Шарм - Трейси Вульф

со всем этим делать? – спрашиваю я.

– Нам повезло. На задней части банки консервированной тыквы есть рецепт. – Она поднимает банку и добавляет к ингредиентам на кухонном столе упаковку яиц и сливочное масло.

– Вообще-то это смахивает на жульничество, – фыркаю я, хотя в глубине души не могу не признать, что на самом деле испытываю облегчение. – Лично я планировал импровизировать.

– О, у нас будет масса возможностей импровизировать, – отвечает она, закатив глаза. – Ведь у нас нет рецепта румяной корочки.

– Да, это похоже на серьезную проблему. – Я смотрю на пакет с мукой, имеющий весьма грозный вид. – Хотя разве есть какой-то закон, предписывающий пирогам иметь корочку?

– Без румяной корочки пирог не пирог, Хадсон. – Она качает головой: – А просто… фрукты.

– Хмммм. – Я делаю вид, будто обдумываю ее слова. – Пожалуй, это звучит убедительно.

Она достает большую миску.

– Вот именно. Хотя, строго говоря, тыквы – это не фрукты, а бахчевые.

Я мысленно повторяю ее слова несколько раз.

– Если честно, я не имею ни малейшего понятия, что это значит.

– Это значит… – Она качает головой и смотрит на меня с невеселой улыбкой: – Не важно. Это различие не имеет значения для пирога.

– Тогда зачем мы вообще об этом говорим? – спрашиваю я. – Разве нам и так не предстоит чертовски трудное дело, раз у нас нет рецепта румяной корочки для этого пирога и нам надо откуда-то взять его – хоть с потолка?

– Да, – соглашается она. – У нас и так забот полон рот.

Но она не сдвигается с места, а продолжает стоять рядом со мной, и мы оба пялимся на ингредиенты.

В конце концов я прочитываю всю информацию о каждом ингредиенте по меньшей мере три раза.

– Ну и? Мы сделаем это или нет?

– Не торопи меня, Вега. Мне надо мысленно подготовиться.

– А, ну да. – Я вскидываю руки в знак капитуляции. – Кто я такой, чтобы торопить гения.

Чтобы дать ей больше времени, я подхожу к холодильнику и беру бутылку воды.

– Думаю, ты хочешь сказать не торопить гения, а торопить катастрофу.

Я пожимаю плечами:

– Те же яйца, вид сбоку.

– Думаю, ты хотел сказать – та же тыква, вид сбоку.

– У тебя что, жар и бред? – Я изображаю ужас. – По-моему, тебе следует признать, что игра слов – это исключительно моя епархия.

– Хорошо. – Она показывает мне язык. – Но, когда тебе станет скучно, не беги ко мне, чтобы плакаться в жилетку.

Затем она закатывает рукава и высыпает в миску довольно много муки.

В воздух поднимается белое облако, от которого мы оба начинаем задыхаться.

– Ну, думаю, пока все идет как надо, – говорю я, наконец отдышавшись. – Что теперь?

– Масло?

Я приподнимаю бровь:

– Это вопрос или утверждение?

– Понятия не имею. – Она улыбается мне.

Я беру пачку масла и разворачиваю ее.

– Ладно. Была не была. – И готовлюсь бросить масло в муку.

– Погоди! – Теперь Грейс уже смеется по-настоящему, и это так не похоже на ту Грейс, которая пару минут назад уныло сидела на диване, что меня захлестывает облегчение. Я не имею ни малейшего представления, как печь пирог и как готовить для него румяную корочку, но я готов делать это целую вечность, если только Грейс при этом будет улыбаться, как она улыбается сейчас. Я точно не знаю, что это говорит обо мне – или о нас, – но об этом мне надо будет подумать позже. Приготовление пирогов – это на удивление тяжелая работа. – Нам надо разрезать его, чтобы получить корочку.

– Ты думаешь, я понимаю, что это значит?

– Это значит… – Она качает головой и берет у меня масло. – Не важно. Просто смотри и учись.

– У знатока, – невозмутимо договариваю я.

– Вообще-то если кого-то из нас двоих и можно назвать знатоком, то да, это я.

– Ты права. – Я смотрю, как она нарезает масло на маленькие квадратики и руками смешивает их с мукой. – Я думал, ты не знаешь, как это делается.

– Ну, я сто раз видела, как это делает моя мама. Но я понятия не имею, правильно ли я отмерила муку и масло. Полагаю, в конце концов у нас получится либо настоящая румяная корочка, либо детский пластилин для поделок на основе муки, так что как бы дело ни обернулось, мы будем в выигрыше.

– Детский пластилин? – с опаской спрашиваю я. Вообще-то это не вселяет уверенность в своих силах, если речь идет о готовке.

– Не бери в голову. – Она подходит к мойке, наливает в мерный стаканчик воды, затем медленно добавляет ее к смеси муки и масла, пока не получается шарообразная плотная масса.

– Это и есть тесто? – спрашиваю я, заглянув в миску, когда она наконец перестает месить.

– Это нечто, – отвечает она, ткнув в этот ком пальцем. – Думаю, очень скоро мы выясним, тесто это или нет.

– Э-э-э… – Я не знаю, что можно на это сказать.

– Зря ты так беспокоишься. Все будет нормально. Может быть. – Она подходит к мойке. – Начинай готовить начинку, пока я буду отмывать руки.

– Я? – невольно взвизгиваю я, хотя и пытаюсь напустить на себя невозмутимый вид. И, прежде чем продолжить, прочищаю горло: – Ты хочешь, чтобы я приготовил начинку?

– Это же была твоя идея, – напоминает она мне. – Это ты предложил испечь пирог.

Мне нечем крыть, я беру банку с консервированной тыквой и читаю инструкцию. Затем начинаю отмерять и мешать – по мере своих кулинарных способностей. Они невелики, но ведь их недостаток может компенсировать энтузиазм, не так ли?

Наконец начинка готова, и Грейс выливает это странное месиво в форму из теста, уложенную в огнеупорную емкость для выпекания. Она ставит ее в духовку, и мы оба застываем перед стеклянной дверцей, глядя на свое творение.

– Это будет совершенно несъедобно, – чуть погодя говорю я.

– Поверь мне, – говорит она. – Пирог так и должен выглядеть.

– Ты уверена? – спрашиваю я, вскинув брови, и мы оба начинаем убирать посуду.

– Нет, не уверена. Но я так думаю. – Она вздыхает, затем серьезно смотрит на меня, убирая оставшиеся ингредиенты в шкаф: – Спасибо тебе.

– За что? – удивляюсь я.

– За это. – Она делает глубокий судорожный вдох и шепчет: – Я делала это вместе с моим отцом каждый год с тех пор, как мне исполнилось пять лет.

– Мне очень жаль, – принужденно говорю, и мне хочется погладить ее по спине, как это делают в фильмах. Но мои руки до локтей испачканы остатками начинки для пирога, к тому же я совсем не уверен, что ей хочется, чтобы я касался ее. И все же на всякий случай я подхожу к мойке и мою руки.

– Ничего. – Она печально вздыхает, и мне становится не по себе. – Знаешь, когда мне было пять лет, у меня выпал первый передний молочный зуб – перед самым Днем благодарения. Он просто выпал сам, а потом я выбила второй, когда упала с велосипеда. У меня тогда был совершенно нелепый вид.

– Да нет же, ты выглядела прелестно, – выпаливаю я, прежде чем успеваю подумать.

Она замирает, держа руку на дверце шкафа, и на ее лице отражается сначала растерянность, а затем осознание.

Я жду, что сейчас она накричит на меня за то, что я опять вторгся в ее воспоминания, но она – о чудо – продолжает:

– Новый передний зуб, на месте того, что вылетел при падении, вырос кривым. Когда я стала постарше, надо мной из-за него часто смеялись.

– Дети очень жестоки, – замечаю я, как будто действительно знаю, какими бывают дети.

Она снова вглядывается в меня, опускает взгляд на свои руки и шепчет:

– Я так одинока.

Мне не очень-то приятно это слышать, ведь я тоже нахожусь здесь, и в моих волосах полно муки, а под ногти набилась начинка для пирога. С другой стороны, это наш самый длинный разговор за несколько месяцев, так что могу ли я винить ее за то, что она чувствует себя одинокой?

Даже если сам я не чувствую одиночества, это еще не значит, что она не должна страдать от него. Ведь большинство людей не проводят всю жизнь в одиночном заключении.

– Я съем этот пирог, – в отчаянии говорю я. Мы с самого начала уяснили, что здесь я не испытываю голода – и слава богу. Есть только одна вещь хуже, чем быть запертым вместе с Грейс, которая едва меня терпит: это быть запертой с ней, знать, что она едва меня терпит, и при этом жаждать ее крови.

– Не надо. Я признательна тебе за предложение отравиться ради меня, но думаю, я не приму это предложение.

– Оно все равно остается в силе, – отвечаю я, когда она открывает дверцу духовки и заглядывает