О любви (сборник) - Валерий Зеленогорский

Он вернулся в дом и почему-то тщательно побрился. На даче он принципиально не брился, а тут как-то резко захотелось. Надел брюки вместо шортов и велел накрывать стол на четыре персоны.

Когда все было готово, Сергеев позвал всех за стол, возникло замешательство: его рабы не были готовы к трапезе, но он настоял, и все сели, смущаясь, кроме Сергеева.

Выпили за гостей. Сергеев разговорился, шутил, наливал доценту. Выяснилось много общего: книги, общее советское прошлое, шутки и анекдоты. Сергеева несло, как в годы молодые, – с ним бывало такое, когда была женщина, будоражившая и желанная.

Позвонили в Шереметьево – полет снова отложили, и Сергеев обрадовался, что еще есть время для полета в забытые дали. Романов он давно не заводил, сказал себе после последнего раза: «Хватит, пора и честь знать, любовь – это для здоровых». Он уже немного болел и боялся, что новые приключения вместо радости приведут к инсульту с потерей половины лица или еще какой-нибудь мерзости.

Сегодня он чувствовал себя превосходно, черная пантера с горящими глазами смотрела в пол, но он все равно чувствовал ее огнедышащую страсть.

Она давно не была за таким столом, за ней давно никто не ухаживал – муж, молодой инвалид, сын доцента, болел, родители ради него сидели у Сергеева на даче, и только их деньги позволяли сводить концы с концами.

Напряжение за столом нарастало, жена доцента пошла уложить внучку, доцент тоже стал прощаться. Сергеев выразительно посмотрел на невестку и попросил побыть еще. Она с испугом посмотрела на свекра, тот ушел, глядя в пол, забыв все шутки и стихи, над которыми они с Сергеевым смеялись всего полчаса назад.

Вечер был таким теплым, но женщину слегка знобило. Сергеев обнял ее за плечи, она мягко отстранила его и сказала, что пойдет в дом проведать дочку.

В домике для прислуги стояло тревожное молчание, невестка прошла к дочери, ребенок уже спал, она легла рядом.

Через десять минут зашла свекровь и сказала:

– Хозяин зовет, ты уж потерпи, пропадем без этой работы… – И заплакала, проклиная свою жизнь. Она молилась за сына, оставшегося на родине. Ему каждый день нужно было лекарство, на которое они работали у Сергеева.

Молодая женщина, прошелестев юбками, вернулась на веранду, где сидел разгоряченный Сергеев, он заметил перемену в глазах ее, и ему стало неловко за свою настойчивость, бахвальство перед людьми, у которых проблем выше крыши. Они еще немного посидели, какие-то ничего не значащие слова полетали над их головами, и Сергеев пошел спать, раздосадованный, что вышло не по его сценарию.

Ночью они уехали, утром Сергеев был зол на себя, уехал, не попрощавшись со своими слугами, и больше на дачу не ездил – не хотел видеть свидетелей своей мерзости. Он знал: если приедет, то не выдержит и уволит этих людей, – этого он себе простить не смог бы. Подальше от греха, решил он, – вдруг в нем перевесит собственное темное, ведь весы только взвешивают, решать ему, а этого не хотелось…

Три девушки в черном

Каждый день людям надо жить заново, есть, спать и разговаривать о наболевшем.

Маше – тридцать, Лене – тоже, Кате – тридцать два, их объединяет общая судьба – кооператив бедолаг.

Все они женщины с детьми и маленькой зарплатой, мужья растворились в тумане школьных привязанностей, на них поставлен крест, хотя они, слава Богу, живы. Они не помогают, не поздравляют с днем рождения своих детей, завели новых любимых, первые блины их сексуальных игр уже ходят в школу, и мужчины в их жизни – это дедушки и дяди.

Наличие детей у наших девушек – это плюс, отсутствие личной жизни и тяжкий груз добывания лишней тысячи рублей на ежедневную жизнь – жирный минус.

Ходить мимо наглых бутиков с ценами на трусы в размер зарплаты им нетрудно, куда сложнее смотреть на себя в эти витрины, которые отражают их, гордо несущих свою бедность, – тяжелее втройне.

Жизнь не оставляет им времени на меланхолию, стрессы, им не скучно.

Некогда скучать, все бегом: с одной работы на вторую, иногда на третью, дедушка с бабушкой закрывают амбразуру с детьми, с бытом. Но папа не заменит мужчину, нет – сумку донесет, гараж откроет и даже поцелует на ночь, но так надоело спать с дочерью, курить на балконе и сидеть в пятницу дома, когда якобы все гуляют в кафе и клубах, приходят утром или засыпают у бойфрендов после бурной ночи.

Мужчины есть, но нечасто, чаще женатые, у которых все хорошо. Неженатые, у которых все плохо, не очень желанны – нет от них ни огня, ни сочувствия, сами желают, чтоб их пожалели, слюни распускают: вот моя тварь бывшая опять мучит, денег просит, машину не отдает; то ночью позвонит, то пьяный придет, то на месяц исчезнет.

Остается Интернет, тупые разговоры в бессонницу с извращенцами, когда спать надо, а ты не спишь, все картины рисуешь. Вот мы в Анапе, папа дочку несет на плече, сумки тащит, а ты как барыня в новом купальнике идешь и по сторонам смотришь, не за ребенком, куда он делся, не за сумками, чтоб не украли, а так, глядя в никуда – в небо, в море, в себя, наконец, и думаешь: надо в салон сходить, поласкать себя процедурами, не для кожи и рожи, там все в порядке в 30 лет, а так, побалдеть, без взгляда на часы, где дочь, видимо, уже устала с чужой тетей, с такой же бедолагой без мужа, гуляющей с тобой в очередь.

Утром не до картин с хорошим концом, все бегом: метро, автобус, еще пешком, то есть бегом, потом переход на новую работу, потом звонок от него, что опять не сможет в спланированную дыру упасть ненадолго в чужую кровать в гостинице на час, где проститутки принимают клиентов. Следующая попытка еще через месяц.

Муж от безысходности тоже не панацея, когда одна все ясно, а тут мужик – корми, стирай, сама упадешь, без макияжа и задних ног, а тут – игра, вторая смена: и так дай, и эдак изловчись, то надуется от слова невпопад, то напьется, сука, в будний день и ребенка напугает твоего, ему чужого, помеха он ему ходить без трусов с яйцами, маму пугает ночью, у холодильника из горла сок пьет, ребенку купленный, любит ребенок сок пить перед школой, встанут ясные глаза, а сока нет, выпил боров толстожопый.

Вроде парень ничего, не баран, старается, деньги зарабатывает, ночью силы не жалеет, но мороки с ним тоже немало.

В гости с ним придешь – вроде неплохо: вот муж, все как у людей, никто глаза не колет, что одна пришла, чужих мужей смущать. Вроде неплохо, но не свой, не родной, что-то в нем глаз режет, не хром, не горбат, но не то.

А когда-то один раз было то.

После первого мужа-школьника, убежавшего к мамочке от живота, где его ребенок клубочком лежал, после двух лет, когда ребенка с мамой и бабушкой подняли в шесть рук.

Вытолкали ее в Италию, на курорт Римини на море, все в первый раз, море и мужчины не такие, как у нас в Новокосино, яркие и говорливые, галантные, седые и молодые, и все всех хотят.

Сначала неловко было бледности своей и кругов под глазами, неловкости от растяжек и прочих недочетов по рецептам журнала «Вог», где учат, как проституток, чем взять мужчину.

А чего его брать, вот он весь, красавчик, рядом пыхтит, во все глаза смотрит: «Пер фаворе рагацца».

Но страшно: а вдруг маньяк, или СПИД, или скажет, что не так, или не соответствовать будешь европейским стандартам, опыт весь у соседа в доме напротив, три раза, и все.

За три дня связь с Родиной пропала, бледность тоже, загар, нектар, кино, вино, домино – и вот он появился на горизонте, седой, старше папы, но модный, в шортах, в поло и в цепях на всех частях тела, гладкий еще, крепкий и смотрит так, что ноги немеют и холод внизу живота.

День смотрит, два, уже даже надоело, потом засылает цветы и вино за ужином на террасе.

За два дня во время игры в гляделки выучено тридцать слов на языке Челентано, и он подходит.

Говорит по-английски: «Вы из Швеции?»

Ни хера себе, думаю, как круто, на русскую не похожа.

Врать не стала, все рассказала, как в темах на английском «Москва-столица» и «Моя семья». Спасибо вам, Римма Аркадьевна – репетитор, которую терпеть не могла, правда ваша, говорили, что пригодится.

Как в его бунгало оказалась, честно скажу, не помню, ночь не помню, ослепла, онемела, утром сама не поверила, что и как.

Но когда он вернулся с пробежки, все вспомнила, и слова все вспомнила и руки, за одну ночь принцессой стала, откуда что взялось.

Папу-маму забыла, дочь – ясные глаза, грех какой, тоже забыла, все улетело.

Он меня из отеля моего однозвездного забрал и повез по всей Италии, как в тумане была, на кабриолете провез по всему сапогу Апеннинскому, кормил, поил, играл со мной в игры всякие, как в фильме про «Мужчину и женщину», где вино с клубникой.

За день до вылета лежала я на террасе, на вилле его в Сардинии, и думала: провались оно все пропадом, что я, не человек, что ж мне – надрываться до смерти придется, он звал остаться, говорил: девочку заберем, родителей заберем, ты моя надежда, последняя любовь, уедешь – я жить не буду, и плакал, так плакал горько, что я поверила.