Patrida - Владимир Файнберг

И вправду, Лючия здесь, в Афинах, выглядела моложе, собранней, чем на острове. Единственное, о чём подумал тогда Артур: касается ли этот тайный знак восхищения самой Лючии или того, что она богата?.. Но и Манолис — владелец фрахтового дела — тоже был миллионером. Никогда в жизни Артур не предполагал, что ему доведётся водить компанию с такого рода людьми.

Эти размышления прервались, когда он увидел на стене одного из домов намалёванную чёрной краской свастику. Она была перечёркнута красным серпом и молотом. Артур вспомнил, как Лючия ещё в прошлом месяце, в январе, упрекая его, сказала: «Теперь, после распада Советского Союза, фашисты подняли голову». Она вернулась к этой теме и совсем недавно, после того как они вернулись домой из храма. «Вот тебе патер Йоргас… Ты хотел, чтоб я была в церкви? Была с тобой в церкви. Видел его реакцию на твой рассказ об убитом священнике? Если придут фашисты, он будет так же получать деньги в банке, улыбаться и быть всем доволен. Если патер Йоргас такой — не верю в твоего Христа, в другую жизнь на небе».

«Посмотрим. Никто из нас ещё ни разу не умирал», — только и смог ответить Артур. Он был в отчаянии. Но спорить не стал. Нельзя никого насильно загонять в Царство небесное.

Вдруг за маленькой витриной он разглядел стойку с наваленной на ней грудой одежды, парня у швейной машинки. Артур открыл дверь, робко спросил:

— May I repair this thing?

Парень попросил снять куртку, глянул на то место, где раньше была кнопка.

— No problem, — сказал он, указывая на единственный стул перед стойкой. — One moment.[136]

Артур сел, довольный тем, что сам, без посторонней помощи все‑таки нашёл в Афинах мастерскую. Замашки состоятельных людей, выбрасывающих в сущности целые вещи, были ему отвратны. Он вообще с трудом расставался с тем, что ему добросовестно послужило, будь то хоть старая куртка, хоть помазок для бритья.

Только мастер принялся искать в одной из картонных коробок подходящую кнопку, как начал трезвонить телефон, стали приходить за своими вещами заказчики. Артур подал мастеру успокоительный знак — мол, я не спешу.

За витриной по солнечному тротуару шли прохожие. Даже здесь, внутри мастерской, было слышно оглушительное чириканье воробьёв.

…После того, как позавчера в полицейском управлении Пирея Артур вместе с Лючией и Манолисом без толку протолкался полдня, переходя из кабинета в кабинет мимо каких‑то зарёванных женщин, одиноких и грустных негров, после того, как полицейские чины обратили внимание на то, что трёхнедельная виза в его паспорте давно просрочена, было решено идти к самому высокому начальнику, который должен был появиться на службе лишь через день.

Впервые всплыло то, о чём он с Лючией ни разу не говорил. Как о чём‑то само собой разумеющемся, зашла речь о том, что они должны пожениться и тогда трудности с получением греческого гражданства, греческого паспорта отпадут. Но немедленно сделать этого оказалось нельзя. Так как выяснилось — Лючия до сих пор не разведена со своим бывшим мужем, пребывающим в Соединённых Штатах.

— Moment! Moment! — мастер, отделавшись от очередного клиента, продемонстрировал Артуру найденную наконец подходящую кнопку.

И тут на улице за витриной возник старый человек. В старом плаще, мятой кепке, медленно переставляя ноги, он вошёл в мастерскую, медленно поворачивая голову, оглядел Артура, мастера. Поздоровался.

Мастер пренебрежительно кивнул, занялся курткой.

Одутловатое лицо старика было покрыто пухом, плохо выбрито. Стало ясно, что этому бедняге некуда себя деть, что он живёт неподалёку, обходит по утрам те места, где можно было бы присесть, поговорить, хоть как‑то развеять одиночество, смертную тоску.

— Sit down, please[137], — сказал Артур, уступая ему стул. Старик сел, пожевал губами, спросил:

— American? English?[138]

— No. I am from Russia.[139]

Старик выпучил глаза.

— Из России?! Тогда какого хрена говоришь по–английски?! — заорал он на чистом русском языке. — Где живёшь? В Москве? На какой улице? Красноармейской? Знаю — между Динамо и Аэропортом!

И вся энергия из него вышла. Он сидел, закрыв морщинистые веки. Мастер, с удивлением выслушавший этот диалог, протянул Артуру куртку с поставленной кнопкой.

— How much is it?[140]

— One hundred drahms.[141]

Это было относительно недорого. Артур уже готов был отдать деньги, как старик открыл глаза.

— Дай ему не сто, а двести. Потому что он хороший парень. Имеет совесть.

Мастер улыбался. Не понимая русского, он глядел то на старика, то на Артура. Артур вручил ему двести драхм.

Старик оживился. И пока Артур надевал куртку, сообщил:

— После Гитлера у нас была своя война. Мы хотели сделать здесь в Греции коммунизм. Когда нас разбили, я бежал в Советский Союз. Долго жил в Самарканде, потом в Москве, на Третьей Тверской–Ямской.

— Значит, земляк! — сказал Артур.

— Земляк‑то земляк, — проговорил старик. И добавил: — Как хорошо, что мы тогда не победили…

Выйдя на улицу и застёгиваясь на все кнопки, Артур увидел сквозь стекло: старик встал, забирает у мастера одну из стодрахмовых купюр.

Единственное, о чём пожалел Артур, это о том, что не узнал имени хитроумного старика. Ему захотелось помолиться об этом человеке, чья жизнь могла вот–вот угаснуть. «Тоже, как и те двое албанцев — жертва истории», — подумал он.

Артур шёл куда глаза глядят, не мог прийти в себя от фразы, которую услышал от старика. Ещё никогда не сталкивался он с человеком, радующимся своему поражению. И опять на двери фруктовой лавки увидел чёрную свастику. В этот раз она была намалёвана поверх шестиконечной еврейской звезды Давида. А ещё через квартал на гофрированных воротах гаража заметил все три знака. Перечёркивая друг друга, свастика, серп и молот и шестиконечная звезда вели между собой беспощадную войну…

Он вышел на небольшую круглую площадь со сквером посередине. Толстые ветви каштанов на фоне голубого неба были напряжены, казалось, готовы вот–вот брызнуть листвой, хоть утро стояло прохладное.

На углу, повторяя полукруг площади, слепило отражённым от стеклянных стен солнечным светом большое кафе. Артур шагнул внутрь, нашёл свободный столик, заказал чашку «кофе эллинико». До возвращения в отель, куда Лючия должна была приехать с новостями из Пирея, оставалось около двух часов.

Может быть, сейчас, в эти минуты, решалась его судьба, а он, Артур Крамер, безучастно сидел здесь среди множества пожилых людей, видимо, пенсионеров, наслаждающихся утром ранней весны. В кафе было тепло, пахло то кофе, то горячим шоколадом. Официанты пробегали между столиков с чёрными подносами, уставленными дымящимися белыми чашками.

Артур расстегнул кнопки на куртке. Отпил кофе из чашки. После двух суток, прошедших с момента прибытия в Афины, он был рад этой паузе, точке покоя.

… В первый день, когда выяснилось, что продлить визу не так просто, что нужно дожидаться главного начальника и что Лючии ещё предстоит развод, они, возвращаясь на «тойоте» из Пирея в Афины, подъехали к Акрополю.

Сейчас, будучи наедине с собой, Артур мог отдать себе отчёт в том, что штурмуемый полчищами туристов Парфенон произвёл на него меньшее впечатление, чем отдельно стоящая небольшая скала на полпути к вершине Акрополя. На прикреплённой к ней доске была какая‑то надпись, которую по его просьбе перевела Лючия.

Оказалось, здесь, на этом месте был отравлен Сократ, а несколькими столетиями позже здесь же, с этой самой скалы обращался с проповедью к афинянам апостол Павел, вскоре обезглавленный в Риме.

Для чего Бог попустил, чтобы именно Земной шар был отдан во власть дьявола, «князя мира сего», Артур Крамер, конечно, не знал. Это — тайна, недоступная уму человеческому. Лучшие к позору человечества гибнут от рук себе подобных. Так отравили умницу Сократа, так вслед за Христом убили Его учеников, призывавших людей любить друг друга, как самих себя; распяли вниз головой апостола Петра. А теперь ударом топора по затылку прервали жизнь духовного отца, друга, лучшего человека, какого Артур встретил на своём пути.

Позавчера после Пирея, после посещения Акрополя, после того, как вечером Манолис в честь Артура устроил целый приём, было решено, что Лючия на следующий день должна срочно встретиться с юристом и с какой‑то Дафной — своей знакомой, женой члена греческого парламента. Артура же, чтоб не скучал, отправят в однодневную поездку чуть не через всю Грецию — посмотреть Дельфы.

Наутро Манолис подвёз его к отелю «Британия», возле которого уже ждал комфортабельный экскурсионный автобус марки «мерседес» с американскими и французскими туристами.

Природа Греции и здесь, на материке, была такой же мягкой, как и на острове. Отлогие склоны холмов, покрытые рощами оливковых и фисташковых деревьев, виноградниками; стада овец и коз, белеющие на красноватых, видимо, богатых глинозёмом равнинах, синева моря, то и дело открывающаяся справа… Однажды Артур заметил вдали заснеженный конус горы на острове Эвиа — тот самый, что увидел с другой стороны, когда плыл с Лючией под парусами.