Кальде Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

грязные отвратительные улицы, шум и дым; но больше всего ты ненавидишь говённую погоню за бабками, бабки для этого и бабки для того, и, в конце концов, ты уже не можешь пернуть без того, чтобы не заплатить. Но когда ты уезжаешь из него, и вокруг тебя смыкается темнота, и небоземли, на которые ты никогда не обращал особого внимания в городе, плывут над твоей головой, тебе вдруг начинает его не хватать, и тебя тянет обернуться и поглядеть на него из любого места, с которого только можешь. Все эти крошечные огоньки оказались так далеко и выглядят как самые нижние небоземли после закрытия рынка, когда уже наступила ночь».

— Ты идешь? — крикнул Плотва из темноты впереди.

— Ага. Не дрейфь, старина.

Он все еще держал в руке стрелу, которой кто-то выстрелил в Синель; ее древко было сделано из кости, а не из дерева. Пара длинных кусков кости, склеенные в косой стык, решил Гагарка, в десятый или в двенадцатый раз пробежав по нему пальцами; скорее всего, кости взяты из голени большого животного, или даже большого человека. Оперение тоже костяное, но зазубренный наконечник выкован из металла.

Он слышал, что деревенские охотились со стрелами и луками, и видел стрелы на рынке. Но не такие.

Изогнув, он сломал ее, дал упасть обломкам и поторопился в туннель, следом за Плотвой.

— Где Сиськи?

— Тащится впереди вместе с солдатиком. — Плотва говорил так, как будто шел достаточно далеко впереди.

— Клянусь Гиераксом! В первый раз они едва не замочили ее.

— Они едва не убили меня! — Из темноты прилетел голос Наковальни. — Ты уже забыл это?

— Нет, — ответил Гагарка, — но меня это не колышет.

— Все равно, — подтвердил Орев с плеча Гагарки.

— И мне нет дела до тебя, Гагарка, — хихикнул Наковальня. — Когда я посылал капрала Кремня перед нами, сначала я хотел, чтобы ты пошел с ним. Но потом я понял, что не будет ничего плохого, если ты отстанешь. Кремень должен не заботиться о тебе, а защищать меня от твоего звериного нрава.

— И молотить меня, если ты решишь, что так надо.

— Конечно. О, конечно! Но бессмертные боги ценят милосердие и снисходительность намного больше, чем жертвоприношение. И если ты захочешь остаться там, где ты был, я не буду тебе мешать. И не моя высокая подруга, которая, как мы видим, сейчас намного сильнее тебя.

— Синель не сильнее меня, даже сейчас. И я очень сомневаюсь, что она намного сильнее тебя.

— Но у нее намного лучшее оружие. Она настаивает на этой причине. Со своей стороны, я очень рад, что она и ее оружие находятся рядом с доблестным капралом, подальше от тебя.

Гагарка мысленно выругал себя. Как он не сообразил, что гранатомет Синель может разнести Кремня на куски так же эффективно, как и любой карабин.

— Ты всегда предусмотрителен, — с горечью пробормотал он.

— Ты отказываешься называть меня патерой, Гагарка? Даже сейчас ты отказываешься называть мое уважаемое звание?

Гагарка чувствовал себя слабым, голова кружилась, он беспокоился за Синель и даже за себя; тем не менее, он сумел сказать:

— Ты хочешь сказать, что приходишься мне отцом, вроде как майтера, которая раньше учила меня, приходится мне матерью. Как только ты начнешь действовать как отец, я назову тебя так.

Наковальня опять хихикнул:

— Мы, отцы, должны сдерживать неистовый нрав наших отпрысков и учить их — надеюсь, ты извинишь мне легкую вульгарность — учить их вытирать их грязные сопливые маленькие носики.

Гагарка вытащил тесак; тот казался необычно тяжелым, но его вес и холодный твердый металл рукоятки успокаивали.

— Нет, нет! — хрипло посоветовал Орев.

— Капрал! — крикнул Наковальня, услышав шипение клинка, выходящего из ножен.

Издалека донесся голос Кремня, эхом отразившийся от стен туннеля:

— Здесь, патера. Я пошел к тебе, как только услышал ваш разговор.

— Боюсь, у Кремня нет его светового устройства. Он говорит, что потерял его, когда началась стрельба. Но все равно в темноте он видит лучше, чем мы, Гагарка. На самом деле лучше, чем любой био.

— У меня глаза, как у кота, — сказал Гагарка, который, на самом деле, не видел ничего в кромешной тьме.

— Да ну? В таком случае скажи, что я держу в руке?

— Мой игломет. — Гагарка вдохнул воздух и почувствовал слабое зловоние, как будто кто-то жарил на прогорклом жире.

— Ты гадаешь. — Голос Кремня послышался ближе. — Ты не можешь видеть игломет патеры, потому что он его не держит в руке. Ты не можешь видеть и мой карабин, зато я вижу тебя и направил его на тебя. Только попытайся ударить патеру этой штукой, и я тебя застрелю. Убери ее, или я заберу ее у тебя и сломаю.

Гагарка едва слышал быстрые шаги огромного солдата. Тот бежал или, во всяком случае, быстро шел.

— Птица видеть, — пробормотала ночная клушица в ухо Гагарки.

— Ты не должен этого делать, — громко сказал Гагарка Кремню. — Я убираю его. — И прошептал Ореву: — Где он?

— Идти взад.

— Да, понял. Он близко к этому гребаному мяснику?

— Рядом люд. Люд ждать.

— Кремень! — крикнул Гагарка. — Стой! Шухер!

Шаги остановились.

— Надеюсь, ты хотел сказать что-то важное.

— Сколько людей, птица?

— Мног. — Клюв ночной клушицы нервно щелкнул. — Боги, тоже. Плох боги!

— Кремень, слушай. Ты можешь видеть не намного лучше патеры. Я это знаю.

— Заткни фонтан!

— Но я могу. Между тобой и им пачка парней, тихо ждущих вдоль стены. Они…

Туннель наполнил странный звук — наполовину рев, наполовину вой, — за которым последовал гром карабина Кремня и звон тяжелого удара по металлу.

— Удар голов, — объявил Орев и добавил: — Сталь муж.

Карабин Кремня дважды быстро полыхнул огнем, гром эхом отразился от стен, смешиваясь с мучительным визгом рикошетирующих игл.

— Вниз! — Гагарка добрался до места, где, как он думал, мог быть Плотва, но его руки встретили только пустой воздух.

Стон.

— Я иду, Сиськи! — крикнул Гагарка и обнаружил, что уже бежит, ничего не видя, через тьму, более плотную, чем самая темная ночь, пробуя темноту перед собой кончиком тесака, как белой тростью слепца.

Орев замахал крыльями над головой:

— Муж здесь!

Гагарка, наполовину присев, опять и опять дико махал тесаком, постепенно двигаясь вперед, его левая рука бешено искала нож, спрятанный в ботинке. Клинок ударился во что-то твердое, что не было стеной, потом вонзился глубоко в плоть. Кто-то, не Синель, завопил от боли и удивления.

Карабин Кремня загрохотал опять, настолько близко, что вспышка осветила все вокруг, как молния: обнаженная скелетоподобная фигура отшатнулась назад, половина ее лица исчезла. Гагарка резал и резал, опять и опять.