Реверс - Михаил Юрьевич Макаров

че…чего тебе к-кусты? Они и п-по т-траве п…п-ползают…

Ковальчук опасливо заозирался — на кой ляд, спрашивается, сюда притащились.

— Во-во, п-погля-адывай внима-ательно. К-клещ, он н-не… не сразу к-кусит, с-сначала п-п…по-олзает…

Пшеничный решил сегодня оскоромиться, и потому Юрца посадил за руль. После одной скандальной истории ездить подшофе начальник СБ зарёкся.

Ковальчук недоволен, что его припахали в законный выходной. Он вообще брюзга по жизни. Везде плохо, где он есть.

Работал оперативником в МРО, куксился по поводу маленькой зарплаты, переработок, суточных дежурств, ночных выездов на места происшествий. Долго ныл, всё собирался на гражданку. Наладил со своей язвой чуть ли не каждый месяц больничные брать. Хитрожопость его достала начальство. В отделении всего три штыка. Одного нет, сразу аврал. Преступлений по их линии — криминальных смертей и изнасилований — всегда выше крыши.

Наконец, уволился, рассчитывая под крыло Ваньке Пшеничному прибиться. Затея обломилась. Катаев не пожелал множить популяцию ментов в своём ареале. Тем более, по принципу землячества.

Юра устроился охранником в Торговый центр. Вот где работёнка — не бей лежачего. По скользящему графику, в тепле. Но опять ему не глянулось. Зарплата — мизерная даже по сравнению с милицейской. Обязанности (то ли сторож, то ли вышибала) унижали достоинство недавнего офицера уголовного розыска. Целого старлея! Одно в «торгушнике» было хорошо — табун молодых продавщиц. Юрка падок на баб, и они отвечали ему взаимностью.

Невысокий, худощавый, темноволосый, смазливый, он производил приятное впечатление. Шустрые карие глаза, в разговоре проблёскивала золотая фикса. Давненько проживая в средней полосе, Ковальчук так и не избавился от южного говорка — быстрого, акающего, со сглаженным «гэ». Если не знать о желудочной хвори, морковный глянец на его щеках можно принять за проявление богатырского здоровья. Зимой и летом Юра — одним цветом, не вылезает из джинсы. И сейчас — на нём фирменный «Wrangler» — потёртые синие «трубы», курточка с хи-пово поднятым воротником.

Год понадобился Пшеничному, чтобы отстоять кандидатуру Ковальчука. Как ни странно, увенчал его усилия шутливый довод: «Какой же я начальник, Сергей Альбертович, если у меня ни одного бойца в подчинении?».

Три месяца испытательного срока Юра ходил по одной половице, приказы босса по губам читал.

— Исполнительный парень. И масло в голове есть, — сказал Катаев, подписывая приказ о зачислении на постоянку.

Должность Юркина называлась скромно (таков был тренд современного «Монолита») — сотрудник службы безопасности. Оклад равнялся трём оперским. Трудовой договор предусматривал бонусы за особые достижения.

Сначала Ковальчук радовался, но зимой снова скис. Премии давались за выполнение рискованных поручений, граничащих с криминалом. Испытывать судьбу Ковальчук не хотел. Хотел в приёмной распивать халявные кофеи с референтом Еленой Станиславовной, в декольте ей заглядывать и получать пятнадцать «штук» чистыми. А ещё два законных выходных иметь.

Раз он вступил в пререкания насчёт сверхурочной работы. Пришлось объяснить, что здесь не государственная лавочка, здесь начальство с тобой цацкаться не будет. Предупреждают в «Монолите» единожды, повторный косяк — и ты на улице без выходного пособия.

Воспитательные меры возымели действие. Больше Юрец не вякал. И спортзал стал посещать с чоповцами каждый вторник и четверг.

Сейчас он молча расстилал на капоте газетку, готовя плацдарм для непритязательного угощения.

Гена Каблуков отработанным движением свинтил крышку пластиковому бутылю «Ярпива», разлил по одноразовым стаканчикам. Беззвучно чокнулись за хорошую погоду, Юрец — яркой жестянкой «колы».

— П-пиво п-по сро-оку с-службы не па-аложено? — Сутулов не упустил случая, чтоб подколоть.

Гена, мучимый похмельем, как на раскалённую каменку плеснул. Всю неделю он поддавал, оправдываясь отпуском. Потому и не мог разделаться с долгами. Потчевал Кораблёва завтраками, только сосед по кабинету — за порог, укладывал изнурённое градусами тело на составленных в рядок стульях. Утешался лентяйским заклинанием: «Отпуск длинный, успею».

Не делая паузы, повторил, объясняя уважительность поступка:

— Одна пена у меня!

Пшеничный отхлёбывал осторожно, чутко прислушивался к организму. Он начал причащаться, не дожидаясь конца срока кодировки. На День Победы выпил в гостях стакан сухого винца, теперь вот вспоминал горьковатый вкус пива. Трезвым быть хорошо, но угнетал постоянный напряг. Резьбу, чтобы не сорвало, нужно периодически ослаблять. Пока реакция была непонятной. Расслабляющей лёгкости, приносимой первыми глотками, не чувствовалось.

Мужики собрались курящие. Промочив горло, задымили. Сутулов с Пшеничным раскулачили Каблукова, неосмотрительно выложившего на капот синий «LM».

— В п-п-п… п-прокурату-уре за…зарплата б-большая! — убойщик дурашливо отталкивал Гену в грудь, мешая вернуть право собственности на сигареты.

Разговор носил характер грубоватой трепотни. Пшеничный направлял её в нужное русло.

Многоопытный оперативник Сутулов, конечно, видел интерес бывшего напарника. Понимал, что сливает служебную информацию налево. Знал, что Катаев стоит на рубоповском учёте, как лидер ОПГ[94]. Оправдывал себя большой политикой: «Если он — бандит, почему тогда депутатствует? С губернатором за ручку здоровается. То и дело его по телеку кажут. Каток давно в коммерсанты перекрасился. А с коммерсов полментуры живые бабки стрижёт».

Убойщик работал на ближнюю перспективу. Перед уходом на пенсию искал трубу, к которой присосаться.

Утром ему позвонил Пшеничный, попросил узнать про архитектора Левандовского. Сутулов, не откладывая в долгий ящик, добежал до милиции. Визит в ИВС замотивировал встречей с одним кляузным злодеем. Разрешение прокурорского следака имелось. Пока заполнял бумажку на вывод, подглядел в журнал, лежавший открытым на столе дежурного.

Левандовский В.Ю. значился в камере «один-два»[95] за Самандаровым. Там же сидел некий Брыкин Л.П., статья 159 УК РФ[96], числившийся за судом.

Дежурившего прапорщика Сутулов знал шапочно. Спросить напрямую остерёгся. Пришлось распылять дымовую завесу из отвлекающих вопросов. Язык утруждал не зря, выудил — была команда в первой половине дня везти архитектора в суд на арест, но перед обедом следователь неожиданно дал отбой. А ещё — ночью у архитектора случился приступ астмы, к нему вызывали «скорую».

Под исцарапанным оргстеклом белел отпечатанный на принтере сторожок: «Подозреваемого Левандовского не выдавать НИКОМУ! В т. ч., руководству УВД. Ст. следователь Самандаров».

Пока Сутулов, запинаясь, выкладывал результаты самодеятельной установки, Каблуков пританцовывал от нетерпения. У него собственная информашка имелась, нарытая инициативно.

— Там чёй-то не срослось! — выпалил он, едва дождавшись своей очереди. — Вечером Самандаров взад-вперёд носился по этажу. Зенки выпученные, морда красная. По ходу архитектор не взял деньги! Облажались фейсы!

И эту живую детальку намотал на ус Пшеничный.

«Есть, что в клюве боссу принести».

Каблуков от души потешался над заморочками коллеги не потому, что хороводился с Левандовским. Просто знал — ему такое серьёзное дело не доверят никогда. Его удел — криво-косо клепать бытовые убийства да примитивные триста восемнадцатые[97]. Гнать валовку.

Профессиональному болтуну только дай волю. Завладев вниманием,