Полное собрание сочинений. Том 2. С Юрием Гагариным - Василий Песков

Иза ведет нас дальше.

— Угорь. Очень редкий житель Черного моря. Зато в Балтийском море угрей целые стада. По мокрой траве из водоема в водоем проползают до трех километров… Морской петух — царская рыба, очень редкая, очень вкусная… Рыба-игла, рыба-конек, ставрида, султанка, скаты. Посмотрите на тело скатов — сплошной плавник…

Поднимаемся вверх по ступенькам. Солнце, облака — полное впечатление, что побывал на дне моря. Радуешься, как мальчишка, первый раз побывавший в зоосаде. К сожалению, это пока единственный «подводный зоосад» на всю страну. ЕДИНСТВЕННЫЙ!

Чтобы понять, как это мало для богатой морями и реками страны, достаточно сказать, что в Японии 24 морских аквариума, во Франции — 12, в Америке — 56. Для ученых-ихтиологов, для студентов биологических вузов, для школьников аквариум — это живая лаборатория. В аквариуме можно читать популярные лекции, снимать любопытные фильмы. Наконец, жизнь подводного мира — увлекательное зрелище" для каждого. Не зря ведь с таким увлечением потянулась молодежь к подводному плаванию и к подводной охоте.

В Москве я говорил с известным океанологом, профессором Львом Александровичем Зенкевичем. Он считает, что мы могли бы иметь не только три-четыре больших аквариума со всем богатством животного мира морей и океанов. Небольшие, по типу севастопольского, аквариумы можно без больших затрат построить на наших крупных реках: на Волге, Енисее, Ангаре…

«Голубой континент» открыл свои двери перед учеными и спортсменами. Надо позаботиться, чтобы каждый любознательный человек мог заглянуть в интересный и пока еще малоизведанный подводный мир.

Севастополь. 30 октября 1960 г.

Лесные встречи

Поляна Радости

У поляны названия не было. Назвали: поляна Радости.

Едешь по лесу — сумрачно, тихо. Дорога еле виднеется. Должно быть, в прошлом году последний раз тут проезжала телега. Колея забита прелыми листьями, высокая трава тянется к свету из колеи. Едешь час, два. Глаза уже просят простора, но по-прежнему к дороге теснятся сосны.

И вдруг — свет. Как в старинной высокой церкви, свет падает сверху косыми дымными полосами. Кидаешь сосновые иглы на полосу. Удивительно — не повисают. А ведь, кажется, должны бы закачаться, повиснуть на упругих солнечных струнах.

Теперь десяток шагов — и поляна. Озеро солнца. Все светлые зайчики по кустам, по веткам дубов и берез, по заросшей дороге сбежались из темного леса на эту поляну. Слились. И вот плещется среди леса теплое, звенящее озеро света.

Тонкий и дразнящий запах стоит над поляной. Лесник пошел привязать лошадь. Опускаюсь на землю… Вот он, родник аромата — скромный одинокий цветок с махровой головкой.

Белая таволга. Запах… И название — таволга…

Кладу в блокнот белый цветок. К зиме он высохнет, чуть пожелтеет. Уронишь каплю воды — и сразу рождается запах. Как будто ветер приносит в комнату запах ушедшего лета. Таволга.

Жил человек, назвавший первый раз это слово, увидел цветок и назвал. Удивительные слова: снегирь, берендей, Волга, иволга, таволга…

На поляне мы караулим оленей. Они должны появиться, как только солнце опалит верхушки осин. Садимся в кусты боярышника. Минуты жадного ожидания. И вот неслышно из-за березок выплыла голова. Голове вовсе не нравятся новые запахи на поляне. Шея струной, уши как два локатора, рога как у бронзовой статуи.

Не очень многие знают, как бьется сердце, когда в ста шагах видишь трепетных, готовых сорваться, огромных зверей. Все стадо идет за разведчиком. Двадцать четыре… Тридцать… тридцать девять голов. Матери зовут оленят:

— Э-эк!

Все стадо жадно щиплет траву. Два самца — рядом. Рога у самцов еще не созрели. Рога мягкие, чуть повредишь — брызнет кровь. К морозам окостенеют рога. Эти двое не будут уже, как сейчас, мирно пастись. Осенью на поляне услышишь стук рогов и воинственный рев. Самки будут так же равнодушно пощипывать траву.

Самок уведет победитель. Иногда победителей не бывает. Сцепятся рогами, и все — лисицы, сороки и сойки пируют на месте турнира. Теперь же все стадо набирается силы…

Ржет лошадь. Олени дружно поднимают головы.

— Снимайте, — шепчет лесник. — Вон ту самку и пацана… Потом расскажу почему. Снимайте!..

Затихающий топот и странные крики, будто стадо гусей вдалеке потревожили…

— Удалось… Этот пацан попал, брат, в историю… Весной еду мимо болота, слышу:

— Э-эк! Э-эк!

Остановил лошадь. В самой топи — олененок-малютка, дней четырех, не больше. Ножки увязли, а под живот кочка попала. Ни туда, ни сюда.

Олениха его зубами за шею пробует потянуть. Ничего не выходит. Вижу — помогать надо. Олениха от страха деру дала. Поднял олененка. Дрожит. Мать зубами загривок ему намяла. Набрал дегтю у колеса, смазал загривок. Беги! Где там!

Э, думаю, будет внуку подарок. Привез домой.

Ну, понимаете сами:

— Олешка! Олешка!

И спать уложит, и обед пополам делит, и дом для Олешки строить начал. Гляжу — заиграет…

— Давай, — говорю, — Санек, отвезем в лес…

Всю дорогу Олешка лежал, как пласт, ни звука. А к болоту подъехали — голову приподнял:

— Э-эк! Э-эк!

Выпустили. Сами в кусты схоронились. Минут десять кричал, топтался на месте. Слышим, ветки ломаются. Выскочила олениха к болоту. На губах пена, тяжело дышит. Рада, видать, до смерти, а не подходит — человеком пахнет от сына. Решилась, наконец, лизнула. И он к вымени губами припал… У него до сих пор, заметили, пятна от дегтя?..

Ночные друзья

Кирилл Сергеевич зажигает фонарь, кладет в карманы два ломтя хлеба, берет миску со щами. Осторожно закрываем калитку и ныряем под низкие ветки орешника.

Ночью лес очень похож на Кащеево царство. Корявые ветки лезут из темноты, норовя сдернуть шапку. Фонарик вырывает у ночи маленький мир, кишащий белыми мотыльками. А справа и слева, и сзади — плотная стена ночи.

Фонарь качается, качаются тени и вся ночная стена качается, валится на тропинку.

Днем я знаю тут каждое дерево. Сейчас все незнакомо. Лесная лягушка прыгает под ногами. Не наступить бы. В ночном лесу не удивишься, если лягушка превратится в царевну. А за тем пнем уж, конечно, прячется сам Кащей…

Кирилл Сергеевич ставит на землю фонарь, ставит миску со щами. Делает знаки: мол, то была только присказка.

— Тю-тю-тю!.. — Звуки, которыми кличут собак.

Тишина. Слышно — мнутся листья под чьими-то лапами. Они! Два светлых пушистых веретена вынырнули из темноты. Пружинами скачут около миски, прыгают, лижут руки Сергеичу. Дерутся, кажется, из-за мяса, попавшего в миску. Их можно погладить. Мурлычат. Снова прыгают… Наелись. Теперь можно и бабочек погонять. Бабочки летят на фонарь. Хвать! Хвать!

Бабочка нырнула в темноту — обескуражены: куда же делась? Сверкает «молния» — не путаются, видно, принимают вспышки за настоящую молнию.

…В апреле под кучей хвороста нашли шесть серых пушистых щенят. Волчата? Знатоки поглядели:

— Нет. У волчат зрачки круглые, а тут, как щелки. Лисята.

Двух лисят отдали юннатам, двух забрал аспирант из Воронежа — опыты делать. Двух Кирилл Сергеевич положил за пазуху:

— Попробуем подружиться…

Если быть ласковым, если под рукою иметь рожок с молоком, рыбешку, кусочки мяса, сахар, хлеб — лисята будут лизать вам руки, будут по пятам бегать. Если придумать имена и называть постоянно, ну, скажем, Люська и Рыжик — лисята будут знать свои имена.

Лес рядом, лисят дразнят запахи, лесные шорохи. Надо повести в лес. Рыжик в первый же раз землеройку поймал. Вырыл ямку и закопал — про запас. Люська выследила похоронку, разрыла и перепрятала. С каждым днем лисята все охотнее бежали в лес. В какой-то день совсем не захотели вернуться. Но дружба осталась. Уже три месяца каждый вечер друзья встречаются в Кащеевом царстве. Днем Люска и Рыжик держатся порознь, охотятся в дальних заповедных кварталах, а вечером — встреча в условном месте. Ужин. Игра…

Сегодня держатся осторожно. Вот Люська делает крут, нюхает землю и вдруг, гавкнув, скрывается в темноте.

— Тю-тю-тю!.. Нет, сегодня уже не придут.

Ваш след почуяла Люська — чужой человек. Кроме меня, еще Игната Игнатыча знают…

Охотник Игнат Игнатович Ковалевский живет по соседству с Кириллом Сергеевичем. Он встретил нас у калитки:

— Ну как?..

На бревенчатой стенке пристроен олений рог. Вешаем на него фонарь, открываем окно. До полуночи лесной разговор. До полуночи у фонаря вьются мохнатые белые бабочки…

Иванок

Осенью голод гонит синиц из лесу поближе к жилью человека. Но и тут в морозную зиму многие гибнут. Не помню, в каком году выдался суровый снежный февраль. Избы позаносило по самые крыши. Потом сразу оттепель, потом мороз. Сугробы как будто стеклом полили. На сверкавших, как бусы, ветках березы сидела стайка синиц. И вдруг по ветру понесся зеленоватый пух. Минута — одной синицей стало меньше на ветках. Через час повторилась та же история.