Медный гамбит - Линн Абби

Могила или нет, но если у него был пульс, он был жив, и может постараться вспомнить, как он здесь очутился. Он подумал о еде и воде, необходимых условиях для того, чтобы остаться в живых, и обнаружил, что, несмотря на твердое убеждение, что он провел несколько дней без еды и воды, он не голоден и жажда его тоже не мучит.

Итак — он не мертв, не голоден и не хочет пить, у него ничего не болит, а его левая рука замурована в камне. Он решил, что стоит пошевелить другими конечностями, и, одновременно, обнаружил, что он лежит на толстом, набитом перьями матрасе, который мягче любой кровати, на которой он спал раньше. Он попытался использовать свою правую руку для того, чтобы освободить левую из каменной тюрьмы. Пальцы правой руки заскребли по камням грязной стены, когда в его ущах зазвенели слова, которые он не говорил.

Хочешь пить?

Слова не было сказаны вслух: он был уверен в этом, если вообще можно было в чем-то быть уверенным в его положении. Его первая мысль была, что он здесь не один в этой темной комнате с грязными стенами. Вторая, более осторожная, что за ним наблюдают. Холодный ветерок, охлаждавший его лицо, больше не казался приятным и комфортным. Он подумал о духах, призраках и вообще о существах другого мира, решивших навестить его. Невольная дрожь прошла по всему его телу. И сразу знакомая боль выстрелила из пленного локтя.

Не беспокойся. Все в порядке. Хочешь есть? Или пить? Отдохнуть?

Тонкие пальцы чьей-то маленькой руки мягко коснулись его запястья. Мальчик? Возможно, хотя мальчишка казался чистокровным человеком, и следовательно его глаза не должны были видеть в темноте лучше, чем его.

Халфлинг?

— Кто ты? — спросил он неожиданно хриплым шепотом. Горло сжало, прошло много времени с последнего раза, когда он разговаривал. — Кто ты такой? Где ты? Где я? Что случилось со мной?

Так много вопросов! В молчаливом голосе послушались веселые искорки. В твоем теле и в крови была болезнь и очень много яда. Тебя принесли сюда для исцеления; сейчас ты исцеляешься. Здесь ты в безопасности. Этого достаточно, Павек? Или ты хочешь знать что-нибудь еще?

Его голова упала обратно на толстый матрац. Было так много того, что он хотел узнать, но на самом деле ему больше ничего не надо было знать. Он виновато вздохнул. — Воды, — попросил он, а потом добавил, погрузившись глубоко в воспоминамия своего детства, еще до приюта, — пожалуйста.

Еще большее оживление в его мозгу, что-то вроде пузырьков в редком пенистом вине из Нибеная. Пожалуйста.

Носик тонкого стеклянного кувшина прижался к его губам. Узкая, но сильная рука подняла его голову. И тут он на мгновение увидел свою няню: женщина-халфлинг с ребяческим, но древним лицом и темными, похожими по форме на бриллианты татуировками вокруг ее глаз. Потом видение исчезло, а холодная, вкусная вода хлынула в его горло. Но он запомнил это лицо и и узнает ее, если когда-нибудь увидит опять, особенно если она улыбнется.

Отдыхай, Павек. Спи спокойно, пока твое тело исцеляется.

Он еще некоторое время посопротивлялся, так как был мужчиной и не любил, когда его заставляли что-то делать, даже мягко или мудро. Но потом его глаза закрылись и он подчинился.

* * *

Потом были и другие пробуждения, иногда тогда, когда левая рука Павека горела как во внутреннем огне. В это моменты его спина сильно изгибалась, и он вспоминал слова, которыми каждый их тренер обязательно заканчивал свои занятия в поле: вылечивайся быстро или будешь лечиться всю оставшуюся жизнь. Почти две недели Павек делал вид, что у него нет ран — правда у него не было другого выбора. Знающий целитель может вылечить любую, самую глубокую царапину одним прикосновением руки, но Павек не мог избавиться от яда, заполнившего его тело, за одну ночь. Его тело спокойно и холодно сообщало его рассудку, что исцеление еще не закончено, а иногда требовало, чтобы он открыл рот и закричал.

Странно, но даже тогда, когда его собственные мучительные крики отдавались в его ушах, Павек не боялся. Во время первого пробуждения его мучали вопросы и сомнения, а теперь он уже не заботился ни о чем. Узкие руки скользили к его шее, поднимали голову для глотка воды или толстого бутерброда с медом и мясом. Только жанщина-халфлинг с бриллиантовыми татуировками вокруг глаз говорила с ним через Путь; все остальные хранили абсолютное молчание.

Никогда не зажигался свет и никогда он не помнил заклинаний, которые должны были призноситься в то время, когда он спал. И большую часть времени он спал, без снов, не замечая проходящего времени. Он был благодарен за это, но это было неестественно; ничто в этой подземной комнате не было естественно. У воды был абсолютно естественный, натуральный вкус, но в хлебе, под его выпеченной корочкой, могли быть скрыты десятки всяких лекарств, включая и то, которое которое заставляло его оставаться спокойным и счастливо принимать эти очень странные обстоятельства.

* * *

Павек опять проснулся и обнаружил, что комната залита слабым светом маленькой масляной лампы. Сонливость, которая предохраняла его от беспокойства, прошла, как и камень вокруг его локтя. Теперь ему не нужна была помощь, чтобы поднять голову и сесть, хотя он немедленно и пожалел об этом. Он слишком долго времени пролежал на спине. Кровь бросилась ему в голову, в глазах все закрутилось, свилось в крутяшийся, дымный туман.

— Потише, мой друг Павек. Прояви побольше уважения к моему тяжелому труду.

Голос мужчины, вероятно человека, говоривший со знакомым Урикским выговором пробился через туман. Мозолистая мужская рука, с большими костяшками пальцев, осторожно стукнула его по плечам, толкнув его голову вперед и вниз, пока его руки не уперлись в колени. Кровь возобновила свое привычное движение, и он увидел странно выглядящего жреца, который вылечил его: непокорные, непослушные волосы над круглым, мягким лицом, нитки глиняных четок, висевших на бочкообразной груди, и одежда цвета стен комнаты.

Павек стряхнул поддерживающую его руку. Он сел прямо, болезнь похоже прошла, он мог видеть совершенно ясно, и оказалась, что он смотрит в искренние коричневые глаза. — Разве мы друзья? Я не знаю вас. Вы знаете мое имя; а что еще вы знаете обо мне? — Его шея была голая, медальон исчез, когда и куда он не мог угадать. Он вообще был полностью голый, хотя для приличия и покрытый вышитой простыней.

— Тогда имеет смысл познакомиться, — улыбка жреца была самой обыкновенной, именно так улыбались любые добрые знакомые Павека. — Оелус, — добавил он, протягивая руку, на которую Павек посмотрел с нескрываемым подозрением.

— Ведь вы целитель, жрец какого-то храма или святилища? А вы не… скрываете лицо?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});