Современная испанская новелла - Хосе Альдекоа

Дядюшка Серральто стал угрюмым и желчным брюзгой. «Еще бы, я же ни на что не годен!», «Еще бы, я я «е не приношу получку каждую неделю!», «Еще бы, я же не…» Он рассказывал о своих горестях приятелям, гревшимся с ним на солнышке, таким же старикам, как и он, с теми же заботами — хотя каждый из них считал себя самым несчастным. «Мне и на сигареты не дают. Только зять — всегда существует щедрый зять — меня спасает, дает иногда пачку!..» «Вот если б мать была жива!»

А дети рассуждали о том, каким странным стал отец, как он изменился к старости, говорили, что лучше умереть, чем дожить до этих лет, что у отца появились причуды и что его просто узнать нельзя. «Вот если б мать была жива!»

Между тем дядюшка Серральто жил только собою, своими бедами, своей нищетой, своим крошечным миром окурков и жалких грошей, завязанных в уголок платка. «Вот если б была жива…»

Он становился неряшливым, ходил небритым, редко мылся, одевался неаккуратно. Невестки и дочери, которые всегда хвалились своей опрятностью, негодовали: «Ну что я могу поделать с этим стариком! Я ведь такая чистюля, а он… нет, вы только посмотрите на него! Неужели нельзя умыться как следует? Или воды не хватает, или мыло нам не по карману? Вот если б мать была жива!»

Он подбирал окурки, просил милостыню, когда думал, что его не видят. Пенсию у него забирал тот из детей, у кого он жил. А ведь раньше уг пего в бумажнике всегда было дуро двадцать на всякий случай! «Вот если б ваша мать была жива!»

«Он нас позорит! А я вот что скажу: разве он не ест все, что хочет, что душеньке его угодно? Разве ему чего‑нибудь не хватает? У него есть кровать, и за столом всегда ему находится место. Иногда мы даем ему дуро на сигареты. Чего ему еще надо, не понимаю! Вот если б мать была жива! Она бы не узнала его!»

Когда дядюшка Серральто почувствовал себя плохо — у него побаливала правая лопатка, так что было трудно дышать, — он отправился в диспансер, чтобы его там посмотрели. Ему сказали, что у них есть доктор, который в этом разбирается, но он берет две песеты за визит… Однако привратник, хорошо знавший дядюшку Серральто, денег с него не взял.

Доктор сделал просвечивание, потом какие‑то уколы, дал таблетки и велел время от времени показываться.

Боли постепенно прошли, но, когда дядюшка Серральто перестал принимать лекарство, начались опять. Он снова отправился в диспансер, а так как доктор, кроме новых лекарств, дал ему пять дуро, он стал ходить туда даже чаще, чем советовал доктор.

Тот в конце концов решил положить дядюшку Серральто в клинику. Говорили, будто он не надеялся, что может что-нибудь сделать. Рак в этом возрасте… Но все‑таки там за стариком был уход.

Из больницы дядюшка Серральто бежал.

«Я знаю, что поступил плохо, доктор, но ничего не мог с собой поделать. Это как‑то само собой получилось, доктор! А ведь для меня лучше быть где угодно, только бы к детям не возвращаться, так они со мной обращаются… Но я ничего не мог с собой поделать, доктор! Палаты такие большие, а люди все в белых халатах. Я знаю, что поступил нехорошо, доктор! Но это вышло как‑то само собой. А ведь для меня лучше быть где угодно, только бы к детям не возвращаться…»

II так каждый раз: приходя в диспансер, дядюшка Серральто прокручивал все ту же пластинку. Доктор давал ему пять дуро, делал уколы и смотрел на него с состраданием.

Короче говоря, однажды, совершив свое ежемесячное переселение из одной семьи в другую, дядюшка Серральто свалился. Так часто бывает: человеку то лучше, то хуже, и вдруг он меняется до неузнаваемости. За пять дней дядюшка Сер-

ральто страшно похудел, еще через пять не вставал с постели, а еще через пятнадцать жизнь едва теплилась в нем. В это время он был у сына, который жил в Порте. Невестка почернела от злости: «Что это с вами, черт подери?» — «У меня вот тут болит и вот тут». — «Вы просто распустились, вам нужно подняться, а так, лежа в постели, вы и помереть можете: постель гугбит человека».

Дядюшка Серральто хотел бы подняться, хотел бы. Но он даяге в уборную не мог ходить. Невестка, вынужденная убирать за ним, выходила из себя и жаловалась мужу: «Твой отец свинья. К тому же я ему не дочь и не обязана это делать». Сын был рохлей и вообще не любил торопиться. «Подожди, кончится месяц — отведем его к сестре, ее очередь. Вот если б мать была жива!»

Дядюшка Серральто не думал, что умирает. Он думал, что его убивают сыновья. С ним просто плохо обращаются, и все. Он мечтал о больницах с большими палатами, о людях в белых халатах. Мечтал о богадельнях, где спокойно посиживают старики в синих блузах. И еще мечтал об Антонии, с которой ему так хорошо жилось с первого до последнего дня, у которой были такие проворные руки. «Вот если б она была жива!»

Когда месяц кончился, ему сказали, чтобы он перебирался к дочери. Его оденут и потихоньку — полегоньку… В общем, прогуляется до Дешевых Домов. А ему было страшно. Очень страшно… Ведь он не мог ходить. Ну и что ж. Его оденут и поведут под руки. Да — да, под руки… Не на закорках же его тащить…

Невестке пришла блестящая мысль. Почему бы не попросить тележку у носильщика, их доброго приятеля? Так на отца никто не обратит внимания, совсем другое дело, нежели тащить его под руки или, того хуже, на руках. Да и для него будет удобнее, покойнее.

Когда дядюшку Серральто одевали, ему казалось, что его укутывают в саван. Положили его в телеягку лицом к небу, ногами вперед, совсем как покойника. Небо было белесое, печальное, сырое. Но сына все это мало трогало. Жена не раз ему говорила: «Твои братья и сестры тоже обязаны ходить за ним, не одному же тебе с ним возиться». А сыну это надоело. Лучше бы отец умер вместе с матерью. Чтобы успокоить совесть, он дал отцу дуро. На сигареты. Дядюшка Серральто не мог даже взять монету. Пришлось положить ее в жилетный карман.

В Дешевых Домах состоялся короткий разговор. «Я привез тебе отца». — «Где он?» — «Там, на улице, на тележке». — «Как на тележке?» — «Да он заболел через несколько дней после того, как пришел, — наверно, у брата начал болеть». — «А больной он мне не нужен». — «Что?» — «Да, не нужен». — «Но твоя очередь». — «Когда он от меня ушел, он был здоров как бык, а вы мне возвращаете развалину, такой он мне не нужен!»

Неподвижно лежа в тележке, с широко открытыми глазами, дядюшка Серральто услыхал последние слова — они были сказаны на улице. «Когда он от меня ушел, он был здоров как бык». Это говорила младшая дочь, которую он любил больше остальных. «Мне его уже таким привели, а через два дня он слег в постель». Это говорил его сын, которого он тоже любил. «А ты бы лучше смотрел». Это опять та дочь, которую он любил больше остальных. «В следующий раз буду Знать, хотя я и теперь вижу, как все вы прячетесь в кусты». Это снова говорил сын, которого он тоже любил. Вечерело. Падали редкие капли дождя.

Сын отправился с тележкой в Колонию Баусили. Другому брату отец тоже был не нужен. А невестка прямо взбесилась. Их очередь не в этом месяце и не в следующем, а только через месяц. Отца повезли к сыну, что жил в Колонии Сантивери, хотели ему всучить. Но и тот запротестовал. Он кормил отца, когда была его очередь. А у сестры из Дешевых Домов просто каменное сердце. Она всегда была такой. Даже в детстве. А ведь, в конце‑то концов, именно она больше других обязана отцу: когда он был здоров и хорошо зарабатывал, она не возражала против того, чтобы он жил у нее. Правильно мама о ней говорила, что она выродок.

Дядюшка Серральто лежал в тележке, закрыв глаза, чтобы брызги воды не попали в них. Он ни о чем или почти ни о чем не думал. Вся его жизнь не проходила перед ним. Ему хотелось быть где‑нибудь в другом месте, где было бы удобнее, чем в этой тележке. Старики в приюте ходят по воскресеньям на прогулку, заглядывают в закусочную, пьют, курят окурки, вспоминают свои былые подвиги.

Опять тележка тронулась, подпрыгивая на ухабах, на Этот раз в Дом Антунеса, где жила одна из сестер. Хотя пока только накрапывало, сын сжалился и накинул на отца свой пиджак. По брусчатке тележка катилась с грохотом. Когда они добрались до Дома Антунеса, дядюшка Серральто лежал ничком, а не лицом кверху, как раньше. Ему уже ничего не было нужно, он думал только: «Они меня убивают».

Сестра из Дома Антунеса стала кричать, не жалея легких. Почему это сестра из Дешевых Домов не хочет его держать? К ней уже приводили отца, когда ему сильно нездоровилось. С тех пор как он вышел на пенсию, ему всегда нездоровится. Она села в тележку рядом с отцом, и они отправились в Колонию Сантивери, где жил один из братьев. Потом в Колонию Канти — этот квартал находился у станции, почти за городом, — к третьей сестре: нужно было все уладить сегодня же вечером, пока дождь не начнет хлестать вовсю. Дочь из Дома Антунеса, у которой было доброе сердце — как она сама говорила, — положила голову дядюшки Серральто себе на колени. Но дядюшке Серральто уже было все равно. К брату из Колонии Баусили, хотя это и недалеко от Дешевых Домов, решили не заходить. «Все равно никакого толка не будет, — сказала сестра из Дома Антунеса, — он тряпка». За братом из Плюс Ультры послали мужа сестры из Дома Антунеса. Пусть передаст, что все они встретятся в Дешевых Домах.