Антишахматы. Записки злодея. Возвращение невозвращенца - Виктор Корчной

Эм. Штейн: «Подавляющее большинство журналистов, как советских, что понятно, так и западных, считало, что в «буре в стакане йогурта» виновен лишь претендент, что его молочные претензии не стоят выеденного яйца... Монреальское жульничество чемпиона мира и Олимпийских игр 1972 г. по современному пятиборью коммуниста Бориса Онищенко было, как по мановению волшебной палочки, забыто, несмотря на то, что телевизор запечатлел обман для зрителей многих стран. Да, да, Карпов не Онищенко, но шахматный король был под неустанной опекой КГБ, то бишь Батуринского и Ивонина, а уж те толк в спорте знают. Корчной конечно же помнил, как именно КГБ «делал» матчи советских хоккеистов с канадцами в Москве. Сначала ]- всесильные органы телефонными звонками старались вывести из себя заморских гостей. Не помогло! Три оперативные группы тогда успешно применили «воровской» вариант и похитили у канадцев их мясной запас, привезенный специально из Канады, что-то около полутора центнеров. И что вы думаете? Желудок-то и сломал боевой дух спортсменов из Страны кленового листа. Сотрудники Комитета госбезопасности за это мероприятие получили награды и... попали в книгу Джона Баррона «КГБ». Вот и верь в йогуртную честность советской делегации!» («Континент» № 21, 1979).

Третья партия оказалась более содержательной, чем две предыдущие. Карпов попал под опасную атаку. К сожалению, в решающий момент я не нашел сильнейшего продолжения, и он защитился.

В 4-й партии, играя черными, я без труда уравнял игру — снова ничья. Накануне этой партии д-р Эйве сообщил, что он уезжает, а посему назначает Кампоманеса ответственным представителем ФИДЕ на матче. Помилуйте, ведь человек, заинтересованный в финансовом успехе,— будь он даже ангелом! — не может оставаться нейтральным во всех вопросах, связанных с соревнованием. По-моему, это ясно как день.

Итак, на 4-й партии Эйве уже не было. И, по странному совпадению, в зале появился удивительный субъект! Он сидел в одном из первых рядов, пристально смотрел на меня, всячески стараясь привлечь мое внимание. Бесспорна была и его связь с Карповым. Вообще, он сидел все пять часов неподвижно, на одном месте — его усидчивости мог бы позавидовать робот! — но в моменты, когда очередь хода была за Карповым, он просто каменел. Можно было почувствовать колоссальную работу мысли в этом человеке!

Б. Црнчевич: «Виктор Львович предвидел, что Анатолий привезет с собой в Багио человека злой науки, парапсихолога, и поручил фрау Лееверик найти его. Она это и сделала. Она заметила доктора Владимира Зухаря, который, сидя в 4-м ряду, неестественно дрожал и изо всех сил таращил глаза то на Виктора, то на Анатолия. И Корчной оповестил свое войско, что колдун на месте» («Эмигрант и Игра»}.

Субъект мне не понравился. Я попросил фрау Лееверик обратить на него внимание и по возможности не оставлять в зале одного. Я попробовал поставить вопрос о Зухаре на жюри — выяснить его личность и отсадить от сцены подальше. Но эта первая попытка окончилась полной неудачей. На запрос фрау Лееверик Батуринский ответил с достоинством: «Придет время — мы вам скажем, кто он такой, а пока это турист!»

Спустя несколько дней мы подали протест: попросили жюри, чтобы советские представители сидели на местах, специально отведенных в амфитеатре для членов делегаций. Тут Батуринский заявил, что существуют официальные и неофициальные члены делегаций и что специальные места предназначены лишь для официальных членов! В правила ФИДЕ я бы внес это заявление как «поправку Батуринекого». С точки зрения юридической, это полный абсурд: если ни в правилах ФИДЕ, ни в письме чемпиона накануне матча не было деления помощников на «официальных» и «неофициальных» — значит, такого деления не существует. С точки зрения практической, это просто обман: тренеры и врачи, никак не влияющие на игру, сидят вдалеке, а психолог и вооруженные агенты КГБ — рядом со сценой!

А Ивонин, официальный руководитель шахмат в СССР, как он может быть «неофициальным членом»?! Тот самый человек, который в январе 1975 года, осудив мое поведение, сообщил мне в своем кабинете, какой каре я буду подвергнут. «А если вы и дальше будете вести себя неправильно.— добавил Ивонин,— то мы с вами, не побоюсь этого слова, расстанемся...» Мы с ним и впрямь расстались — только совсем не так, как он подразумевал! А теперь один его вид вызывает у меня тошноту! И он «поправкой Батуринского» получил право сидеть в первых трех рядах — среди почетных гостей!

Что ж, признаем приоритет советских: в толковании законов — не только шахматных, а любых — им нет равных!

А что же жюри? Оно без колебаний приняло эту поправку...

Пятая партия была отложена в нелегком для Карпова положении. Мне и сейчас трудно понять, как случилось, что ни секунданты, ни корреспонденты-гроссмейстеры, ни я сам не видели записанного хода Карпова. Ход был действительно сильный, и мне пришлось уже за доской потратить минут сорок, чтобы наметить план игры. Вскоре после начала доигрывания я оказался в жестоком цейтноте. А тут неожиданно соперник позволил дать себе мат в несколько ходов, а я упустил этот шанс!

В дальнейшем моего преимущества оказалось недостаточно для выигрыша. Сперва я проверил точность защиты Карпова в трудном для него окончании, а потом, установив, что он хорошо усвоил «домашнее задание», доставил себе удовольствие запатовать чемпиона мира. Во-первых, мне не нужно было в этом случае обращаться к нему с предложением ничьей. А во-вторых, как ни закономерен пат в шахматной партии, получать его чуть-чуть унизительно. Смешно, но факт! Наверное, после этого случая Карпов счел себя в известной мере оскорбленным.

И еще кое-что в связи с 5-й партией. Когда после продолжительного доигрывания была наконец зафиксирована ничья, советский полковник юстиции на глазах у всего честного народа расцеловал филиппинского миллионера Кампоманеса!

В 6-й партии я вновь легко уравнял игру, и Карпов вскоре предложил ничью. Тут я слегка смалодушничал. Было видно, что позиция Карпову не нравится, да и времени он затратил больше... Увы, я тоже не железный. Напряженное доигрывание накануне сказалось и на мне, и я согласился на ничью.

Начало 7-й партии было отмечено инцидентом, который ввиду своей незначительности не был отражен прессой. Напомню читателю, что накануне матча по моему предложению была принята церемония рукопожатия перед партией стоя (в своих предложениях я особо настаивал на этом пункте, ибо в 1974 году в Москве 23-летний Карпов был не слишком вежлив по отношению к своему 43-летнему противнику).

Совсем недавно Карпов преподнес шахматному миру новую версию событий в Багио: «В своих предматчевых интервью Корчной не брезговал ничем — лишь бы вывести меня из равновесия. По его настоянию перед партией и после нее мы не обменивались рукопожатием» («Сестра моя Каисса», Нью-Йорк, 1990).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});