Близнецы святого Николая. Повести и рассказы об Италии - Василий Иванович Немирович-Данченко

ведь это деньги и только деньги. Сердце не участвовало в этом, и, давая, он никогда не интересовался даже «кому, зачем»? Теперь под мерный грохот поезда, замкнувшись в купе и по – своему наслаждаясь окружавшим его покоем, он не желал ничего больше. Ухо и глаза отдыхали от шумной овации. Чтобы не видеть, он опустил даже занавеску окна. Поезд уносил его на север. Впереди целый месяц, и он хотел провести его… он бы сказал «дома», если бы не считал домом целый мир.

На Комском озере у него вилла. Там его семья. Но и вилла, купленная для него другими, и семья, неведомо как появившаяся и разраставшаяся, ему одинаково чужды. Когда для него торговали виллу, он знал, что его не надуют. Всё это делали бескорыстные поклонники. Для них его улыбка была солнечным лучом. В его саду ни одно дерево не облюбовано им, ни один цветок не посажен, полит и выхолен им. Держалось, как было до него. Заботились другие, а он только приезжал на готовое, рассеянно оглядывался, благодарил, если догадывался, что нужно благодарить, и с таким же свободным и холодным сердцем уезжал отсюда.

Так и с семьей. Женился он тогда, когда еще был доступен живым впечатлениям, но вскоре совершенно отошел в сторону от тихой и скромной женщины, смотревшей на него снизу вверх глазами поклонницы, увидавшей бога. У нее были дети, они росли без него. Он раз даже спросил ее: «Это всё мои?» И только на ее удивленный взгляд пояснил: «Нет, я думал, что ты пригласила к ним поиграть других».

И тотчас же забыл и странность вопроса, и то, как он должен обидеть его жену. «Должен», но не обидел. В простоте и истине своей любви она даже и не обвинила мужа. Когда же «великому человеку» думать об этом? У него – вершины, он у самого солнца. Мы ему нужны для редкого досуга, и то – высокое счастье. И бедняга благодарила Господа за то, что эта честь досталась именно ей…

Старший сын – по мнению гениального артиста – вырос как – то слишком скоро. Ведь и вся жизнь Карло Брешиани казалась необыкновенно краткой… Успех за успехом, один сливался с другим, ураган какой – то. Не видишь, как десятки лет прошли таким образом. Когда семья была с ним, он, играя на сцене, случалось, замечал восторженные глаза мальчика, обращенные на него. Сын рано привык жить ощущениями, которые и ему в числе других слушателей полною горстью бросал отец. Этторе любил в театре забиться незаметно в угол и оттуда неотступно следить за отцом. Он не терял из виду ни одного жеста, для ребенка не пропадала ни одна интонация великого актера. Он рос под этим, креп и привык думать и соображать во время антрактов между появлениями отца на сцене. Когда сын уже сделался большим, его глаза начали беспокоить великого артиста. Слишком они были прикованы к нему. Карло Брешиани казалось, что его Этторе видит больше, чем другие, и понимает несравненно глубже, и потому, играя, он иногда намеренно избегал этого взгляда…

Раз только он спросил жену:

– Скажи, пожалуйста, чем занимается сын?

– Как, чем занимается?

– Так… Я его вижу постоянно в театре. Разве у него нет иного дела…

– Напротив. Он великолепно учится. Профессора не нахвалятся им. Говорят, что они таких способностей еще не встречали.

– Да?

И по его рассеянности бедная женщина поняла, что великий муж уже не слушал ее. Но она все – таки продолжала говорить. Авось – де, займет его, и он опять вспомнит о сыне?

– Он будет впоследствии нашею гордостью. К твоей славе он прибавить кое – что. Ему сулят так много… так много…

– Я очень рад… Я очень – очень рад.

Но если бы его спросили, чему, едва ли бы он мог ответить.

– Ты ни разу не говорил с ним… А бедному мальчику было бы приятно твое участие…

– С ним? С кем?

– С сыном.

– С каким сыном?

– С Этторе…

Но великий человек взглянул на нее стеклянными глазами. Та сообразила – ему не до ее забот и «мелких» огорчений. Она ушла из комнаты. Карло Брешиани даже не заметил…

И после того долго он только и вспоминал о сыне, встретив его пристальный взгляд в театре.

VII

За последнее время этот взгляд начал смущать великого старика гораздо более, чем прежде.

Он знал, что Этторе кончил курс. О нем писали, как о талантливом инженере. Он уже что – то построил. Где – то даже поместили его портрет – портрет «сына гениального человека». Отец, рассеянный и невнимательный ко всему, что происходило за стенами театра, – был чуток к тому, что совершалось перед рампою, в громадной полной тысячами глаз зале. Он жил и дышал ею. Казалось, в каждом вздохе он втягивал в себя сотни иных существований, сливался с ними, заключал их в себя, все их мысли и чувства сосредоточивал в своей голове и груди… И вдруг ему почудились в восторженных глазах сына вопрос, недоумение, тревожившие артиста…

Сквозь их привычное благоговение пробивалось что – то, но что, он не мог уяснить себе. Только это не был прежний взгляд, отражавший лишь величие отца и ничего больше. Может быть, именно Карло Брешиани и замечал его между другими потому, что в тех было только изумление перед его гением, а в сыне сказывалось другое… Как будто Этторе хотел выразить: разумеется, это «должно быть» велико и прекрасно. Ведь все, что ни делает отец – гениально… Но почему его резкий жест мне кажется странным? Разве следовало так именно крикнуть, подчеркивая в сущности глубокое затаенное чувство? Или я так мал и ничтожен, что не понимаю? И он с еще большею неотступностью следил за каждым движением старого артиста и, если порою закрывал глаза, то только для того, чтобы еще внимательнее вслушаться в модуляции его голоса… Последний месяц этого, впрочем, не было. Сын отсутствовал, и отец, возвращаясь к себе на виллу, даже не знал, встретит ли он там молодого человека.

На станциях перед окнами купе задерживалась публика.

Из – за своей занавески Карло Брешиани видел это, понимал и брезгливо откидывался в угол. Надоело! Довольно и в театре. Одна девушка заняла было его – слишком уж наивно и прекрасно сияло ее лицо. Он даже заметил в ее руках цветы. Растерянно и смущенно она вглядывалась сюда, очевидно, отыскивая его, но вслед за нею толпились такие глупые и