Уголовный шкаф - Николай Леонов

– Ну что ты там! – раздался в трубке голос Гурова. – Давай быстрее!

– Да… Это Копыто. – Голос Семенова предательски сел, и ему захотелось откашляться, прочистить горло. – А что с ним?

– Несчастный случай, – отозвался Гуров. – Но ты не переживай. Никто не узнает, что я тебя привлекал к опознанию. Мне важно знать, он это или нет.

– Его убили? – просквозили панические высокие нотки в голосе Семенова.

– Дурак! – рявкнул Гуров. – Сказал же, что несчастный случай. А нам опознать надо. Вот и хотели у тебя узнать, хоть в каких кругах его личность искать. Ну, все, спасибо! Дуй дальше по своим делам.

Семенов отдал трубку мужчине и задом попятился от машины. Потом, опустив голову, быстрым шагом засеменил по улице. Метров через двадцать он просто перешел на бег и скрылся за углом. Мужчина тут же приложил трубку к уху и доложил Гурову о странном поведении Семенова.

– Струсил, – пояснил Гуров. – Вы не переживайте, он никому не расскажет о гибели этого человека по кличке Копыто. Не в его интересах.

На компьютере мигал значок о получении письма по электронной почте. Гуров открыл ее и посмотрел. Шесть писем. Судя по адресу, отделение полиции Горчакова. Оказалось, что это данные на машины и их владельцев. Машины, оставленные без присмотра. Хозяина найти в соседних домах или учреждениях и фирмах не удалось. Потенциально они могли оказаться брошенными машинами погибшего человека.

Копыто! Гуров привычным движением почесал бровь и снова попытался подобрать в голове варианты фамилий с «копыто». Даже навскидку набирались десятки вариантов. Нет, так искать бесполезно, решил сыщик. А как? Неужели запрос в адресную службу все же придется делать? Все признают, что этот запрос родился исключительно от беспомощности. А я и так беспомощен сейчас. Четырнадцать машин, четырнадцать фамилий, которые определили по данным ГИБДД. И ни одной фамилии, даже отдаленно похожей на Копыто.

Снова зазвонил мобильник. Гуров не глядя нашарил аппарат и поднес к уху.

– Да?

– Лев Иванович, это Бойцов!

– Да. Что у тебя? – постным голосом спросил Гуров.

– Подарок.

– В смысле? – Гуров недоуменно нахмурился. – Не понял. Ты о чем, Сашка?

– О подарке, который мы вам приготовили. Сейчас вам данные отправляют, но я решил позвонить и обрадовать. Машина «Рено Колеос», номерной знак 234, зарегистрирована в МРЭО ГИБДД города Москвы на имя Копытина Геннадия Васильевича. Там по электронке вам придет и его фотография из МРЭО.

– Ты ее видел, Саша? Похож? Это он?

– Он, Лев Иванович, я уверен. Это наш жмурик из Горчакова.

– Саша! – Голос Гурова стал строгим. – Если ты хочешь стать настоящим сыщиком, хорошим сыщиком, то никогда не опускайся до такого цинизма. Он не жмурик, он человек. Понимаешь? Каким он стал и почему он таким стал, не нам судить, мы всего из его жизни не знаем. Но он родился от матери, родился человеком, как и все. Просто у него судьба такая.

– Простите, Лев Иванович, – ответил в трубке голос Бойцова. – Я больше не буду. Вы правы, цинизм это. И попытка подражать старшим товарищам, только не тем, кому следует подражать в этих вопросах.

– Вот именно.

Через два часа Гурову позвонил один из оперативников МУРа, который ездил в мастерскую Ганьшина и предъявлял для опознания фотографию Копытина. Мастер уверенно признал в нем своего приятеля молодых лет Генку Копытина по прозвищу Копыто. Примерно в это же время наряд полиции уже стоял у двери квартиры Копытина на Большой Грузинской улице. Дверь на звонки не открывали. Соседка, вышедшая на шум, пояснила, что Геннадий живет один, никто в его квартире больше не проживает.

Гуров положил трубку и стал смотреть в окно. Вечерело. День заканчивался, сделано было много, очень много. Но в результате ниточка снова оборвалась. Прямо в руках. Удалось установить личность погибшего, получили представление о его нечистых и близких к криминалу делах, но снова уперлись в стену. Труп ничего не расскажет. Кому Копытин предлагал драгоценности, кому он их продал, если уже продал. С кем он проворачивал это дело. Кто в их бригаде был еще, кроме скрывшихся Кушнарева, Самарина и убитого Ходули. Убитого, кстати, точно так же, как был убит и Копытин. Два смертельных удара в грудь ножом. Завтра наверняка судмедэксперты предъявят подтверждение, что смертельные ранения нанесены предположительно одним и тем же орудием. Или очень похожим.

В следственном изоляторе Курочкин провел уже две ночи. Камера, рассчитанная на двенадцать человек, была заполнена полностью. Научному сотруднику молча указали на единственную свободную кровать на втором ярусе возле отгороженного невысокой стенкой унитаза. Здесь все сразу стало давить Курочкину на психику, как гнет! Мрачные неразговорчивые люди, источавшие негатив, который чувствовался почти физически. И вонь из унитаза, и вонь немытых тел. И постоянное совокупление трех здоровенных мужиков в наколках по ночам с молодым толстым парнем. Его тискали на кровати у окна, где он стонал и охал. А мужики хрипели и матерились, тяжело дыша.

И даже жаргон и терминология были мрачными, неприятными. «Параша» вместо «унитаза», «шконка» вместо кровати и еще много всяких словечек, вместо нормального русского языка. Хорошо еще, что новичка сразу оставили в покое. Подошел только через час к нему один прыщавый с бегающими глазами и начал расспрашивать, откуда, за что попал.

Курочкин сначала бросился откровенно рассказывать все. Но потом он быстро опомнился и стал отвечать сухо, скупыми фразами. Прыщавый как будто понял, засмеялся, дохнув в лицо вонью гнилых зубов, и отошел к немолодому кавказцу, который целыми днями лежал на своей кровати у окна и что-то читал. Он молча махнул прыщавому рукой, и больше к Курочкину никто не подходил.

Хорошо это было или плохо, он еще не понял. Хорошо, что не общался с этими неприятными людьми, но к началу вторых суток Курочкину уже хотелось говорить, хотелось общения и понимания, хотелось выговориться. Хоть кому. Впору подойти к параше и выговориться перед ней. Он понимал, что рано или поздно его начнут водить на допросы к следователю и легче от этого не станет. Потому что начнет формироваться его вина перед законом, а значит, начнет формироваться и итоговая ответственность в виде энного количества лет в колонии. Следователя Курочкин боялся больше всего, больше уголовников, насиловавших каждую ночь втроем молодого парня.

Третья ночь в СИЗО была спокойной. Даже парня Лешку, которого тут называли Ляжкой, сегодня не трогали. Курочкин, который фактически не спал третьи сутки, начал понемногу проваливаться в сон. Сон был вязкий, какой-то липкий, как грязное белье. А еще он был тревожный. Курочкин просыпался часто, дергался, как от удара, и с мучительным стоном проваливался в этот сон. Сон ни о чем, сон, состоящий только из теней, мерзости, крови и грязи. И все это во сне липло к рукам, хватало за ноги, мешало идти. И никак от этого было не убежать на ногах, делавшихся почему-то ватными, непослушными.

Руку на своем лице Курочкин почувствовал, потому что его липкий сон опять выбросил в реальность душной, вонючей камеры. И он сразу ощутил липкую руку, мерзко пахнувшую копченой колбасой и какой-то дрянью. Рука зажимала Курочкину рот, а на кровать к нему на второй ярус лез какой-то человек.

Спросонок и с перепугу он решил, что к нему лезет один из тех похотливых мужиков в наколках. Курочкин решил, что его самого решили изнасиловать. Эта мысль была до такой степени мерзкой, что Курочкин взвился, сорвал с лица чужую руку и мгновенно оказался на противоположной части кровати, уронив подушку и одеяло на пол. Его худые волосатые колени тряслись, челюсти клацали от озноба. Из горла с трудом вырвался истошный, почти на грани фальцета крик.

Сразу стали подниматься головы на кроватях, сразу начали шевелиться тела, кто-то проворчал про «гомосятину», «козлятину» и про то, что не дают спать. А парень, которого Курочкин теперь разглядел в свете дежурной лампы, все еще лез к нему. И глаза у парня были нехорошими. В них был холод, маниакальная решимость и обреченность. Это Курочкин понял уже потом. А сейчас шевеление тел на кроватях дало ему сил и надежды. На то, что его слышат, а значит, и помогут. И он заорал. Заорал протяжно, безобразно, как орут в корпусах психиатрической лечебницы безнадежно больные, потерявшие последнюю связь с реальной жизнью.

Дальше все происходило как в тумане. Иногда Курочкину казалось, что все происходит не с ним, что он видит этот ужасный черно-белый фильм со стороны. Парень с бритым черепом все лез к нему наверх. Вот он ухватил Курочкина за щиколотку и рванул на себя. В его правой руке мелькнуло что-то тонкое, длинное и очень зловещее. Курочкин вырвал ногу и буквально перевалился на соседнюю кровать, чудом не рухнув в проход между кроватями. Он споткнулся о лежавшего там человека, получил удар пяткой в ребра, ухватился в момент падения за край матраца, и они вдвоем с соседом и вместе со всей его постелью сползли и рухнули вниз. Прямо на тумбочки жильцов нижнего яруса. Задев кого-то ногой по лицу и опрокинув табуретку и какую-то посуду. Грохота было столько, что на ноги повскакивала вся камера. Может, за исключением того кавказца, который даже не повернул головы на дикий шум.