Право безумной ночи - Алла Полянская

— Мам, я знаю, — Матвей берет меня за руку. — Но нам надо учиться, а это приходит с практикой. Мы уже и в автошколу записались — права надо получить…

— Другое дело. Автошколу я вам оплачу.

— Мам, мы же зарабатываем. Уже оплатили, не беспокойся. Кстати, мы и тебе купили кое-что. Придем домой — отдадим.

— А что?

— Ну, увидишь.

Мы гурьбой поднимаемся наверх — я немного отстаю, потому что бегать по ступенькам так, как бегают два молодых здоровых парня, пока еще не могу. Счастье уже то, что нет постоянной страшной боли, расплавленным свинцом заливающей тело.

— Ты в порядке?

Он оглянулся на меня и притормозил, дети пошагали дальше.

— Да, просто не могу пока так быстро.

— И не надо. Постой, отдохни.

Марконов спросил бы не так, он бы спросил: «Ты в поряде?» И оттого, что этот чужой мужик рядом и так смотрит на меня, моя душа еще сильнее тоскует по Марконову. Как-то раз я словно в шутку взъерошила ему волосы и теперь знаю, какие они на ощупь. И его щеки, заросшие светлой щетиной. Он где-то очень далеко — мой-чужой Марконов. Может, нашел себе молодую стройную телку, а я… Я не становлюсь ни моложе, ни красивее, но я так сильно люблю его, что у меня в груди все болит — от мысли, что он никогда не будет моим. Нет, возможно, когда-нибудь карта ляжет так, что у нас случится секс, но мне не секс от него нужен. Я хочу, чтобы он любил меня хотя бы вполовину того, как люблю его я. Не знаю, за что. Просто потому, что он есть на свете — такой.

— Ты что?

— Ничего, Валера. Потопали. Дети-то уже наверху давно.

— Ты точно в порядке?

— Конечно. Не обращай внимания, это я так что-то.

Не могу я сказать тебе о Марконове. Никому на свете не могу — я в принципе не в состоянии это обсуждать. Это только мое, я привыкла таить все внутри, наружу — ни-ни. Пусть все думают, что у меня все ОК, я не хочу ни жалости, ни злорадства — я вообще не хочу, чтобы кто-то знал, что у меня внутри — открытая рана, которая болит гораздо сильнее, чем оперированная спина. Да, я передумала умирать, но боль от этого слабее не стала. Я обречена любить Марконова, тяжело, безнадежно и безответно. А это значит, что я остаток жизни проведу одна — дети рано или поздно устроят свои жизни, а я буду завершать свой путь в нашей квартире. У меня ничего не останется, кроме воспоминаний. Ну да ладно.

— Похоже, ты совсем расклеилась. Оль, ну что происходит? Что тебя гложет?

— Я не могу это обсуждать.

— Не доверяешь?

— Не в том дело. Ну, просто не могу, понимаешь? Не знаю как. И произнести даже не знаю как — я даже думать об этом не знаю как. Ты извини, Валера. Некоторые вещи лучше оставить там, где они есть.

— Идем. Может, понести тебя?

— Нет, конечно.

Он молча поднимает меня на руки и тащит наверх. Марконову это бы и в голову не пришло — я крупнее его, он бы меня просто не смог вот так тащить по лестнице, а в руках у этого парня я, пожалуй, не выгляжу слишком крупной. И всем-то он хорош, кроме одного: я его не люблю и никогда не смогу полюбить. Ну, вот так по-идиотски я устроена.

— Что там с обедом?

— Мы с мальчишками все приготовим, отдыхай.

Они совершенно вытеснили меня из кухни, и это, похоже, доставляет им удовольствие. Я иду в ванную, потом переодеваюсь. На кухне что-то звенит, стучит, а я слоняюсь по квартире — в гостиную я не заходила, потому что там поселился постоялец, но сейчас зайду, потому что это все-таки моя квартира.

На столе стоит ноутбук, рядом лежат какие-то бумаги, журналы, папки с вырезками, несколько книг на английском и на испанском, одна — на немецком. Надо же, полиглот.

В кресле навалена одежда — чистая, в углу стоит сумка и рюкзак. Ну что ж, это нормально — он здесь живет, вот и перетащил пожитки, чтоб были под рукой. Уедет — заберет.

На некоторых вырезках из журналов — фотографии каких-то раскопок, древних предметов, черепков. Узоры достаточно уродливые, и никто меня не убедит, что это высоты искусства — просто уродские линии, жуткие рожи, глаза навыкате… Фу, как можно было создавать такое!

— У древних была собственная эстетика, недоступная нам.

Он стоит в дверях и задумчиво смотрит на меня.

— Но выглядит ужасно.

— С точки зрения современного человека — безусловно. Но это не просто предметы обихода. Каждый из них был призван служить еще и оберегом, защитой от враждебных духов или вместилищем для духов дружественных. Древние воспринимали мир только так, вот и создавали эти предметы такими.

— Ага, я поняла. А ты что с этим делаешь?

— Систематизирую. К тому же у меня есть некая теория, которую я постараюсь доказать. Ты понимаешь, археология — наука очень костная, практически секта, она трудно отходит от привычных штампов. Археологам проще отказаться от артефакта, чем признать, что картина мира, построенная ими на основании уже имеющихся открытий, не совсем такая, как принято считать. Ведь история человечества гораздо более разнообразна и неоднозначна, чем так называемая официальная лайт-версия. И если принять во внимание существование некоторых артефактов, которые невозможно объяснить с точки зрения уже имеющихся теорий и гипотез, то картина получается весьма запутанная и совершенно опровергающая сами устои науки.

— И ты…

— Я стараюсь примирить ортодоксов и новаторов.

— Зачем думать о том, что было сотни лет назад?

— Оль, не сотни — тысячи лет, а некоторым артефактам — миллионы лет. И это говорит о том, что современный человек — далеко не первый разумный хозяин планеты. И…

— Обедать идите! — Денька заглянул в комнату, на ходу что-то пытаясь проглотить. — Все готово уже. Мам, давай мой руки.

— Это была моя реплика.

— Ну, я одолжил. Вошел во вкус.

Мне хочется прижать моего Ребенка 2 к себе и целовать, целовать его родную мордаху, его макушку, пахнущую так знакомо, — но я не хочу ставить его в неловкое положение перед новым другом, которого они так уважают. Дети выросли, и моя любовь к ним выросла — но тискать их как прежде я уже не могу, а очень хочется.

— Мы тут солянку забабахали и салат.

— Глазам своим не верю!

Есть не только солянка и салат, но и компот, и жареная печень. Похоже, мои дети увлеклись кулинарией. Это отлично, потому что они становятся самостоятельнее.

— Вкусно! Молодцы какие!

— Мам, тебе правда нравится?

— Конечно, Матвей. Очень вкусная солянка, салат и вовсе выше всяких похвал, и печенку я попробую, но так вы меня раскормите совсем.

— Не раскормим. Дэн, где эта штука?

— Вот. Мам, это тебе, короче…

Он подает мне синюю бархатную коробочку, а в ней — серьги с топазами и такое же кольцо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});