Пазолини. Умереть за идеи - Карнеро Роберто

Какова же причина того, что я хотел бы перенести его земной подвиг в наши дни? Все очень просто: чтобы с помощью кинематографа прямо и непосредственно воздействовать на впечатления зрителя и убедить его в актуальности его идей. Короче говоря, даже не давая возможности подумать, создать у зрителя ощущение, что «святой Павел здесь, сегодня, среди нас», что он существует почти физически, что он материален. Что он обращается именно к нам, к нашему обществу; наше общество он любит и оплакивает, нам грозит и нас прощает, на нас нападает и нас же нежно обнимает.

Таким образом, благодаря своего рода «насилию над временем» историю апостола Павла предполагалось перенести в 60-е. Однако и в этом случае в полном соответствии со священными текстами: «Как я уже делал с Евангелием, всякое слово, произнесенное Павлом в диалогах фильма, будет написано и реконструировано по аналогии».

Тем не менее, детальная актуализация истории Павла должна была продемонстрировать изменения в динамике классов: «конформизм времен Павла (скорее, это были два конформизма – иудеев и язычников)» предполагалось заменить «современным конформизмом: то будет […] типичный конформизм сегодняшнего буржуазного общества, как его лицемерная и притворная религиозность (аналог конформизма иудеев), так и светский либеральный материализм (аналог конформизма язычников)»{C2, стр. 2023–2024.}.

По отношению к апостолу из Тарса81 Пазолини выказывал неоднозначное отношение: Павел весьма радикально критиковал те ценности (не имеющие значения для христианства), на которых держался античный мир: «классовое насилие, империализм и прежде всего рабство»{Там же, стр. 2025.} и пытался утверждать идеалы равенства и освобождения («нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского…»). Но одновременно он был тем, кто превратил веру в Христа в настоящую религию, в Церковь с собственной теологической системой, нормами и правилами. Пазолини прекрасно видел эту двойственность: Дону Эмилио Кордеро, директору кинокомпании Sampaolofilm, он писал: «У нас рождается история двух Павлов: святого и священника. Это источник очевидного противоречия – я готов на все ради святого, но без особого трепета отношусь к священнику. Но я верю, что Церковь, особенно в руках Павла VI, найдет смелость осудить клерикализм, и даже саму себя в этом смысле»{Там же, стр. 3151.}.

Синопсис, отправленный дону Кордеро в мае 1966 года, так и не стал основой фильма. «Набросок сценария» два года спустя оказался-таки в офисе католической кинокомпании; но и на этот раз проект не принес результатов. Дон Аттилио Мондже (в 1967 году он был заместителем дона Кордеро в Sampaolofilm) объяснил причины отказа от съемок ожесточенными спорами, разгоревшимися после премьеры фильма «Теорема» на Венецианском фестивале 1968 года (хотя съемки были очень важны для владельцев компании, поскольку они к тому моменту так и не сняли еще полнометражный фильм, посвященный святому, вдохновившему их основателя дона Джакомо Альберионе82). Более прогрессивное церковное крыло наградило фильм премией OCIC (в точности как это было сделано с «Евангелием от Матфея» четыре года назад), ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■. Наши критики утверждали, что говорят от своего имени, но собирали толпы прозелитов»{Monge 2008, стр. 67.}.

Шесть лет спустя, в 1974 году, Пазолини все еще работал над сценарием (что свидетельствует о том, какое значение он придавал этому проекту). ■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■■.

Скандал с христианством в «Корсарских письмах»

Изменения роли и образа существования Церкви продолжали волновать Пазолини и в последующие годы. Католицизм у него на глазах из фундаментальной составляющей итальянской идентичности превращался в нечто иное. В 60-х годах был созван Второй Ватиканский Вселенский Собор (1962–1965), который провел литургическую реформу (она, помимо прочего, узаконила проведение служб на национальных языках, вместо латыни), и в целом заложил основы большей открытости Церкви современному миру, а потом начался трудный послереформенный период. Павел VI (избранный понтификом в июне 1963 года) закрыл Собор, созванный его предшественником Джованни XXIII, и вынужден был посредничать между стремлениями новаторов и консервативным сопротивлением.

Пазолини интересовала позиция Церкви на фоне современного общества. Религия веками ассоциировалась с крестьянской цивилизацией, но какова стала роль религиозного мира после индустриализации страны? Осталось ли в ней еще место для веры? Пазолини пришел к выводу, что новая Власть (именно так, с большой буквы, он пишет везде в «Корсарских письмах» в 1975 году), представляющая массового потребителя, не знала, что дальше делать с религией. Она формально ее уважала (правящей партией в тот момент была как раз партия христианских демократов), но на самом деле религия была ей совершенно не нужна. А как же вела себя Церковь в меняющейся ситуации? Осознавала ли она, что стала чем-то излишним, к тому же глубоко противоречащим гедонистической и материалистической этике потребления?

Пазолини поставил католической церкви в вину недостаток смелости, которая позволила бы ей противопоставить себя новой пагубной страсти, охватившей итальянское общество, отойти в сторону, сопротивляться. Он подчеркивал это в «Корсарских письмах» несколько раз (сборник включает в себя статьи 1973–1975 годов). Вот, что он писал в статье от 22 сентября 1974 года «Историческая роль Кастель-Гандольфо»83:

Павел VI признал […] достаточно неоднозначно, что Церковь оказалась побеждена свестким миром: что роль Церкви стала неопределенной и излишней, что Власти больше не нужна Церковь, и она предоставляет ее самой себе; что социальные проблемы были решены внутри самого общества, где Церковь утратила свой престиж; что проблема «бедных» больше не существует, а это была главная проблема Церкви, и т. д., и т. д. Я резюмировал выводы Павла VI своими словами: это те самые слова, что я говорю уже давно, чтобы сказать то же самое.

Но каким же могло быть решение? Для Пазолини оно было ясно уже давно, хотя он и понимал его утопичность: «чтобы избежать позорного конца», Церковь была «должна перейти в оппозицию. И, чтобы перейти в оппозицию, ей надо было прежде всего отречься от себя самой. Ей следовало бы перейти в оппозицию к власти, которая ее столь цинично бросила, которая пыталась свести ее роль к чистому фольклору. Должна была отречься от себя, чтобы вернуть верующих (или тех, у кого возникла «новая» потребность в вере), поскольку именно из-за того, какой она стала, они ее и оставили». Что означало бы окончательный разрыв с политической властью.

Возобновив борьбу, бывшую когда-то традицией (борьба Папства против Империи), но не для завоевания власти, Церковь могла бы стать руководящей, грандиозной, но не авторитарной силой для всех, кто сопротивляется […] новой власти потребления, лишенной религиозности; тоталитарной, агрессивной, чья терпимость фальшива – она более репрессивна, чем когда-либо, коррумпирована, и деградирует на глазах […]. Именно подобный отказ мог бы стать символом Церкви, вернувшейся к истокам, то есть к оппозиции и сопротивлению. Надо либо выбрать протест, либо согласиться с влатью, которая ее больше не хочет: то есть самоубиться{SP, стр. 351–354.}.

В заключениe следующей главы, в статье от 6 октября 1974 года «Новые исторические перспективы: Церковь не нужна власти», пазолиниевская утопия смещается в сторону совсем откровенного пауперизма с евангельским уклоном: