Современный нигилизм. Хроника - Константино Эспозито

одного явления. Видимость – это именно тот феномен, в котором взаимодействуют внешний мир и зрение, в котором присутствие реальности становится зримым и наше видение позволяет миру быть тем, что он есть на самом деле, стать самим собой. Невозможный мир становится возможным только тогда, когда мы на него смотрим.

16. Утрата себя, возвращение себя

Натан Цукерман, незабвенный главный герой и альтер эго некоторых романов великого американского писателя Филипа Рота, который чаще, чем кто-либо другой, пытался понять, что такое личность, как-то сказал о себе:

«Все, что я могу тебе сказать относительно моей персоны, это то, что у меня нет своего „Я“ [I have no self] и я не желаю или же не в состоянии сотворить насилие над своей личностью, превратив себя в ходячий анекдот [the joke of a self]. Безусловно, мне уже приходила в голову мысль, что я – ходячий анекдот [as a joke of my self]. Но вместо этого у меня имеется в запасе несколько вариантов перевоплощений, и они касаются не только меня самого. Есть актерская труппа, которую я мысленно отобрал, – постоянная группа артистов, к которой я могу обратиться, когда мне понадобится очередное „Я“, – и черпать эти варианты я буду из постоянно эволюционирующего запаса пьес и ролей, которые и составляют мой репертуар. Но опять-таки, у меня отсутствует цельное „Я“, независимое от жульничества и надувательства, а также искусственных попыток его обретения. Да я бы и не хотел обретать свое „Я“. Я есмь театр и не являюсь ничем иным, кроме театра» («Другая жизнь», 1986)[68].

Эти несколько строк стоят больше, чем многие речи о кризисе субъективности в современном мире, и показывают нечто вроде прототипа нигилистской самости, которая присутствует во всех людях этой эпохи независимо от их идеологических представлений, культурных убеждений и моральных (или аморальных) норм. Такое определение «Я», несмотря на все заявления о его распаде, остается важнейшей проблемой. Со стороны многих мыслителей просто и незатратно объявить исчезновение «Я» его собственной реальностью, несводимой к физиологии, инстинктивным механизмам и фантасмагорической игре его собственных самоинтерпретаций. Это очень просто, потому что дарит нам иллюзию, что таким образом мы избавились от проблемы «Я». Напротив, именно в качестве проблемы «Я» становится интересным и необходимым. А те, кто это отрицает, на самом деле всем существом воплощают свою «субъективность» (пусть даже в режиме саморазрушения), толком не примиряясь с этим.

Следуя описанию Рота, нельзя не отметить, что подобное дистанцирование от себя и последующее возвращение к себе может проделать только сильная личность. Сегодня сомнение и самодеконструкция не являются доказательством самости (и Рот это очень хорошо знает). Но когда «Я» пытается осознать само себя, то кажется, что оно теряет при этом способность уживаться с самим собой. Оно не может поддерживать собственное существование, идентифицировать себя как нечто, берущее начало в себе же, или как некую личность, тождественную себе, – как me ipsum (я сам). И в то же время «Я» не может выдерживать свое присутствие, не может смириться с собственной структурированной индивидуальностью, которая при этом не является вечно раздробленной и вечно текучей. Оно не принимает то, что оно есть нечто большее, чем собственные представления о себе. По какому праву я могу приписать себе реальность, которую не в состоянии создать и затем обеспечивать ее стабильность?

Поэтому необходимо серьезно отнестись к нигилистической критике «Я» как «субъекта», наследника современной мысли, распоряжающегося собой и в то же время покоряющего внешний мир и населяющего его собственными понятиями. Однако всерьез относиться к этой критике необязательно означает разделять ее или соглашаться с ней, не говоря уже о том, чтобы считать ее достоверной. Это означает понимать, какой вопрос волнует человека и какие новые вопросы рождает этот интерес.

В то время, когда Рот писал «Другую жизнь», Дэниел С. Деннет в книге «Объясненное сознание» (Consciousness Explained, 1991) разрабатывал идею «Я» как театра сознания, чтобы при помощи этого иллюзорного образа показать, насколько иллюзорно понятие самости. Деннет называет «картезианским театром <…> метафорический образ того, как сознательный опыт накапливается в мозге».

У Декарта центр этой совершенно механической барочной сцены сознания находился в знаменитой шишковидной железе, то есть точке, в которую стекались все реакции на раздражители внешнего мира и из которой вытекали контрстимулы сознательного «Я».

Однако, говоря о «Я» или сознании в понимании Декарта, Деннет больше не обращается к идее души или мыслящей субстанции (cogito, res cogitans[69]) вне тела, а оперирует исключительно физиологическим пониманием «Я». Что ж, но даже от этой телесной версии придется отказаться, так как она предполагает существование центра, апикальной[70] точки, короче говоря, Self, «Я» (пусть и биомеханического), отвечающего за все перипетии в жизни сознательного человека.

В качестве замены модели картезианского театра Деннет предлагает свою модель сознания – серию «множественных набросков» [Multiple Drats Model]. Согласно ей, «любой вид восприятия – по правде говоря, любая мыслительная деятельность – осуществляется в виде параллельных процессов в мозге и обрабатывается несколькими потоками сенсорных данных». Это чисто биологическая стратегия, которая роднит нас (кто-то спросит: кого это «нас»? вида, который мы условно называем homo sapiens?) с пауком, бобром, раком-отшельником и австралийским золотым шалашником. За исключением того, что в нашем случае «основная тактика самозащиты, самоконтроля и самоопределения – это не плести паутину [как у пауков] или строить плотины [как у бобров], а рассказывать истории <…> о том, кто мы есть [about who we are]».

Таким образом, «наши истории сотканы, но по большей части мы их не плетем; они ткут нас. Наше человеческое сознание и наша нарративная самость [narrative selhood] – это их продукт, а не их источник». Внезапно мы начали говорить о культурном сценарии в границах собственного «Я», о простой фикции, потому что на самом деле существуют только биологические процессы, а не «биологическое „Я“ [biological self]», и точно так же есть только психические процессы, а «психологическое или повествовательное „Я“ [psychological or narrative self] – это еще одна абстракция, а не что-то этакое в мозге». Это всего лишь «центр тяжести повествования», постулируемый нами, но фактически не существующий.

Радикальный редукционизм перед лицом «Я», типичный для нигилизма нашего времени? Возможно, но не совсем. Если верно то, что мы читаем в тексте, написанном примерно двести пятьдесят лет назад (и о котором мы уже упоминали в главе 14):

«…[остальные люди] – суть не что иное, как связка или пучок (bundle or collection) различных восприятий, следующих друг за другом