Книга судьбы - Брэд Мельцер

— Лизбет, перестаньте, никто даже не знает, что мы с Дрейделем здесь.

— Угу, Дрейдель тоже пытался скормить мне эту басню. А перед этим спросил, не может ли он перезвонить позже. Но мне-то известно: это верный признак того, что я больше никогда не услышу от него ни слова. А учитывая, что сегодня должно состояться маленькое событие по сбору средств на его кампанию, можно было надеяться, что он захочет, чтобы его имя появилось в местной газете. Ну а теперь вы выдадите мне какую-нибудь сногсшибательную фразу о том, как здорово было предаться воспоминаниям о добрых старых временах в Белом доме? Или хотите, чтобы я начала подозревать, что в Мэннингвилле не все спокойно?

Она смеется, когда говорит это, но я слишком долго общался с репортерами, чтобы знать, что когда дело доходит до сбора материала для своих колонок, для них нет ничего смешного.

«Осторожно, — пишет мне Рого на клочке бумаги. — Девчонка совсем не глупа».

Я киваю в знак согласия и возвращаюсь к трубке.

— Послушайте, я буду счастлив дать любую фразу, какую вы только захотите, но, честно говоря, мы провели в ресторане всего несколько минут…

— Уже третий раз вы официально пытаетесь отвадить меня от этой истории, которая в противном случае не стоила бы потраченного на нее времени. Знаете, чему учат на факультете журналистики, Уэс? Когда кто-то пытается сгладить и преуменьшить что-либо…

На том же клочке бумаги рядом со словами «Девчонка совсем не глупа» Рого ставит восклицательный знак.

— Ну ладно. Хотите знать правду, только правду и ничего, кроме правды? — спрашиваю я.

— Нет, я бы предпочла откровенную ложь.

— Но это не для печати, — предупреждаю я.

Она молчит, надеясь, что я буду говорить и дальше. Это старый репортерский трюк, чтобы потом она могла с чистой совестью заявить, что не давала обещания. Я купился на него в свою первую неделю работы в Белом доме. Но это же был и последний раз.

— Лизбет…

— Хорошо… договорились… не для печати. А теперь выкладывайте, из-за чего весь этот сыр-бор.

— День рождения Мэннинга, — выпаливаю я. — Если быть точным, неожиданное сюрприз-празднование его шестьдесят пятой годовщины. И мы с Дрейделем как раз обговаривали сюрприз, когда вы позвонили сегодня утром. Я сказал Мэннингу, что у меня кое-какие дела в городе. Дрейдель уже был здесь и сказал ему то же самое. И если Мэннинг прочтет в завтрашней газете, что мы были вместе… — Для пущей важности я делаю многозначительную паузу. Это наглая ложь, но молчание Лизбет говорит о том, что она проглотила наживку. — Вы знаете, что мы никогда ни о чем вас не просили, но если вы хотя бы на этот раз не станете упоминать о нашей встрече… — Я снова делаю паузу, чтобы закончить оглушительным предложением: — то мы будем вашими должниками.

Я практически слышу, как она улыбается на другом конце линии. В городе, где в ходу социальные долговые расписки, на руках у нее оказался крупный козырь: в списке ее должников числится сам предыдущий президент Соединенных Штатов.

— Дадите мне десять минут поболтать с Мэннингом наедине во время этого сюрприз-торжества, — говорит Лизбет.

— Пять минут, больше он не усидит на одном месте.

Рого отрицательно качает головой. «Этого недостаточно», — произносит он одними губами.

— Договорились, — заявляет она.

Рого складывает большой и указательный пальцы колечком. «Замечательно», — беззвучно произносит он.

— Так как там насчет моего завтрака с Дрейделем? — интересуюсь я.

— Завтрака? Бросьте, Уэс… Неужели кому-то может быть интересно, о чем шепчутся с утра два бывших сотрудника Белого дома? Можете считать эту историю официально закрытой.

Глава двадцать вторая

«Вы знаете, что мы никогда ни о чем вас не просили, Лизбет, но если вы хотя бы на этот раз не станете упоминать о нашей встрече…»

Вслушиваясь в голос Уэса, Лизбет выпрямилась в кресле и принялась раскручивать телефонный шнур как скакалку. Судя по паузе на другом конце линии, Уэс, похоже, был готов пойти на уступки. «Мы будем вашими должниками», — сказал он, словно прочитав ее мысли. Лизбет прекратила раскручивать телефонный шнур. Незыблемое правило номер четыре: торгуются только те, кому есть что скрывать. Незыблемое правило номер пять: и конъюнктурщики.

«Дадите мне десять минут поболтать с Мэннингом наедине во время этого сюрприз-торжества», — сказала она, зная, что, как всякий хороший публицист-рекламщик, он урежет это время ровно наполовину.

«Пять минут, больше он не усидит на одном месте».

«Договорились», — ответила она и начала рыться в толстой стопке пригласительных билетов, сложенных на уголке письменного стола. Так, премьера концерта в опере. Ежегодный рыболовный базар в клубе «Парусник». Крещение ребенка у Бидонов. Оно должно быть где-то здесь…

«Так как там насчет моего завтрака с Дрейделем?» — спросил Уэс.

Все еще перебирая стопку приглашений, Лизбет краем уха невнимательно слушала запись. «Завтрака? Бросьте, Уэс… Неужели кому-то может быть интересно, о чем шепчутся с утра два бывших сотрудника Белого дома? Можете считать эту историю официально закрытой».

Сюрприз-торжество Мэннинга — и обещанные ей пять минут — должны были состояться, по крайней мере, через месяц, не раньше. Но ведь это вовсе не означало, что до той поры она должна сидеть сложа руки и оставаться в стороне. Особенно с учетом того, что можно и другим способом оказаться в числе действующих лиц. Бросив трубку телефона на рычаг, Лизбет окинула взглядом рассыпавшуюся кучку приглашений. Прием в Обществе борьбы с лейкемией, Историческом обществе, Обществе содействия кнессету,[15] Обществе «Палм-Бич Сосайету», Обществе Возрождения, Обществе Алексиса де Тукевилля… и наконец… вот оно…

Лизбет выдернула прямоугольную карточку из середины пачки. Подобно прочим, дизайн ее был простым и строгим, печать — ясной и понятной. И на конверте стояло ее имя. Но на карточке кремового цвета, надписанной каллиграфическими завитушками, значилось и кое-что еще: «Вечер с президентом Лейландом Ф. Мэннингом. Благотворительная акция в пользу Фонда борьбы с фиброзно-кистозной дегенерацией». Сегодня вечером.

Собственно, она ничего не имела против того, что Уэс и Дрейдель пытались сбить ее со следа. Как и против того, что они лгали относительно так называемой неожиданной вечеринки по поводу дня рождения Мэннинга. Но раз Уэс просил ее забыть об этой истории… Незыблемое правило номер шесть: в колонке светских сплетен упоминались только два вида людей — те, кто хотел там оказаться, и те, кто не желал этого. Уэс только что отнес себя к последним. И вне всякого сомнения, те, кто не хотел попасть в светскую хронику, представляли для нее намного больший интерес.

Подняв трубку телефона, Лизбет набрала номер, указанный в приглашении.

— Клэр Танц слушает, — ответила пожилая женщина.

— Здравствуйте, Клэр, это Лизбет Додсон из «Светской хроники». Я надеюсь, еще не поздно ответить на приглашение…

— На сегодняшний вечер? Нет, нет… мы с таким удовольствием читаем вас каждый день, — с преувеличенным восторгом откликнулась женщина. — О, я непременно должна позвонить в офис президента и передать им, что вы будете…

— Можете не беспокоиться, — ответила Лизбет. — Я только что разговаривала с ними. Они с нетерпением ожидают моего приезда.

Глава двадцать третья

Три с половиной минуты, — сказал себе Нико, глядя, как под его окном из небьющегося стекла, расположенным на втором этаже, серая «акура» пробирается сквозь снегопад по служебной дороге. Закатав рукав выцветшей коричневой толстовки, он смотрел на секундную стрелку на часах, считая про себя. Одна минута… две… три… Нико закрыл глаза и стал молиться. Голова его склонилась шестнадцать раз. Три с половиной… Медленно раскачиваясь взад и вперед, он открыл глаза и повернулся к двери своей комнаты. Дверь не открылась.

Примостившись на краешке ржавого радиатора отопления под окном, Нико продолжал медленно раскачиваться, снова вернувшись к созерцанию падающего снега за окном и осторожно трогая первую струну своей обшарпанной кленовой скрипки. На струнодержателе была выполнена инкрустация в виде цветка клевера с четырьмя лепестками, но Нико намного сильнее интересовало то, как строго и прекрасно струны скрипки пересекали мостик эбенового дерева, переходя в гриф инструмента. Когда его только перевели в клинику Святой Елизаветы, первые две недели он просидел на одном месте, глядя в окно. Естественно, врачам это не понравилось — они назвали его поведение «антисоциальным и эскапистским».

Их мнение только усугубилось, когда они обнаружили, какой вид открывается из окна Нико. Справа возвышалось облупленное кирпичное здание с военным крестом на крыше («слишком символичное напоминание о его военном прошлом»). Слева тянулись берега Анакостия-ривер («здесь вообще не на что смотреть»). А вдалеке, на самом краю больничной территории, раскинулось кладбище с сотнями могильных плит тех, кто умер здесь в период с Гражданской и до Первой мировой войны, когда пациентов, солдат и моряков, еще хоронили неподалеку («никогда не следует зацикливаться на смерти»). Тем не менее, когда Нико как-то сказал медицинской сестре, что кизиловое дерево под окном напоминает ему о родном доме в Висконсине, где мать играла на виолончели, а ветки дерева, казалось, раскачивались в такт музыке, врачи не только пошли на попятный, но и нашли кого-то, кто подарил ему скрипку с клеверной инкрустацией («позитивные воспоминания следует всячески поощрять»). Но Нико понял, что это было знамение. То, о чем Господь написал в Книге. И Господь послал ему их. Скрипичную Троицу.