Украинское национальное движение и украинизация на Кубани в 1917–1932 гг. - Игорь Васильев

К концу 1929 г. местные власти на Кубани проявляли вопиющее равнодушие к реализации плана сплошной украинизации. Такая ситуация во многом сохранялась и в дальнейшем (97). Представители партийного и советского аппарата назывались в числе сил, активно тормозящих проведение украинизации (98). Ко всему прочему местные власти препятствовали включению украинизацию в число программ, на выполнение которых распространялся принцип ударничества (99).

Медленно шла украинизация в Ейском и Краснодарском районе. К концу 1931 г. делопроизводство на украинском языке было введено только в пяти населённых пунктах последнего района. В станицах Нововеличковской, Пашковской, Марьянской, Васюринской, Динской, Новотитаровской работа по украинизации неприкрыто и откровенно саботировалась. Эти районы не удалось сделать центрами украинской культуры, как планировалось ранее (100). Делопроизводство, ведение бухгалтерии, и изучение литературной украинской речи массово игнорировалось (101). Такая же ситуация сохранялось и в следующем году (102).

Делегаты краевого совещания уполномоченных по нацменделам, прошедшего в июне 1930 г. в Ростове-на-Дону, пришли к выводу, что план украинизации на 1929–1930 гг. практически сорван. В последствии ситуация менялась незначительно (103).

11 ноября 1931 г. Абинский райком ВКП(б) признал наличие трудностей в проведении украинизации. А председатель Абинского райисполкома Фоменко прямо заявил, что дела с украинизацией обстоят «погано» и ничего не сделано (104). Был назначен срок её завершения – 1 октября 1932 г. В начале 1932 г. силами Абинской районной КК – РКИ был расследован ряд персональных дел коммунистов. Все они обвинялись в проведении политики «русского великодержавного шовинизма» в возглавляемых ими организациях и учреждениях (105). Однако план украинизации так и не был выполнен на практике (106).

В станице Тихорецкой руководство не интересовалось украинизацией, проводя её как вынужденную повинность. «По-украински в учреждениях никто не разговаривал» – вспоминал П. Волыняк. Равнодушно к украинизации относилось и население в целом (107).

«Нам сейчас некогда. Мы откладываем и более важные работы, а не то, что бы проводить украинизацию» – говорил секретарь комсомольской ячейки станицы Новомышастовской (108). На хуторе Упорном Павловского района председатель сельского совета заявил: «Лучше убейте меня, а на украинский язык не повернёте» (109). В станице Старомышастовской председатель правления колхоза всю переписку на украинском языке клал под сукно, и не отвечал ни на один запрос, присланный ему на украинском языке (110).

Управленческий аппарат Абинского Райплодовощтабксоюза не торопился приступать к украинизации. Его глава Бурдович открыто заявлял: «Ничего мы не делали с украинизацией, и не делаем, пока не закончим заготовки, и вообще она нам не нужна». «Абинский Райпотребсоюз так же не спешил с украинизацией. Кроме украинской вывески больше ничего не было сделано. Глава потребительского союза Николай Косолапов говорил: «Это ещё спорный вопрос, есть ли украинцы основная масса района». Уполномоченная Абинского райкома по Варнавинскому станичному совету Райхлина на заседании станичного совета заявляла, что торопиться с украинизацией не требуется, так как это вовсе не важная компания. «Это всё пустяки, какая-то украинизация, и разговоры о ней голословные. И то, что пишут о ней, это потому, что есть бумага. Бумага всё стерпит» – сказал один из функционеров (111).

Общее отношение кубанцев к украинизации выразил опытный педагог, скрывшийся за инициалами Н.К.: «Я десять лет живу на Кубани, бывал сотни раз на собраниях граждан и никогда не слышал, чтоб масса населения, за исключением единиц хлеборобов и украинофильствующих интеллигентов, стояла за украинизацию». Профессор Кубанского сельхозинститута Ленский говорил: «Украинизация – искусственный вопрос, во-первых, «кубанцы не говорят по-украински, так как уже давно русифицированны, во-вторых, украинизация приведет к регрессу культуры, в-третьих жизнь не требует украинизации». (112).

Примечательно, что в автономиях Северного Кавказа украинцы не получили статуса национального меньшинства, а были приравнена к великорусскому населению, хотя украинизационные мероприятия имели место и там. В основном она выразилась во внедрении среди восточнославянского населения автономий украиноязычного школьного образования. Украинизация органов власти и прессы практически не проводилась. Здесь во главу угла ставилось выдвижение на ведущие позиции представителей коренных этносов автономных областей (113). Причём последние зачастую негативно относились к украинизации, так как при проведении этой компании слишком много внимания и ресурсов сосредотачивалось на украинцах (114).

Постепенно и для руководства страны становились всё более очевидными издержки украинизации.

10 декабря 1932 г. ЦК ВКП(б) обсуждал вопрос о хлебозаготовках в УССР, на Северном Кавказе и в Западной области. Присутствовали и руководители перечисленных регионов. Сталин предал суровой критике главного вдохновителя украинизации в российских регионах Николая Скрыпника. Принятое по итогам заседания постановление ЦК ВКП(б) «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и Западной области» (от 14 декабря 1932 г.) явило собой важный поворот в национальной политике. Ответственность за срыв хлебозаготовок была возложена на национально ориентированные украинские партийные кадры. В постановлении говорилось о том, что назрела необходимость очистить местные парторганизации и правления колхозов от украинских и кубанских самостийников (115). Не остался незамеченным и интерес, который проявляли к украинизации эмигрантские антисоветские круги. Они пытались представить эту правительственную компанию как вынужденную уступку под давлением украинцев (116).

Как уже отмечалось, имели место и попытки националистов использовать украинизацию в своих целях. Существует мнение, что в тех районах Кубани, где работали сотрудники Наркомата народного просвещения УССР и активисты национального возрождения, в начале 1930 г. имело место очаги антисоветского сопротивления (117). Так «самая украинская» кубанская станица Полтавская характеризовалась ОГПУ как наиболее контрреволюционно активная. На территории станицы действовали крупные банды и контрреволюционные организации (украинская националистическая, «Запорожцы», «Шесть верден») (118). В ожидании всплеска недовольства, который мог последовать за коллективизацией и началом голода, власти решили обезвредить украинофилов как «идейно вооруженною» силу, которая могла возглавить крестьянство наиболее проблемных территорий (119). К тому же в случае дальнейшего укрепления своего влияния украинофилы, особенно из числа коммунистов, могли стать самостоятельными от центральной власти и потому опасными. Накаченное агитационным анаболиком украинское национальное самосознание могло быть ориентировано в сторону, опасную для существования централизованного государства. Тем более, что украинцы выделялись среди советских нацменьшинств того периода высоким уровнем образованности и самосознания, широкой территорией расселения и мощной партийной организацией. Украинские коммунисты уже проявили свою самостоятельность во время хлебозаготовительных компаний рубежа 20–30 гг. Тогда украинские коммунисты самостоятельно пересматривали планы заготовок в сторону их уменьшения, не спрашивая мнения центра (120). В ходе украинизации укрепилась национальная интеллигенция, уже ставшая частично неподконтрольной власти. Это наглядно показывают украинские учебники конца 20 —х., начала 30 – х. гг. Некоторые из них имели слабую коммунистическую идейную составляющую, зато отличались сильным «национальным акцентом» (121).

К 1932 г. политика украинизации уже привела к росту среди украинцев шовинизма, который зачастую проявлялся в виде оголтелой русофобии и антисемитизма (122). Таким образом, она не привела к изживанию национальных конфликтов, а, наоборот, обострила их (123). Проведение «коренизации», т. е., выдвижение на руководящие должности не по заслугам, а по национальному признаку являлось сильнейшим раздражителем, вызывавшим бурную реакцию у очень многих людей (124). Это было особенно опасным в связи со стремлением антикоммунистических сил Запада использовать национальные конфликты в СССР с целью его уничтожения (125).

Политика «коренизации» теперь подлежала свёртыванию (126).

26 декабря 1932 г. постановлением Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета украинизация была остановлена. Выпуск периодических изданий на украинском языке и всякая издательская деятельность были прекращёны. Оставшиеся газеты должны были в трёхдневный срок перейти на русский язык. Радиовещание подлежало немедленной русификации. Всё официальное делопроизводство переводилось на русский язык в четырёхдневный срок (к 1 января 1933 г.). Все школы планировалось русифицировать к осени 1933 г. «В тридцать третьем в школу пошел. Украинский язык был кругом на Кубани. Занимались в школе на украинском языку. С пол – года. А с пол – года на русский перевели» – вспоминает житель станицы Бакинской А.Д. Петько (127).