Сыновний зов - Василий Юровских

Новый покос… Леса и поля вокруг Мохового хожены-перехожены нами на сотни рядов. Еще до войны водил нас туда с собой тятя на охоту: сторожить его одежду на берегу, когда он, раздевшись по пояс, уходил к плесам-чистинам стрелять уток. Под вечер мы не столько от комаров, сколько от страха, залезали на какую-нибудь высокую сучковатую березу и смотрели-искали, где засел в скрадке наш отец. Плесины на месте горелин угадывались по таловым кустикам и зелени камыша-рогоза, а тятю находили по выхлопам огня и дыма. И уж совсем в темноте отец выходил из болота, окликал нас с Кольшей, и мы чуть ли не сваливались с лесины.

На релки и еланки бегали брать глубянку, там — два года минуло, а не забывается обида — впервые в жизни нас ограбил Санко Илюхиных. Выскочил из кустов с оравой парней помладше себя и отобрал ведро с ягодами. Глубянку по картузам, нам каждому по пинку, а пустое ведро забросил в болотные кочки. Ловко было ему справиться с нами: эвон какой дородный, осенью того же года на фронт его взяли. Теперь Санку пострашнее, чем тогда нам, теперь ему приходится воевать с немцами, а не с сопливыми и ревливыми ребятишками. И приди он вдруг домой по ранению, ясное дело — обижать никого не стал бы. На войне, сказывают, дурь шибко быстро вылетает из человека…

У Мохового позорено нами сорок и ворон и утиных яиц поискано. А грузди и ягоды всегда оттуда начинаются. Обабки здорово там растут, впору литовкой коси, таскать не перетаскать!

Ничего не скажешь — доброе, веселое место дали для покоса: с Юровкой рядом и до поскотины рукой подать.

II

Косить начали с трех ляжин, где стена стеной наросло мятлики и тимофеевки вперемежку с осокой-шумихой. Здесь сено надо взять наперед, иначе совсем затвердеет трава. А как «свалили» ляжины, утрами по росе бойко добрались до релок и еланок. Около полудня уходили крючить на лесных прогалинах листовник — мягкое разнотравье.

Стан облюбовали на бугристом мыске в редких березах. Тут и сухо, и ягоды, и грузди у самого балагана, и старый копанец-колодчик близко.

Пока косили, гребли и метали сено, Маньку гоняли в пастушню. Она отдыхала на поскотине и не знала, откуда ей доведется возить на зиму корм для себя. За три лета военных привыкла корова к сбруе и телеге с тяжелым возом. Сначала и поупрямится, не без того. Своевольная она у нас, побродяжить любит, если не встретишь ее вечером на берегу Маленького озера. Но многих коров Манька выносливее и ни разу не скидывала мертвого теленка. И слабыми не телится: бойкие и живучие у нее телята! Правда, все бродяги по матери и по огородам лазят, как и Манька…

До школы мы успели управиться с покосом, много раньше, чем на угоре. И как только выкопали картошку, спустили ее в голбец и яму, после уроков стали ездить с Кольшей за сеном. Дело привычное. Брат ловко и быстро рубит подкладки и бастрык, а я стаскиваю все к телеге. Манька на привязи в длину вожжей щиплет отаву на ляжинах. Потом брат ровными пластами начинает раскладывать воз, а я утаптываю сено на телеге. Самое трудное — крепко затянуть бастрыком воз. Весу во мне мало, и если я один висну на конце бастрыка — он почти и не наклоняется. Приходится давить его вдвоем и тут же затягивать веревку.

Вот засветло воз наложен, затянут и обобран граблями. Кольша запрягает Маньку, и оба радостно, но без волнения шепчем: «С богом!»

Все бы хорошо: воз не задевает за кусты и лесины, жидкое место замостили палками и чащой — колеса не зарезает. Да вот беда, так беда: завелась у Маньки с первого же дня вредная привычка. На выезде из последнего леса, вблизи дороги, здоровенный куст боярки соединился с таловым — гущина непролазная. В него-то и стала бросаться с возом наша «лошадь». До самого куста идет, как ни в чем не бывало. И как ни карауль ее, как ни ори — внезапно кинется в куст, пока воз не упрется — не остановится.

Первый раз не могли выпятить Маньку на дорогу, и пришлось сваливать сено и перекладывать воз. Жалко было шевелить его, наревелись с Кольшей, да что поделаешь… Переклали, еле задавили бастрыком и в потемках выехали на голый берег Мохового. Уклончик к болоту и не велик, а поползло-поехало сено на левый бок, и как ни старались мы вилами удержать воз — не смогли. На простой телеге не поедешь домой, если бы даже мама не заругалась. Совсем ночью, при одних звездах, начали укладывать сено и третий раз затянули бастрык. Пыхтеть да реветь некогда: километрах в четырех, у Трохалевского болота, заголосили волки.

Когда-то думалось нам, что это хлеб из скирды на молотилке вночную обмолачивают, а не звери воют. Однако тут себя не обманешь. И пусть тятя говорил: мол, бояться надо не тех, что слышно, а которые втихомолку рыскают, — дрожь взбулындывала нас с Кольшей не от ночной осенней остуды. Всего-то и обороны у нас — топор да железные вилы. Попробуй с этим «оружием» отстоять Маньку… И хоть бы где-нибудь человеческий голос услыхать или увидать огонек…

Около фермы у Юровки нас встретили мама с Нюркой, и мы сразу почему-то согрелись, даже захрабрились. Мама и не спрашивала, сама поняла, из-за чего припозднились. Она же и утешала:

— Главное — начин сделали, опосля гладше пойдет и Манька попривыкнет к волоку.

III

Но Манька и не собиралась отвыкать от куста. На другой день она опять ринулась в боярку, и мы кое-как с руганью спятили ее с возом. Оцарапались до крови, как только глаза уцелели у нас, а корове ну хоть бы что!

В воскресенье поехали с утра, чтобы обернуться дважды или трижды. Но куст? Его не объедешь, не минуешь, и не губить же его из-за Маньки. А Кольша все-таки придумал:

— Васька! Бери палку и шуруй наперед подводы в куст. Да спрятайся там за шипику. И как Манька сравняется с кустом, мотанет башкой туда — выскакивай и дубась ее палкой. По-другому никак не отвадить ее!

С полдороги я убежал леском с увесистой палкой и затаился за кустиками шиповника.

День выдался солнечный и по-летнему приветливый. В тишине только листья с ближних озер осыпались на меня, синицы и поползни порхали над самой головой. Медленно приближается скрип телеги, брат изредка покрикивает, чтоб я знал, где он едет. Появись бы теперь волки — мы бы и не испугались…

А вон и наша белорожая Манька показалась с возом, и я изготовился: лишь корова повернула голову и задела мордой крайние ветки куста, я выскочил ей наперерез, стукнул палкой по единственному рогу, потом и по морде. Манька прянула и так со злости зарысила — мы с Кольшей отстали и забоялись, как бы она не надумала свернуть в болото. Оттуда нипочем не вызволить телегу, а не то что сено.

И со вторым возом я понужнул Маньку палкой, и с третьим повторили то же самое. Жалко ее бить, но не до снегу же возить сено. А что как заненастит или слякиша повалит — останутся копны в поле и кто-нибудь украдет их. На пароконной бричке, на конях, долго ли увезти сено? Учены и не раз мы были теми, кто косит сено не литовкой, а вилами. Вроде бы никто в Юровке вором себя не называет, а ведь что-нибудь теряется у людей.