Молодость - Михаил Сегал

– Ты поймешь, – ласково сказал отец, – не все сразу. Скоро мы все там окажемся и славно заживем, а пока – набирайся сил. Пора завтракать.

Пранас с наслаждением опустил голову в травы. Немного клевера и ромашек, сдобренных молодым мятликом и политых росой: все было, как он любил. Отец отошел в сторону и тоже наклонился, выбрал себе стебли пожестче. Они ели медленно и тщательно пережевывая, чтобы ни одна травинка не пропала даром.

Спустя около получаса, как обычно, с соседнего хутора пастух привел свое стадо. Сердце Пранаса чуть не взорвалось от радости, когда он увидел Жалмарге.

– Здравствуй, – сказал он, – а я вот тут ем, – и сразу покраснел, потому что не в этом было дело.

Но Жалмарге была умная и добрая. Она словно не заметила его глупости.

– Здравствуй, ты каждый день тут ешь, это не новость. А можешь рассказать что-нибудь интересное?

И он рассказал про планету. Оказывается, это – Наша планета, все Наши уже давно там, ну и, понятно, мы тоже скоро будем.

– Интересно – как? – спросила Жалмарге. – Коровы не летают.

– Ну не знаю, этого мне отец еще не рассказывал.

Пастушок Игнас спал неподалеку, и Пранас старался лишний раз не поднимать голову, не звенеть колокольчиком. Хорошее было утро. Вот только стало немного обидно, что Мечисловас уехал в город и не попрощался.

* * *

Отец рассказал все ночью. Он тихонько толкнул спящего сына в бок, и не рогами, шутливо, как обычно (Пранас в таких случаях визжал от смеха), а губами и носом. От этого теплого толчка, почти поцелуя, Пранас проснулся и нехотя стал подниматься, потому что подумал, что пора на луг.

– Нет, нет, сынок, – сказал отец, – еще не утро. Я расскажу тебе самое главное – как мы доберемся на Нашу планету.

Ночь стояла тихая, каждый звук во дворе был слышен отчетливо: вот речка побежала быстрее, вот пес повернулся во сне, а вот лис застыл у дальнего стога и зашуршал сеном, услышав громыхнувшую цепь. Все эти звуки вместе назывались тишиной, и, если не задумываться, их словно бы не было.

Пранас слушал отца, широко распахнув глаза, и улыбался. Так было хорошо и сонно, что, собственно, и неважно, о чем шла речь. Постепенно просыпаясь, он становился серьезнее.

– Вот так, сынок, – сказал отец, – ты понял?

– Да, – ответил Пранас, – но не очень. Как-то все запутанно. Ты объясни понятно: что такое бифштекс, при чем тут я и зачем нужно ради этого всего просыпаться среди ночи? Может быть, утром, на лугу? Я так люблю слушать твои истории во время завтрака.

Отец хотел сказать что-то еще, но потом просто улыбнулся и еще раз ткнулся в бок мокрым носом. Пранас положил голову на копыта и сладко засопел. Стало только немного обидно, что утро наступит скоро.

* * *

Он все понял в ту секунду, когда проснулся. А пока шли на луг, обдумал еще несколько раз. Отец шагал рядом и грел его.

– Как же так, папа, – спросил Пранас, – меня съедят?

– Да, – ответил отец, – съедят.

Потом какое-то время Пранас молчал и жевал безвкусный клевер.

– Я не хочу, – сказал он, – я сбегу.

– Куда? – спросил отец.

– В лес, например.

– В лесу ты умрешь от голода и холода, но еще быстрее тебя съедят волки.

– Хорошо, тогда в город.

– Там тебя поймают в первый же день и сразу отправят на бойню.

– Получается, нам некуда сбегать?

– Да, сынок. Кроме Нашей планеты! Там живут души всех съеденных коров.

– Всех-всех-всех?

– Конечно! Души летают над лугами, а луга – сочные, зеленые, их много, там вообще – одни луга.

Пранас продолжал жевать, и уже не потому, что хотелось есть (есть уже точно не хотелось), а чтобы не привлекать внимания Игнаса.

– Мечисловас знал обо всем, когда уезжал в город?

– Конечно, сынок, я рассказал ему.

Значит, он знал и не попрощался!.. Грустно так улыбнулся, ткнулся в бок губами и пошел вместе с остальными бычками в грузовик.

– Я же еще очень молодой, – сказал Пранас, но отец не ответил, потому что все уже было сказано.

Пригнали стадо с соседнего хутора. Жалмарге улыбнулась издалека так ласково, как никогда даже солнце поутру не улыбалось. Но эта нежность уже ничего не значила, потому что с ней ничего нельзя было сделать.

* * *

Ночью Пранас не мог уснуть. Ворочался, вставал, ложился, и все без толку. Потом задрожал от страха и еле устоял на ногах. Он не знал, как именно будут его резать, и невольно каждой частью своего тела пытался представить страшное, горячее проникновение ножа.

Отец прижал его к стене коровника, дрожь понемногу прошла.

– Зачем ты мне обо всем рассказал? Уж лучше бы не знать.

– Сынок, я не смог бы жить дальше, если бы мы не простились. Получилось бы, что я тебя обманул.

– Скажи, отец… А как же ты вырос и прожил долгую жизнь?

– Тут все просто, у каждого своя судьба. Когда-то меня одного оставили, чтобы рожать новых бычков.

«Это, наверное, еще страшнее – вот так жить, рожать детей и прощаться с ними», – подумал Пранас. Но подумал, уже засыпая. Сон пришел сам собой, когда о нем перестали думать.

И опять до рассвета пришлось проснуться. Сначала, во сне, все было тихо: речка, цепь, лис, а потом непривычный, залетный звук разбудил Пранаса. Машина хозяина господина Чесна запыхтела, зашуршала по гравию и остановилась у дома.

Лукас приехал! Лучший друг, брат, Бог! Как же можно было за своими страхами забыть, что это – сегодня! Госпожа Чеснене выбежала встречать, дверь машины отворилась, и Чесна вынес спящего Лукаса на руках. На мгновение кусочек его белого тела блеснул в темноте. Вырос-то как! Восемь лет – не шутка, совсем крепыш стал. Мальчик спал, обвив ручками папину шею.

Пранас улыбался какое-то время, но потом загрустил еще пуще прежнего. До этого ему было просто страшно умирать, а теперь он понял, что навсегда попрощается с Лукасом и с Жалмарге. Она, конечно, не была лучшим другом, но с ней было почему-то хорошо, к ней тянуло и расставаться не хотелось. Потом он понял, что еще ему не хотелось расставаться с любимым зеленым лугом, с тем, как перед рассветом начинает пахнуть солнце, с ночным журчанием речки и даже с лисом, которого никогда не видел. И он рассказал обо всем этом отцу.

Отец сказал:

– Сынок, неважно, отчего умрешь. Важно – для чего родился. Важно принести кому-то пользу. Скажи, ты любишь Лукаса?

– Спрашиваешь! Больше всего на свете!

– Так вот, ты сможешь ему помочь. Я слышал, что он заболел в городе и его сюда прислали выздоравливать. Ему нужно набираться сил и хорошо питаться. Понимаешь?

– Лукас заболел? Как так!

– Из твоего мяса сделают котлетки, Лукас их съест и выздоровеет. Он будет бегать, резвиться и вспоминать Пранаса – своего лучшего друга.

Лучшего?! Ну… Конечно… Что тут думать.

– А я смогу встретиться с ним перед тем, как…

– Думаю, сможешь, если ему разрешат выйти. Ну, а если нет… просто поможешь другу.

* * *

Шли на луг, и Пранас не знал, что сегодня это – в последний раз. Как обычно, еще до звона бубенцов, он почувствовал приближение Жалмарге с той стороны холма.

– Ну что, рассказал тебе отец про Планету?

– Рассказал… Знаешь, ничего интересного. Я потом тебе как-нибудь.

Он вдруг подумал, что Жалмарге тоже скоро пустят на мясо, но у нее нет лучшего друга, вроде Лукаса, ей некого накормить собой. И пусть сейчас она ни о чем не догадывается, потом, когда поведут забивать, наверное, будет очень страшно умирать просто так, без пользы. Пранас спросил:

– Тебе нужен друг?

Жалмарге затаила дыхание и отвела взгляд.

– Нужен, – сказала она.

– Хочешь, я буду твоим другом?

Тогда она чуть не заплакала.

– Очень хочу.

Потом они молчали и ели клевер. А потом пастухи погнали стада домой.

– Ну это, – сказал Пранас, – ты мне что-нибудь скажи. Чтобы не просто так все.

Жалмарге ничего не ответила, а ткнулась мордой в его бок. Не шутливо, как отец или брат, а нежно, слегка приоткрыв губы, на секунду дыхнув теплым паром и даже – тронув языком. Пранаса словно обожгло от поцелуя, он закрыл глаза, а когда открыл, Жалмарге уже не было рядом. Смутившись, она ушла вверх по склону, на другую сторону холма, навсегда.

* * *

Если говорят «может быть, да», «может быть, нет», это всегда означает «нет». Ни утром ни днем Лукас не вышел, а сразу после обеда во двор зарулил пропахший навозом и слезами фургон. Отца рядом не было, ждать никто не стал.

Какие-то чужие люди потянули Пранаса на веревке через двор, и он успел только заметить, что пастушок Игнас играет на крыльце в тетрис и никак, вообще никак, на него не смотрит. До этого казалось, что все случится нескоро, но уж когда случится, то будет время попрощаться и с отцом, и с Игнасом, и с коровами. А теперь получалось, что все происходит стремительно, так что и вздохнуть нельзя, успевай копыта переставлять.