Пятнистая смерть - Явдат Ильясов

Голова жены была, как и тогда в день прощания, печально опущена. Вздрагивали угловатые плечи. Опять плачет.

…Спустя миг он знал уже, что ошибся. Откуда тут взяться жене? Она далеко, в Ниссайе. И все же сердце дико стучало, и Михр-Бидад рванулся к костру. Конечно, не Фаризад! Лицом вовсе на жену не похожа. Одна из вчерашних девушек — облепленная мокрой глиной (где ее таскали?), измазанная пылью и золой.

— Ты чего? — прорычал Михр-Бидад, стараясь подавить грубостью жалостную дрожь сердца.

Она отняла черные ладони от изможденного лица и глянула на долговязого перса с откровенной ненавистью. И вдруг вскочила, ринулась к нему, выставив острые ногти.

— Чего? Не видишь — чего? — крикнула она хрипло. — Мразь! Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.

Михр-Бидад побледнел, словно опять глотнул дыма хаомы.

— Гадюка! — рявкнул щитоносец и вскинул палку (кто видел перса без палки?). — Вот задам тебе сейчас.

— Задай! И дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое.

— У, дрянь. — Михр-Бидад безвольно опустил палку, сплюнул и поплелся, точно пришибленный, прочь от костра. Позади невозмутимо шагал царский телохранитель.

— Проклятая! Ты смотри, а? — злобно бормотал Михр-Бидад, стараясь отвязаться от крепко прицепившегося к нему видения. Но чертова сакская девчонка, непостижимо как, все тесней сливалась в потревоженной душе молодого перса с образом далекой Фаризад.

Кощунственно отождествлять Фаризад, его жену, его кровь, дочь ария, с бодливой степной козой. Но что тут поделаешь, если эта дикарка торчит и торчит перед глазами?

Вихрь непривычных мыслей.

Михр-Бидад не смотрел по сторонам, поэтому и не заметил, как миновали они с телохранителем стоянку дахского отряда. Необходимость держать заложников в Ниссайе отпала — всех их родичей вместе с ними погнали на войну. В залог остались дети, женщины да старики.

И не заметил Михр-Бидад пары огненных очей, сверкнувших за его спиной неутолимой, иссушающей жаждой мести.

Эти очи ясно пророчили неизбежную смерть.

Они принадлежали молодому даху по имени Гадат.

…Между царем и Утаной произошла с утра новая стычка. Куруш торопил с переправой. Хватит, отдохнули! Будто лихорадка трепала Круша — так не терпелось ему поскорей схватиться с упрямыми саками.

«Он безумен, совершенно безумен, — думал со злостью Утана. — Лезет, сломя голову, прямо в пасть волкодаву. Не к добру твоя поспешность, царь царей. Не к добру».

А вслух сказал:

— Почти половина войска состоит из варваров. Это так. Ты говорил: «Пусть дохнут, лишь бы добыли для нас победу своей кровью». Что ж? Пусть дохнут. Но губить-то их надо с умом! Как-никак, дахи, варканы, парты наша опора. Дельный хозяин бережет и благородного скакуна и рабочего мула. Варвары еще пригодятся тебе, государь. Для будущих сражений хотя бы. По-моему, следует еще раз перетолковать с Томруз. Может обойдемся все-таки без битва? Может, Томруз покорится по доброй воле? Она не глупа. Поймет, что таран хворостиной не переломить.

Чего добивался Утана? Он и сам точно не знал. Он не верил, чтобы Томруз покорилась по доброй воле. Ему просто хотелось как можно дольше затянуть срок столкновения двух войск. Любой ценой избежать сражения. А там будет видно. Может, все уладится миром.

Он жалел людей.

— Хватит толковать! — взбесился царь. — Вы с Гау-Барувой досыта с нею натолковались. Вперед, за Аранху!

— Я согласен с Утаной, — поддержал вдруг недруга рыжий Гау-Барува. Не лишне опять встретиться с Томруз. Правда, вряд ли удастся склонить саков к добровольной сдаче. Но, пока будут плестись разговоры да переговоры, мы без помех свяжем плоты и соорудим отличный мост. Иначе саки оцепят берег, убьют много людей.

— Ага! — кивнул царь одобрительно. — Если так — я тоже согласен. Кого послать к Томруз?

Выбрали Михр-Бидада.

Будь это вчера, Михр-Бидад засвистел бы от радости. Только подумать, какое доверие оказывает ему повелитель! Но сегодня, больной, изнуренный ночной попойкой, он не то что радоваться — языком не мог ворочать без тяжелого усилия.

Да тут еще Фаризад… То есть, та сакская девчонка, над которой надругались псы Раносбата, не выходит из головы.

«Михр-Бидад туда, Михр-Бидад сюда, — с обидой сказал себе щитоносец, покидая шатер. — Сами теперь боятся сунуться к Томруз. Вот Гау-Баруву не послали. А меня убьют саки — Курушу наплевать».

Неожиданная мысль испугала Михр-Бидада. Он даже остановился, пораженный смутным ощущением лжи, незаметно опутавшей его с тех пор, как он ездил в Задракарту. А может, и раньше…

Эге! Уж не подсунули ли Михр-Бидаду кислого уксуса вместо сладкого вина?

Однако воля царя есть воля царя. Придется, хочешь не хочешь, тащиться за Аранху.

…Саки встретили Михр-Бидада, размахивавшего в знак дружбы зеленой ветвью, и сопровождавших его телохранителей угрюмыми волчьими взглядами.

— Пятнистая смерть! — кричали дети.

«Что еще за смерть такая — пятнистая? — поежился Михр-Бидад. — И зверский же вид у этих саков. Нет, все-таки они не люди. Варвары, дикари».

Но тут персу вспомнились слова сакской девушки, сказанные у костра: «Дай бог, чтоб с твоей женой случилось такое…»

Страшно ему стало.

Какими глазами глядели бы персы на саков, если бы саки ворвались вот так в их страну и грозно подступили к стенам Пасаргад?

Михр-Бидад присматривался искоса к неприветливым, хмурым лицам туземных женщин и находил, к своему удивлению, в них немало знакомых черт — нежных черт, напоминающих о Фаризад.

Так что же?! Выходит, саки — тоже люди? О дайв! Непонятно все на свете.

— Успех и удача, — мрачно приветствовал он Томруз.

— У саков, здороваясь, говорят: «Мир и благополучие», — нахмурилась женщина. — Успех и удачу желают друг другу при встрече разбойники.

«Бе! Где мир, где благополучие?» — раздраженно подумал Михр-Бидад. Вслух он сказал строго:

— Ты оскорбила моего господина.

— Чем?

— Отказалась выйти за него замуж.

— «Если врагу не к чему придраться — скажет, что у твоей собаки хвост кривой».

— Мой государь благороден. Куруш, внук Чишпиша, взывает к разуму хозяйки степей. Пусть не прольется кровь. Так. Покорись царю царей по доброй воле — и саки обретут покой.

Томруз горько усмехнулась:

— Благороден? Однажды кобра заползла в шатер пастуха и громко зашипела. «Для чего ты шипишь?» — спросил пастух. «Я — благороднейшая из змей! — похвалилась кобра. — Не кидаюсь внезапно, как стреловидная гюрза. Я всегда шиплю предупреждающе, прежде чем смертельно ужалить…» Нет! Не благороден, а безумен твой государь. Он грозит сакам? Но с каких пор он знает нас? Давно ли водится с нами? Давно ли точит на саков железны меч? Чтоб мы, саки, покорились жадному проходимцу… Да понимает ли твой государь, на кого решился руку поднять? Разве ему все равно, что умереть, что уснуть? В драке не орехи раздают. Как бы не получилось с господином твоим по пословице: «Ринулся в бой быком — вернулся коровой». Вы «ребра». Мы — «собаки». Перекусывать ребра, дробить острыми клыками позвонки и прочие кости — дело, привычное для собак. Угрызем вас, так и знайте!

«Прекрати, царь Айраны, ненужную возню.

Не рыскай по берегу, мост возвести не пытайся. Ведь не известно тебе, польза или вред будет твоей голове от родившихся в ней замыслов черных. Успокойся, возвратись домой. Царствуй над своей страной и оставь нас править нашей по нашему усмотрению.

У вас, персов, говорят: „Не стучись в дверь войны, пока можно договориться о мире“. Заклинаю, ради блага само же Парсы, внять дружескому увещанию.

Если ж тебе непременно хочется сразиться с вольными саками, не будем топтаться у Аранхи без дела. Дай нам отойти от реки на три дня пути, и тогда преследуй. Или ты отойди от реки на три дня пути и жди, когда мы двинемся на персидское войско».

Так ответила Томруз царю царей.

Сказание седьмое

Золото и кровь

Вернувшись в лагерь, Михр-Бидад увидел на берегу длинную вереницу плотов, связанных из надутых бараньих шкур.

Трудно ли двадцати тысячам воинов связать за три дня тысячу крепких плотов? Благо, шкур достаточно (обычно в них возят воду), а деревьев для креплений и тростника для настила — у Аранхи черный лес. Плоты хоть сейчас готовы к спуску.

Выслушав посла, Куруш задумался.

— Три дня пути, — пробормотал он раздраженно. — Три дня пути! Чего она хочет, а? Не понимаю.

— Томруз хитрит, — вздохнул Гау-Барува. — Будем осторожны. Допустим оплошность — не пришлось бы жалеть. Зови людей. Послушаем, что скажут.

— Опять разговоры?!

— Без них не обойтись, мой государь. Зови людей, — мягко настаивал Гау-Барува.

Не первый раз осмотрительному Гау-Баруве сдерживать повелителя. Излишне порывист. Излишне! И Куруш покорился, ибо доверял тонкому уму главного советника больше, чем своему — грубому и твердому.