, чего заслужили».

Точно такое же лицо, тон, вид, точно такое же уползание в раковину нарочитого уродства – последнее оружие в борьбе за свободу перелетов – было обрушено на Антона пятнадцать лет назад, когда он отказался рожать ребенка для – вместо – в пользу – Моррисонов.

Мистер Моррисон работал в библиотеке. Кроме того, он спекулировал домами и участками. Он был долговязый, седой и сутулый и любил говорить, что давно распрямился бы, если бы не тяжесть налогов. Чем успешнее шла торговля домами, тем тяжелее давили налоги. Однажды они ездили вместе на пляж, и Антон увидел на груди библиотекаря татуировку. Поверх кучерявой седой поросли, как арка над входом в пыльный парк, шла надпись: «У дверей грех лежит: он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним (Быт. 4:7)». Не эта ли надпись отпугивала нерожденных потомков Моррисонов, мешала им появиться на свет? Мысль о том, что жене придется зарыться лицом в эту пожухлую рощу или, по крайней мере, прочесть грозную цитату, – пять? десять? сколько им понадобится раз? – наполняла Антона содроганием.

– Ты безграмотный дикарь! Невежда! – кричала жена-1. – Безмозглый и пошлый ревнивец! Неужели ты думаешь, что я могла бы просить тебя о разрешении лечь в постель с чужим мужчиной? Неужели ты никогда не слышал про искусственное осеменение?

Он слышал. Он читал. Он пытался себе представить, как это происходит. Их поместят в соседние палаты. Или даже кабинки. Путь сперматозоидов через бездну комнатного космоса должен быть сокращен до предела. Мистеру Моррисону дадут почитать журнал с картинками. Наверное, довольно зачитанный, с загнутыми углами. Или они достаточно богаты, чтобы позволить себе иметь полную подписку? Наверное, там есть целая книжная полка с эротикой на любой вкус. Антон однажды видел на стенде газетного киоска рядом три конкурирующих журнала: для любителей крошечных – с грецкий орех – грудей, для любителей гигантских, тыквоподобных, и для поклонников отвислых, болтающихся, как кабачки на забора Наверно, у каждого журнала были свои подписчики. Пациенты бывают такие разные. Клиника должна быть готова удовлетворить любые запросы. Может быть, даже есть медсестра, обученная делать стриптиз?

Жена-1 больше не настаивала, не просила, не жаловалась. Она просто начала тихо угасать. Часами сидела у письменного стола, подперев виски кулаками, уставясь в студенческую работу, раскрытую на одной и той же странице. «Базаров обладал сильным характером и время от времени хотел обладать Одинцовой…» Или лежала спиной к разоренной комнате, отданной во власть торжествующим вещам. Моррисоны почти не показывались. По вечерам Антон забирал у них детей и вез ужинать в пиццерию с огромными механическими куклами, игравшими на гитарах, приплясывавшими, поздравлявшими гостей с днем рождения, раздававшими призы, обнимавшими смельчаков, просившими заходить снова и снова. Дети умоляли его разрешить им остаться ночевать здесь, с этими замечательными меховыми плясунами, не везти домой, к матери, которая разучилась разговаривать, улыбаться, летать.

Немудрено, что он так ухватился тогда за эту поездку. Фирме нужно было послать кого-то в техасское отделение. «Но это ведь на четыре недели. Вы уверены, что не запроситесь через неделю обратно? У вас ведь семья, дети…» Он был уверен. Он рвался прочь из дома. Перед отъездом он сказал жене-1:

– У тебя есть месяц. Решай сама. Но я ничего не хочу знать. Не могу я этого захотеть – хоть ты меня режь.

На десятый день жизни в Хьюстоне он напился. Бар был украшен портретами автогонщиков, вынутых из кабин, их шатало на земле от недостатка скорости, и все посетители у стойки дружно, как на параде, поворачивали головы к телевизору, когда с экрана доносился очередной рев стадиона. Потом он брел по ночным улицам и нес в руке зажженную зажигалку, потому что девушки в коротких кожаных юбках просили у него прикурить чуть не на каждом углу. Потом он сидел на кровати в своем номере, и одна из девушек торопливо раздевалась в углу – видимо, ей казалось, что он вот-вот заснет, а он был ничуть, ни в одном глазу, только ему хотелось прочесть название ее книжки, он и выбрал ее за то, что у нее была книжка в руках, ко она вдруг открыла книжку, которая оказалась коробкой, и вытряхнула из нее на столик кучу предохранительных причиндалов, свернула полученные деньги в рулончик и спрятала их в пластмассовую статуэтку третьего-лишнего, и пошла к нему, неся на растопыренных пальцах резиновый чехольчик – его всегда поражало, насколько мал этот выступ на конце, – неужели они думают, что там достаточно места для всех его молодцов? – но в этот раз ни выступ, ни сам чехольчик не понадобились, потому что третий-лишний не проявлял ни малейшего интереса, как они его ни уговаривали вдвоем, он только мотал головой на мягкой шее и рвался без разрешения исполнять другие свои функции, которые в этот момент казались ему не в пример более важными. Девушка оделась и ушла с гордым и обиженным видом, а неопытный Антон не знал, имеет ли он право попросить назад часть своих денег в такой ситуации.

Он вскочил посреди ночи, разбуженный простой и все примиряющей идеей. Он схватил телефон, набрал номер и стал кричать, не дав жене-1 даже проснуться как следует:

– Я придумал!.. Это же так просто!.. Как нам раньше не пришло в голову… Почему ты – с мистером Моррисоном? Почему не я – с миссис Моррисон? Насколько это проще и быстрее. Она, конечно, не красавица и не первой молодости, но лучше мне отмучиться девять минут, чем тебе – девять месяцев. Что?… Нам наплевать на фаллопиевы трубы. Мои ребята прорвут любую закупорку, любую оборонительную линию, просочатся, если надо, в обход! Ты же их знаешь. Подготовим специальный десантный отряд – и вперед!.. Ты говоришь «нет», даже не дав себе труда обдумать… Это значит, что все разговоры о благотворительности – камуфляж, а тебе просто очень-очень захотелось попробовать цветочной жизни. Ну и как проходит опыление? Мистер Моррисон тобой доволен? Или все же понадобится случка?