Левые коммунисты в России. 1918-1930-е гг. - И. Рисмухамедова

Программа, принятая VIII съездом в марте 1919 года (см. international Review», № 95), отразила стремление к единению, возобладавшее в партии, сохранив при этом радикальный дух первых дней революции. Дело в том, что левые течения – главные инициаторы дискуссии 1918 года – еще имели значительное влияние в партии. Во всяком случае, у левых коммунистов с их радикализмом не было непреодолимых разногласий с признанными партийными вождями вроде Ленина и Троцкого, ассоциировавшимися с официальной позицией государства. И действительно, некоторые левые коммунисты– такие, как Радек и Бухарин – постепенно отходили от прежних критических позиций, так как в чрезвычайных мерах военного коммунизма, вызванных гражданской войной, они увидели начало подлинного коммунистического переустройства (см. статью о Бухарине в international Review», № 96).

Но не все левые коммунисты с такой легкостью удовлетворились широкомасштабной национализацией и практически полным исчезновением денежных форм в период военного коммунизма – бюрократические злоупотребления, об опасности которых они предупреждали в 1918 году, не только продолжались, но и усилились в период Гражданской войны, в то время как «противоядие» – органы пролетарской демократии – ослабевало с каждым днем: военные нужды отодвинули принципы рабочей демократии на второй план, а большинство сознательных рабочих, составлявших ее главную социальную базу, было рассредоточено по фронтам Гражданской войны. В 1919 году вокруг Н. Осинского, Т. Сапронова, В. М. Смирнова и других сформировалась группа «демократического централизма»; она боролась, главным образом, с бюрократизмом в Советах и партии. Эта группа была тесно связанна с «военной оппозицией», которая вела подобную же борьбу в армии. Группа «демократического централизма» окажется одной из самых стойких среди принципиальных оппозиций внутри большевистской партии.

Пока приоритетной задачей партии являлась защита советского режима от внешних и внутренних врагов, партийные разногласия не выходили за определенные рамки. Во всяком случае, поскольку сама партия еще оставалась горнилом революционной мысли, ее организационная структура позволяла вести живые внутрипартийные дискуссии.

Окончание Гражданской войны в 1920 году решающим образом изменило ситуацию. Экономика была разрушена до основания. Голод и болезни в путающих масштабах распространялись по стране. Особенно тяжелым оказалось положение городов – эти нервные узлы революции были доведены до такого уровня социальной дезинтеграции, когда отчаянная ежедневная борьба за выживание легко могла перевесить все прочие соображения. Социальная напряженность, до тех пор сдерживаемая необходимостью объединения против общего врага, начала прорываться на поверхность, и в этой ситуации жесткие методы военного коммунизма только обостряли ее. Крестьян все больше раздражала политика хлебных реквизиций, введенная для того, чтобы накормить голодающие города; рабочие все меньше готовы были мириться с военной дисциплиной на заводах. Наконец, товарные отношения, которые в принудительном порядке были приостановлены государством – но материальные основы которых остались нетронутыми, – все более настойчиво стучались в дверь: «черный рынок», расцветший при военном коммунизме, лишь незначительно смягчал это растущее напряжение в экономике. Оказывая одновременно разрушительное воздействие на социальную структуру.

Важнее всего отметить, что развитие международной ситуации не принесло особого облегчения российским рабочим. 1919 год стал кульминационным пунктом международного революционного процесса, исход которого должен был решить судьбу Советской власти в России. Но в том же году потерпели поражение восстания пролетариата в Германии и Венгрии, с которыми связывали свои надежды большевики, а в Великобритании и США массовые забастовки так и не перешли в фазу политического наступления. В Италии в 1920 году революционное разрешение кризиса было умело заблокировано изоляцией рабочих на оккупированных ими заводах, а в Германии, стране, от которой больше всего зависела судьба мировой революции, пролетариат уже в ходе Капповского путча вынужден был перейти к обороне. В том же году попытка прорвать блокаду Советской России штыками Красной Армии, брошенной против Польши, потерпела полный провал. К 1921 году– особенно после поражения «Мартовской акции» в Германии (см. «International Review», № 93) – самые прозорливые революционеры начали понимать, что революционное наступление угасает, хотя в то время еще нельзя было утверждать, что эту тенденцию невозможно обратить вспять.

В то время Россия напоминала перегретый паровой котел: страна стояла на пороге социального взрыва. К концу 1920 году волна крестьянских восстаний захлестнула Тамбовскую губернию, Среднее Поволжье, Украину, Западную Сибирь и другие области. Главным требованием повстанцев было свертывание режима реквизиций и предоставление крестьянам права самим распоряжаться продуктами своего труда. Масла в огонь подлила демобилизация Красной Армии: масса вооруженных крестьян возвращалась в родные деревни и пополняла ряды потенциальных повстанцев. Как мы увидим ниже, в начале 1921 года повстанческие настроения охватили и рабочих Петрограда, Москвы... и Кронштадта–городов, которые являлись очагами Октябрьского восстания.

На фоне разрастающегося общественного кризиса расхождения среди большевиков рано или поздно должны были достигнуть критической отметки. Большевики были едины в убеждении, что без победы революции в мировом масштабе пролетарская диктатура в России обречена – это фундаментальное положение по-прежнему признавали все течения в партии, хотя и с различными нюансами. В то же время, поскольку Советская Россия рассматривалась как стратегический бастион, завоеванный армией международного пролетариата, все сходились на том, что необходимо временное закрепление в этом бастионе, что ставило на повестку дня восстановление разрушенного хозяйства и налаживание нормальной общественной жизни. Предметом разногласий были методы, которые Советская власть может и должна использовать для того, чтобы не свернуть с верного пути и не уступить натиску враждебных классовых сил внутри России и за ее пределами. Восстанавливать экономику было жизненно необходимо–вопрос заключался в другом: каким образом Советская власть сможет реализовать эту цель, оставаясь при этом пролетарской по содержанию. В 1920-м и начале 1921 гг. разногласия, существовавшие в большевистской партии по данному вопросу, сфокусировались в так называемой «дискуссии о профсоюзах».

ТРОЦКИЙ И МИЛИТАРИЗАЦИЯ ТРУДА

На самом деле споры начались еще в конце 1919 года, когда Л. Д. Троцкий огласил предложения по восстановлению разрушенной промышленной и транспортной системы России. Достигнув впечатляющих успехов в качестве организатора Красной армии во время Гражданской войны, Троцкий обратился теперь к проблеме восстановления экономики. Он предложил использовать для ее решения методы военного коммунизма (хотя первоначально колебался и рассматривал совершенно иной подход): это означало введение полной милитаризации труда, необходимой для того, чтобы собрать расстроенные ряды рабочего класса, которому грозило вырождение во множество разрозненных индивидов, живущих мелкой торговлей, воровством или возвращающихся в деревню и сливающихся с крестьянской массой. Впервые Троцкий сформулировал свои взгляды в «Тезисах о переходе от войны к миру» («Правда», 16 декабря 1919 г.) и впоследствии защищал их на IX съезде партии в марте-апреле 1920 года: «Рабочая масса не может быть бесформенно-текучей массой, бродячей Русью. Она должна быть прикрепляема, перебрасываема, назначаема, командируема». Повинных в трудовом дезертирстве нужно отправлять в штрафные батальоны или трудовые лагеря. На заводах следует установить военную дисциплину. Как и Ленин в 1918 году, Троцкий превозносил преимущества единоначалия и «прогрессивные» аспекты «тейлористской системы». Что касается профсоюзов, то они должны полностью подчиниться государству:

«Строящемуся социалистическому государству профессиональные союзы нужны не для борьбы за лучшие условия труда – это есть задача общественной и государственной организации в целом, –а для того, чтобы организовать рабочий класс в производственных целях, воспитывать, дисциплинировать, распределять, группировать, прикреплять отдельные категории и отдельных рабочих к своим постам на определенные сроки, – словом, рука об руку с государством, властно вводить трудящихся в рамки единого хозяйственного плана.» (Троцкий Л. Д. Терроризм и коммунизм. Глава «Милитаризация труда»)

Взгляды Троцкого, несмотря на то, что поначалу Ленин в основном их поддержал, вызвали решительную критику со стороны многих партийцев – и не только тех, кто традиционно находился на левом фланге. В ответ на критику Троцкий только ужесточил и теоретически оформил свои взгляды. В книге «Терроризм и коммунизм» (по-видимому, задуманной им как ответ не только деятелям вроде Каутского, который является главной полемической мишенью в этом тексте, но и не в меньшей степени оппонентам-большевикам) Троцкий заходит так далеко, что утверждает следующее: принудительный труд имел прогрессивное значение для предшествующих способов производства, таких, как азиатский деспотизм и античное рабство, и, следовательно, утверждать, что рабочее государство не может использовать такие методы в широком масштабе – значит впадать в сентиментализм. Без тени смущения он заявляет, что милитаризация – это специфическая форма организации труда, характеризующая переход к коммунизму: «Основу милитаризации труда составляют те формы государственного принуждения, без которых замена капиталистического хозяйства социалистическим навсегда останется пустым звуком» (там же). Эта работа Троцкого показывает, насколько укоренилось в партии представление о том, что диктатура пролетариата возможна только как диктатура партии – теперь это положение возводилось в ранг теории, и его защита становилась чуть ли не делом принципа: