За несколько стаканов крови - Игорь Мерцалов

Кто знает, может, и впрямь он когда-то по глупости верил, будто оружие можно взять в руки «просто так», чтобы «попугать, и только». Но разубедился в этом быстро. Видно, тогда-то его разум и дал трещину.

Ну, в общем, что особенного? У многих за плечами какая-то своя история. Но если остальные жаждали заполучить клад, а уж потом отомстить Хмуру за то, что бросил бригаду на произвол судьбы, когда другие успешно пользовались положением героев, то Ляс решил либо убить командира, либо наказать морально, заставив убить себя.

Причиной тому была какая-то особенная привязанность его сгоревшего сердца к Хмуру, привязанность, которую Эргоном считал обыкновенной слабостью, а Васисдас — свойственной всем неэльфам привычкой к зависимости.

Русалка, конечно, ни о чем подобном и помыслить не могла, ей все представлялось проще.

— Некуда? — переспросила она. — Или земли вокруг не стало? Лишился дома — строй новый, чего ждать-то? Пожарищ вдоволь — места хватает. И вдов на всех достанет, — прибавила она, опустив глаза.

— Эх, красавица! — вздохнул Ляс. — Не знаешь ты, о чем говоришь. Трудно вернуться… не только домой — в себя. Кто захочет снова потом землю поливать, когда привык кропить ее кровью? Не знаешь ты…

— Я — не знаю, — согласилась она. — Зато Яр знает.

— Да где ему? — воскликнул Ляс. — Если был у нас в бригаде хоть один безгрешный, так это Яр!

Эльф под окном усмехнулся: разговор пока еще забавлял его, но скоро должен был наскучить. Что это лешего понесло? Узнал что надо — иди своей дорогой… и оставляй след для того, кто поумнее.

— На Яре греха столько, что иного в землю бы по плечи вбило, — отвечала между тем русалка. — Ты его, верно, не слишком близко знал? — Эльф, не желая лишний раз показываться в окне, не видел лица Ляса, но, если уж лешего повело на откровенность, он должен был кивнуть; строго говоря, он берендея просто терпеть не мог. — Да не в том же дело, Ляс. Знаешь, как говорят: дом там, где сердце. Любил бы ты женщину — и был бы у тебя дом. Любил бы землю — и не нужно больше скитаться. Хоть бы работу какую любил — уже бы у тебя было занятие получше, чем грехи взвешивать. Понимаешь, о чем я?

— Как не понять? — медленно ответил тот. — Есть правда в твоих словах, красавица. Только у меня сейчас другое из головы нейдет: как парням помочь. Скажи хоть, в какую сторону твой муж пошел — попробую догнать его.

Васисдас не удержался, отступив немного, чтобы его точно не увидели из освещенной комнаты, посмотрел через окно на лицо Ляса и улыбнулся. Было бы дело в театре — обязательно зааплодировал: каков талант! Так глядит — в жизни не догадаешься, что он берендея на дух не переносит, а за что — и понять трудно. Наверное, за ту самую «безгрешность», в которой подозревал Яра.

Однажды, как помнил эльф, леший даже прицелился в берендея. В угаре был, сразу после стычки. Молча взял да и прицелился, палец на крючке не дрожит, дуло не пляшет. Тот глянул — вздохнул, башкой покачал и отвернулся, а Ляс постоял немного, потом опустил оружие и как ни в чем не бывало смешался с нервно курящей, спешно перевязывающей раненых толпой.

— Можешь остаться, отдохнуть до утра, — предложила русалка.

— Да ты что, не слышишь меня? — повысил голос леший. — Я же говорю тебе, глупая баба: парней спасать надо!

Он встал из-за стола.

— Тогда обожди, соберу тебе чего-нибудь с собой, — не стала спорить та. — Потом и дорогу укажу.

Она сноровисто собрала лешему снеди; пока тот укладывал все в торбу, вышла и вернулась с чаркой медовухи в руках, поднесла:

— Уважь, выпей на посошок, пусть тебе дорога скатертью ляжет.

— Благодарствуй, хозяйка, — чинно ответил тот и, разгладив усы, неторопливо осушил чарку.

Васисдас отступил за угол. Ему было отлично видно, как русалка вывела лешего к реке, на тропку, вьющуюся вдоль берега:

— Вон туда Яр отправился. Там, около версты, брод есть.

Эльф кивнул сам себе: все сходится. В указанной стороне, в трех — а если не мешкать, то и двух — днях пути находился Купальский лес.

Вот и чудно. Краем глаза наблюдая, как прощаются русалка и леший, Васисдас шагнул в тень от поленницы и присел на колоду для колки дров. Пусть Ляс идет впереди, отрыв часа в три-четыре будет в самый раз. Потом, вблизи от места, эльф сумеет сократить расстояние, он ведь тоже хороший ходок в лесу. Главное — пусть этот маньяк наконец найдет свою судьбу. Скорее всего, Хмур не захочет его убивать, но Ляс наверняка попытается убить Яра, и тогда бригадиру не останется ничего иного, как удовлетворить нездоровое желание лешего.

И если Лясу будет сопутствовать удача, Васисдас будет избавлен от необходимости возиться с берендеем, да и бригадир достанется ему в расстроенных чувствах, что вдвойне хорошо.

Итак, теперь нужно с пользой провести эти самые три-четыре часа… Ну, тут проблем не будет. Васисдас улыбнулся в темноте. Русалку-то Яр нашел себе миловидную… Заодно стоит хорошенько осмотреться в доме. Яр вовсе не был святым и свою долю грешных денежек, уходя из бригады, прихватил — навряд ли все они пошли на приобретение хаты и ульев.

Между тем, оставшись одна, русалка не торопилась вернуться домой. Словно родного провожая, дважды помахала рукой — видно, леший оборачивался. И все стояла и смотрела вслед.

А потом вдруг, поведя плечом, сбросила на траву шаль, распустив небрежным движением завязки, дала скользнуть вниз зеленоватому, отливающему волной платью, вскинув руки над головой, сбросила нижнюю сорочку… Эльф невольно сглотнул: русалка осталась нагой в лунном свете, и, право, трудно было отвести взгляд от ее ладного стана, от мраморной кожи, от сильных, но очаровательно округлых плеч, от крутых бедер.

Что такое три часа? И пять, и шесть легко можно наверстать! Дурень Ляс: заигрался, а ведь мог бы, все выведав, и сам задержаться. Видно, близость больной мечты выбила из его косматой головы все мысли. А может, настроения не было: Ляс из тех, кто с одинаковой легкостью способен и отказаться от подобных забав, и приставить нож к горлу того, что норовит его опередить.

Впрочем, не важно, что там у него на уме, ушел — и спасибо.

В какой-то миг Васисдас едва не потерял голову, он уже готов был покинуть свое укрытие, но вовремя сообразил, что подходить к русалке на берегу реки, мягко говоря, неразумно. Она и сама напомнила: чуть помедлив, раскинула руки, качнулась — лунные лучи словно бы насквозь ее пронзили — и шагнула в воду, однако погружаться полностью не стала, зашла по пояс и остановилась. Негромкая, но звонкая песня пронеслась над блещущей рябью. Не прошло и минуты, как на зов явился водяной — широкоплечий, заросший, но с умными глазами. Они о чем-то быстро переговорили, после чего водяной скрылся из виду, а русалка вернулась на берег и, подобрав одежду, побрела к хате.

Васисдас заставил себя отвести глаза от ее тела и подумать. Разглядеть было трудно, но ему показалось, что водяной, нырнув, поплыл в ту же сторону, в какую ушел Ляс, к броду. Похоже, русалка не так уж и глупа! Надо полагать, Яр кое-что рассказывал ей о бригадной жизни и она хорошо понимает, что леший — последний, кто пойдет на помощь ее мужу!

Русалка подошла к дому и ступила на крыльцо. Васисдас поднялся и неслышно скользнул вперед. Одна рука у жены берендея была занята ворохом одежды, другую она положила на ручку двери — и в этот миг жесткая ладонь зажала ей рот, стальные пальцы сомкнулись на запястье. Втолкнув ее, блестящую капельками речной воды, в хату, Васисдас одной рукой закрыл за собой дверь и сказал:

— Страфстфуй, прокасница! Критшать не надо. Никто не услишит…

Водяной в это время уже спешил к броду. Звали его Глюбом. Русалку Блиску, жену берендея Яра, он любил и когда-то мечтал о том, чтобы проплыть с ней рука об руку три круга над бьющим под стремниной святым ключом, скрепив узы брака. Однако польстился на приданое дочки водяного головы — потом чуть руки на себя не наложил, потому что молодая жена его вскоре бросила, отсудив половину имущества, а прежняя любовь никуда не делась, только жарче горела в груди, подогреваемая чувством вины.

Блиска зла на него никогда не держала, но Глюб все искал прощения, готов был чем угодно услужить бывшей возлюбленной. Несколько раз она и впрямь обращалась к нему с просьбами, но все такими простыми, что они только распаляли сердце водяного.

Нынче впервые он ощутил в ее Зове ноту глубинной тревоги. Разом все бросив, приплыл — и замер от восхищения, любуясь неизбывной красотой Блиски. Вместе с одеждой сухопутных она сбросила и все перенятые от них привычки, на минуту став совершенно прежней, какой он знал и любил ее многие годы.

Нынче и просьба была не чета прежним… Она просила ради своего земного мужа — что ж, Глюб давно забыл, что такое ревность. Он плыл вперед, ввинчиваясь в воду своим сильным мускулистым телом, едва прикрытым одеждой из листьев кувшинок, мощными взмахами разбивая встречные течения.