Кража в Венеции - Донна Леон

ничего не стал.

– Полагаю, что и тот, кто покупает такую вещицу в магазине, – продолжала контесса, – имеет очень мало оснований подозревать, что она краденая.

Брунетти посмотрел на нее, кивнул и снова уставился в свой блокнот.

– Есть еще переплетные мастерские, уличные рынки и ярмарки. Там тоже покупают и продают, так что вору не составит труда пристроить краденые страницы.

– Вернемся к целым книгам, – сказал Брунетти. – Они имеют наибольшую ценность.

Графиня едва заметно, протяжно вздохнула.

– О, их гораздо труднее спрятать или замаскировать. Если книга украдена из библиотеки, определенные страницы в ней обязательно проштампованы. У каждой библиотеки – своя система, но все они штампуют несколько страниц в каждом издании.

Брунетти кивнул: ему не хотелось выглядеть в ее глазах полным профаном.

– Проштампованные страницы в книге – это почти то же самое, как если бы на ее обложке было написано: «Украдена!»

– Но тогда зачем их покупать? – спросил Брунетти.

Контесса отодвинулась чуть дальше на стуле, словно желая лучше видеть собеседника. Сложив руки на коленях, она сказала:

– К вашему сведению: вы не делаете чести семье своей супруги.

– Я давно такого не слышал, – сказал Брунетти и улыбнулся.

Она засмеялась. Это было похоже на удушливый кашель курильщика, и комиссар вскочил от неожиданности – на случай, если ей понадобится помощь, – но контесса жестом попросила его вернуться на место. Успокоившись, она произнесла:

– Я имела в виду, что вы не обладаете тягой к стяжательству, свойственной коренным венецианцам.

Брунетти пожал плечами, подозревая, что это комплимент. Впрочем, кто знает?

– Многие хотят иметь книги, которыми можно похвастать, по крайней мере перед избранными друзьями: показать новое крупное приобретение, зная, что лишних вопросов никто не будет задавать, – сказала графиня. – Мол, у меня есть «Кодекс Галилея» либо первое издание того или этого… Какая-нибудь редкость. Это пережиток шестнадцатого столетия. Тяга к культурным ценностям. – Ее голос стал жестче, словно у судьи, зачитывающего обвинительный акт. – Людям кажется, что таким образом они демонстрируют свою утонченность, хороший вкус, в отличие от тех, кто покупает «Феррари».

Ее отвращение едва ли не обжигало. Брунетти кивнул. Он мог понять – но не прочувствовать – эту тягу.

– Мне нравится, что лично вы не видите в этом никакого смысла, – сказала контесса и снова улыбнулась, хотя ее улыбка напоминала гримасу.

Она указала на что-то у него за спиной. Брунетти повернулся и увидел портрет мужчины с крючковатым носом, в темно-коричневых бархатных одеждах. Скорее всего, шестнадцатый век, один из центральных регионов… Возможно, Болонья?

– Как вы думаете, сколько стоит эта картина? – спросила хозяйка дома.

Брунетти положил блокнот в карман, встал и подошел к портрету, чтобы лучше его рассмотреть. Художник, несомненно, был талантлив – достаточно одного взгляда на руки мужчины, чтобы это понять. Переливы бархата казались живыми, яркими – так и хочется их погладить… Лицо Брунетти находилось почти на одном уровне с картиной, и ему не составило труда разглядеть ясный ум в глазах изображенного человека, его мужественный подбородок, массивные плечи. Такой умеет искренне дружить и неистово враждовать.

– Понятия не имею, – ответил комиссар, не сводя глаз с портрета. – Единственное, что я могу сказать, – эта картина прекрасна и написана мастером.

Обернувшись, он увидел, что контесса улыбается.

– Если я скажу, что это мой предок, вы согласитесь с тем, что для меня этот портрет представляет большую ценность, нежели для вас или кого-либо еще? – спросила она.

– Для вас и… других членов вашей семьи – да, – ответил комиссар.

– Разумеется.

Брунетти снова сел и посмотрел на собеседницу:

– Что мне следует знать о коллекционерах? И о ценности украденных книг?

Контесса, судя по всему, ожидала этого вопроса.

– Большинство из них очень странные люди. За редким исключением, это мужчины, и почти все любят пускать пыль в глаза.

Комиссар кивнул, признавая ее правоту по этим двум пунктам, и графиня продолжила:

– Если покупаешь автомобили или дома, твоим друзьям не составит труда узнать, сколько это стоит. И они гарантированно будут облизываться, глядя на твой новый «Ламборгини» или часы «Патек Филипп»[86]. А вот стоимости книг многие люди не знают.

– Зачем тогда их коллекционировать? – спросил Брунетти. – И тем более красть? Или нанимать вора для этих целей? Ведь тогда сам становишься вором, только повыше классом?

Такая формулировка позабавила контессу.

– Но если твои друзья тоже воры, то это дополнительный повод для хвастовства.

Об этом Брунетти не подумал… Неужели мы так низко пали? Ему вспомнились случаи, когда украденные книги обнаруживали в частных библиотеках политиков. Да, мы низко пали!

– Кто-то собирает книги, потому что любит их и считает частью нашей истории и культуры, – сказала графиня. – Но вы, полагаю, и сами это знаете.

– Так рассуждали в семье вашего супруга? – спросил Брунетти.

И снова контесса засмеялась, и снова он подумал, что у нее смех заядлой курильщицы.

– Бога ради! Нет, конечно. Они инвестировали в книги свои деньги. И правильно делали. Теперь библиотека стоит целое состояние.

– И вы собираетесь передать ее Меруле, не так ли? – спросил Брунетти.

– Возможно, – ответила контесса. – Я предпочла бы знать, что мои книги находятся там, где любой заинтересованный человек сможет их почитать, потому что в противном случае они попадут в руки к тем, кто видит в них аналог банковского депозита.

Словно прочитав мысли собеседника, графиня резко спросила:

– У вас есть еще вопросы?

– Как сильно вредят книге, когда вырезают из нее страницы?

– Этим фолианту наносят непоправимый ущерб! Даже если страницы потом найдутся. Книга уже никогда не будет прежней.

Брунетти подумал, что это почти как с представлениями о девственности, которые бытовали в годы его юности, однако решил, что лучше не озвучивать это сравнение.

– А как от этого меняется… – Комиссар осекся, подбирая слова. Но не придумал ничего оригинального. – …стоимость книги?

– Значительно уменьшается, иногда вполовину, даже если недостает всего одного листа. Фолиант считается испорченным.

– А если текст не пострадал?

– Что вы имеете в виду? – спросила графиня.

– Если текст полностью сохранился? Если его все еще можно прочесть?

На лице контессы промелькнуло осуждение.

– Мы говорим о разных вещах, – сказала она. – Я – о книге, а вы – о тексте.

Брунетти улыбнулся и надел на ручку защитный колпачок.

– Думаю, мы все-таки говорим об одном и том же, контесса! О книгах. Только по-разному определяем для себя их ценность.

Он поднялся со стула.

– Это все? – удивилась хозяйка.

– Да, – ответил Брунетти. – Я искренне благодарен за время и информацию, которой вы со мной поделились, контесса.

Комиссар закрыл блокнот и положил его во внутренний карман пиджака. Графиня вернула ему ксерокопии, в последний раз взглянув на фотографию Никерсона. Брунетти сунул их в портфель.

Контесса внимательно следила за каждым его движением. Когда щелкнула застежка на портфеле, женщина встала и направилась к двери.

– Еще раз спасибо за то, что уделили мне время, контесса, – сказал комиссар, приостановившись на пороге.

Она взялась за дверную ручку, но нажимать на нее не стала. Вместо этого графиня посмотрела на него и улыбнулась.

– Если хочешь узнать, чего