Слишком много блондинок - Холина Арина

И все понеслось по-новой.

— А я, — я все-таки влезла в это переливание из пустого в порожнее, — предлагаю всем сделать татуировку в виде логотипа программы — как раньше в концлагерях клеймо ставили, и увековечить на груди портрет нашего творческого продюсера. Или финансового руководителя.

Мы с Юрой заржали, а остальные сделали вид, что ничего не слышали. Тут к нашему столику подкралась Света, села рядом со мной — единственное свободное место, и спросила, дыхнув на меня «Живанши-Органза»:

— Как дела? — таким томным голосочком, полушепотом.

— Света! — Я положила руку ей на плечо. — Как я рада, что ты спросила! У меня все плохо, ей-богу, даже ужасно. Представляешь, у меня не было секса больше двух недель, и я на ночь, перед сном, разглядываю книгу «Секс в мировой истории». Еще я вчера приняла три таблетки слабительного и вскочила от жутких корчей в пять часов утра. После этого не могла заснуть…

Я могу поклясться здоровьем собственной матери, она не поняла ни слова. Зато понял Юра, мой любезный друг, он положил голову на стол и радостно всхлипывал. Остальные же смотрели на нас так, как будто мы громко пукали.

— Ну ладно, — сказал Юра, поднимаясь. — Несмотря на то, что вам с нами так весело, нам пора.

Он кивнул мне, спрашивая жестом, ухожу ли я. Разумеется, я ушла. Только мы выбрались из бара, я спросила:

— А мы не слишком… того?

— А чего того? — даже обиделся Юра. — Это они того — сидят буи валяют. Я ни одной свежей, да что там… вообще ни одной мысли не слышал. Давай вернемся в гадюшник и продолжим.

Мы продолжили — закончилось все тем, что я не могла вспомнить, как доехала домой. Помню только, как от входной двери ползла на четвереньках до ванной, а потом горстями глотала какой-то там «бизон», запивая его алка-зельцером.

Глава 19

К радости и удивлению, очнулась я с утра без всякого похмелья. Видимо, все эти алка-антизельцелины действуют не только психологически. Откровенно говоря, это было достижение — за две недели работы я ни разу не возвращалась домой трезвая и ни разу не просыпалась с легкой головой. Поначалу казалось — это часть творческого процесса, мол, все журналисты должны быть под хмельком. Но вскоре я поняла, что скорее наоборот — все алкоголики идут в журналисты. Всегда можно сослаться на творческие муки, хотя на телевидение ни мук, ни творчества не присутствует. Начальство это знает и пить запрещает, хотя само-то колдырит за здорово живешь, но коллеги к пьяницам относятся сочувственно, потому что сами пьяницы. Например, у нас в редакции есть особое помойное ведро — под табличкой «Не вытряхивать», в котором хранится общак: двухлитровая бутылка пепси пополам с водкой. А какой-нибудь «хуч» мы запросто выливаем в чашки и пьем вроде как газировку. Поклявшись именно сегодня не пить — типа первый шаг к трезвости и спортивному образу жизни, я даже сделала зарядку, приняла контрастный душ, докрасна растерлась жестким полотенцем, оделась и отправилась на службу.

В редакцию завалилась в замечательном настроении — ощущала себя здоровой, сильной, настроенной на рабочий лад… и все такое. Мне хотелось делиться мыслями, кипеть энтузиазмом, раскатисто смеяться и даже шумной, дружной толпой идти с коллегами в столовку, обсуждая по дороге рабочие моменты. Но как только я переступила порог редакции, ко мне с хитрой ухмылочкой подкрался Сергей.

— Опаздываем? — спросил он.

Вообще-то можно было и не спрашивать, и так ясно, что я задержалась на час. Но так как вчера я в ускоренном темпе подготовила материал на сегодня, совесть меня не мучила. На глазах у Сережи я взяла ручку и вписала в амбарную книгу — туда, куда мы вносим время прихода-ухода: «Устинова — 10.04», несмотря на то, что часы показывали 11.12. И только после этого ответила:

— Нет, я, как обычно, вовремя,

Кажется… судя по выражению лица… он намеревался съехидничать, но передумал.

— Пойдем, — сказал Сережа.

— Куда? — сопротивлялась я.

— У нас собрание, — ответил начальник.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Какое еще собрание? — спросила я, следуя за ним.

— Увидишь.

Я раздраженно передернула плечами, чтобы донести до Сережи, как меня нервирует вся эта загадочность, но он сосредоточенно глядел перед собой и ничего не заметил. Наконец, мы добрались до гетто для высшего руководства — четыре кабинета плюс просторный секретариат. Зашли в одну из комнат — резиденция великого начальника всех начальников. Длинный блестящий стол, кожаные кресла, аквариум с какой-то мерзостью — то ли мурены, то ли еще что-то хищное, отвратительные пейзажи на стенах, шкаф с наградами и призами…

И затравленные сотрудники — тройка новостных ведущих, парочка из утреннего шоу, Алиса, Юра, наш продюсер — Олег, ну и мы с Сергеем.

— Это что означает? — спросила я.

Но тут дверь отворилась, и вошли два типа. Один — творческий директор, Борис. Напыщенный и хамоватый, правда, со мной он был умеренно вежлив — быть полностью вежливым ему мешало служебное положение. Второй — неизвестный мужчина лет пятидесяти в дорогом, но каком-то жалком сером пиджачке и в полосатом галстуке. Неизвестный выглядел блекло — лицо неприметное, манеры сдержанные. Неожиданно я вспомнила, как столкнулась с ним примерно неделю назад — он вбежал в нашу комнату, что-то нашептал Сергею и убежал.

Борис усадил мужчину рядом с собой во главе стола, осмотрел нас, откашлялся и начал расправу.

— Разрешите представить, — любезно начал он, — Алексея Игоревича. Алексей Игоревич отвечает за… — он замялся, — за порядок.

«Засланный казачок!» — мелькнуло в голове.

— Алексей Игоревич посмотрел, как вы работаете, и хочет сделать несколько конструктивных замечаний.

Все мы с опаской и неприязнью воззрились на гостя.

Начал он мягко, даже нежно — типа не для себя стараюсь, все ради вашей же пользы.

— Я, конечно, нетворческий человек, — с извинительной улыбкой произнес ответственный за порядок. — И я понимаю, что у личностей творческих особенный образ жизни. Все мы гордимся, что работаем с такими замечательными людьми, но телевидение — это все-таки ежедневный процесс, который требует повышенной ответственности…

Пару минут он распинался на тему того, какие мы все замечательные, сами знаем, что делаем, мешать нам он не намерен, но…

— Но вы, так сказать, — лицо нашего канала, по вашему имиджу у людей создается образ всех нас в целом, — заключил он. — Поэтому, когда я несколько дней назад услышал в вашей редакции, как шеф-редактор информации, — он кивнул в сторону Юры, тот оторвал глаза от стола, — на всю редакцию выражается матом…

«Так-так-так!» — вспомнила я. Юра в тот момент громко и выразительно, на манер тех дамочек, что декламируют Ахматову, читал песню группы «Ленинград», а мы все радостно смеялись. После читки Юра с листа перевел песню на английский, что нас позабавило еще больше.

— …что я, — глаза Алексея Игоревича, несмотря на сохранившуюся полуулыбку, стали жесткими, — считаю в любом коллективе неприемлемым.

— Почему? — набрался храбрости Юра.

Борис гневно зыркнул на него, но Алексей Игоревич спокойно и доброжелательно пояснил:

— К вам могут зайти с другого канала, и что они подумают?

Объяснение было таким дурацким, что и я не вытерпела:

— А вы думаете, на других каналах работают дети из церковного хора?

Но тут уже не выдержал Борис.

— Дайте Алексею Игоревичу договорить, а потом будете высказываться, — рявкнул он.

— К тому же я заметил, что в вашем коллективе процветает нерабочая атмосфера. — Он кивнул Сергею и Тане, начальнице новостей. — Во-первых, вы слишком много смеетесь…

Все мы открыли рты и застыли с отвисшими челюстями. Кроме Олега — он, отвернувшись, подпер голову рукой и дремал. Но Алексей Игоревич не шутил — он был непоколебим, как Сфинкс.

— Рабочее место существует все-таки для работы, — он все еще пытался нас задобрить этими своими ухмылочками. — А смеяться нужно в нерабочее время…