Маркетта. Дневник проститутки - Умберто Нотари

Надо его знать так же хорошо, как знаю его я, как знают его все те, что пришли в город в надежде на работу и с жаждой богатства.

Скорее стать слугой у моих же слуг!.. Увидишь, Деде, какой я буду хорошей, как я буду работать, сколько я буду работать!..

1-е октября.

Ничего! Еще ничего! Старушки нуждаются: они очень бедны… Они поняли, что у меня ничего больше нет, но они не смеют у меня требовать. Они все ждут…

5-е октября.

Деде не та: неспокойна, нервна, неохотно ест, не бегает; она злится и бьет собаку и даже меня; игрушки ее валяются по углам. Что же это с моей Деде? Не догадывается ли она о той страшной борьбе, которую я сейчас выдерживаю, и о моих страданиях?

Но я ведь делала все возможное, чтобы она ничего не могла заметить. До сих пор она еще ни в чем не чувствовала недостатка. До сих пор… а завтра?..

Сердце мое сжимается от самой страшной тоски, тоски неизвестности…

8-е октября.

Деде лучше! Сегодня утром доктор сделал ей первое впрыскивание сыворотки. Жар уменьшился, и ее пылавшие щечки побледнели. Хрипение, вырывавшееся из ее горла, словно его сжимала рука убийцы, прекратилось.

Она теперь спит тяжелым беспокойным сном. Доктор говорит, что ее удастся спасти. Я ему верю! Я ему верю! Нужно ему верить!

Боже мой, сколько пережила я в эти тридцать часов!

Я проплакала всю ночь, не зная, чем ее успокоить, наконец уложила ее с собой и успокоила поцелуями. Когда рассвело, я посмотрела на мою девочку: лицо ее пылало, глаза были закрыты, дыхание затруднено.

Деде умирает! Деде умирает!

На мой отчаянный крик прибежали испуганные старухи, сейчас же бросившиеся за доктором.

Его разыскали лишь к вечеру.

Что он нашел, я не знаю: ангина, круп, дифтерит; я знаю только, что в его словах мне чудилась смерть; я знаю еще, что он пробормотал несколько слов, за которые я с отчаянием ухватилась, как за переброшенную через пропасть веревку.

Он написал рецепт.

– Надо послать за этим в город, здесь не найдется. Я приду завтра утром и впрысну.

– Сколько будет стоить это лекарство? – спросила его одна из старух.

– Три-четыре франка.

Бедные женщины посмотрели на меня, как может смотреть доброе существо на мучимую жертву, не имея сил освободить ее из рук палачей. Где взять эти деньги? Кто пойдет так поздно в город?

Я протянула руки к небу, словно моля Господа послать мне эти деньги.

В моей голове, словно черная молния, пронеслась ужасная мысль, повергшая меня в состояние тупого зловещего спокойствия, предшествующего буре.

– Я пойду… – сказала я, набрасывая на себя платок. – У меня там родственники…

– Но ведь до города больше трех километров… теперь ночь…

– Деде…

Обе старушки, словно в доказательство того, что они поняли меня, уселись у изголовья моей дочери.

– Мы вас подождем тут…

Во взгляде, которым я, выходя, окинула лежавшую в бреду девочку, я оставляла себя самое.

Я бросилась в темную мглу безграничных полей и шла, без конца шла, но не чувствовала ни усталости, ни бега времени!

Я боялась заблудиться и дрожала при этой мысли. Но вот показались первые огни, и я ускорила свои лихорадочные шаги. Я уже чувствовала на лице холодное липкое дыхание города.

Я опасалась никого не встретить. Улицы были уже пустынны. Затем я увидела какие-то тени, которые меня не замечали.

В витрине одного кафе я увидела отражение моего лица и испуганно вздрогнула: на нем было выражение безумия.

Я сделала нечеловеческое усилие, чтобы изобразить на своем лице улыбку… улыбку, когда себя предлагают…

Нет! Это невозможно!..

Прошел фонарщик с длинным шестом, на конце которого что-то горело. Он что-то сказал, и я последовала за ним.

– Где ты живешь?

Отвечая, что у меня нет квартиры, я мысленно возносила молитвы: я боялась, что он от меня уйдет.

– Так что же мы сделаем? Ко мне нельзя.

Я молчала, едва дыша.

– Повернем туда: в этом переулочке есть дверь, всегда открытая… под лестницей…

Я пошла. Он поставил свой шест у одной стены, а меня толкнул к другой стенке. Маленькое пламя колыхалось на верху шеста, словно перед изображением святого. Вдруг это пламя отделилось от стены, двинулось на улицу и исчезло.

А этот человек? Деньги?.. Мои четыре франка?..

Я побежала по тихому переулку и вскоре увидела убегавшую фигуру, над которой раскачивалось маленькое пламя, исчезающий вдали призрачный огонек.

Я упала на землю, словно вместе с этим огоньком потухала и моя жизнь, потому что мне казалось, что этот человек уносит с собой в непроглядную тьму и жизнь моего ребенка.

Прошли три стражника, посмотрели на меня, тронули ногой, словно околевшее животное, и, заметив, что я жива, пошли дальше.

Я поднялась.

– Четыре франка. Они мне необходимы, необходимы… – я не переставала шептать эти слова, которые держали меня на ногах, и продолжала идти.

Бледные лица с порочной, голодной и злобной улыбкой… другие женщины…

На одной площади я увидела красноватый свет фонаря и услышала удары заступа о землю. Какие-то люди стояли, склонившись над ямой.

Кого они там зарывали?

– Деде!..

Я подбежала… Они укладывали трубы.

Чья-то рука схватила меня за платок, и меня пронизали два наглых глаза.

– Какая рожа! – произнес пьяный голос.

Меня окружили три каких-то человека. Их шляпы, у всех одинаковые, блестели при свете фонаря.

Тут же, на мостовой, стояли три кареты.

– Toh! Новая! – проговорил один из них. А другие добавили:

– Хочешь меня, милашка?

– Сколько возьмешь за всех троих?

– Мы в ударе сегодня вечером!

– Пять франков!

– А комната?..

– В карете…

– Посмотришь, что за плюш!

– Кто первый?

Не знаю, как я проговорила:

– Деньги… деньги вперед…

Один полез в карман и дал мне что-то холодное, и я так прижала это к груди, что у меня живой не вырвали бы. Я позволила потащить себя в карету, улыбаясь чуть ли не в состоянии блаженства.

Когда меня выпустили, я побежала что было силы, читая на бегу вывески на уже закрытых лавках.

Аптека!

Ах, наконец-то! Я позвонила. Чей-то голос выбранил меня из окна, но я не отнимала пальца от звонка. Мне открыли. Я протянула рецепт, продолжая звонить.

Когда я проникла внутрь, полусонный человек с ненавистью оглядел меня. Не говоря ни слова, он взял из одного из шкафов пузырек и протянул его мне.

– Сколько?

Я боялась, что он скажет больше, чем у меня было, и помертвела…

– Три шестьдесят.

Я схватила пузырек и сдачу с пятифранковой монеты и выбежала вон, смеясь и рыдая, ничего не чувствуя, ни о чем не думая…