Боевые паруса. На абордаж! - Владимир Коваленко

— Вы избегли галер, сударь?

— Вы меня с кем-то перепутали. Извольте извиниться, или… — А глаза бегают!

— Или что? Заметьте, я пока говорю тихо. Решили набить желудок на чужом празднике? Ну и ладно. Невелик грех.

На лице пикаро — облегчение. И понимание.

— А, я вас узнал. Теперь понятно, откуда я вам знаком! Вы младший алькальд, а я берегся только от грозных очей дочери старшего… Вот уж не знал, насколько быстра худая слава. Меня отпустили. Таковы девицы в Севилье — одна погубит, другая спасет. Могла ведь солгать, что четки краденые, но нет, признала, что залог свидания. Теперь плачет. Я бы и женился — но кому нужен нищий идальго? Ни кола, ни двора.

Чело алькальда хмурится в раздумье. Будто и правда его заботит судьба рыночного мошенника…

— Мне нужен! Видите ли, мои врачи — не наемные убийцы, воспетые стихом и прозой, а добрые собутыльники по университетскому землячеству — не советуют мне переедать. И вот я попал на один званый ужин с другого. Не поможете ли очистить тарелки? Так, чтоб ни гости, ни хозяева не заметили, чьей утробе сделали честь их угощения?

— После того, как этот мерзавец Кеведо опубликовал немалую толику хитростей, к которым прибегают голодные гости вроде меня, объедание ближнего превратилось из простой шутки в высокое искусство…

— За спасение моей жизни я готов расстаться с портретом короля, — глаза пикаро вспыхнули, — белым.

Тяжелый вздох. Реал, хоть на весах уравняется с эскудо, в пятнадцать раз легче! Но обед и сам по себе стоит не меньше. Да и доброе знакомство с уличным судьей для пикаро весит немало.

— Пусть будет белый…

— Не грустите. Подозреваю, это не последний случай, когда мне потребуется искусный объедала.

— Вот уж не думал, что буду благословлять докторов! Но как я узнаю, что вам потребен друг с луженым желудком?

Ответа нет — к разговору присоединяется хозяйка, решившаяся покинуть свой трон на женской половине и обойти беседующих гостей, одарив своим вниманием всякого достойного этой чести.

— Диего, с кем это вы шепчетесь?

— С одним знакомым. Большой плут, но, как оказалось, человек полезный.

— А, эти ваши дела в порту! Я думала, поэт… Сеньор столь очаровательно бледен…

Пикаро кланяется и разводит руками. Осторожно, чтоб не открылись залеченные поутру портновской иглой раны видавшего виды костюма.

Впрочем, молодой поэт — приманка не только для хозяйки. Не один женский взгляд следит — когда хозяйка отойдет, чтобы занять ее место. Тут главное — успеть, а дальше… У некоторых свои приемы! Кто-то кормит людей на убой. Истинно же благородные дамы более изобретательны.

Хорошо, что еще зима! Можно носить муфту. А в муфте — собачку. Всякий умилится. Заодно лишний повод для разговора. Сегодня песик не только украшение, но и подарок. Зима заканчивается, и живую игрушку пора сбыть в более постоянные руки. А какая рука крепче руки фехтовальщика и нежней руки поэта? Решено. Очаровательное существо получит в хозяева дона Диего де Эспиносу. Куда он денется? Похвалит собачку… Тут же и получит в подарок. А отказаться не посмеет. Вон как сияет…

Сияет, на деле, рядом. Маленькая полоска света, которую приходится прятать в солнечных лучах, точно как пикаро, — рваные штаны… Зато настроение пошло вверх. Теперь дону Диего — море по колено, Фландрия — рай земной! Увидел выглядывающую из муфты мордочку, немедленно захотел взглянуть на крохотное существо поближе.

— Вот уж не знал, донья Леонора, что вы любите щенят…

— Это взрослая собака.

— … на ужин.

И ведь все смотрят, как прекрасная дама — хлопает глазами. Потом захлопывает рот… Что она может сделать? Ну, дать обидчику веером по носу, чтоб подтвердить старое знакомство по Академии.

— Диего, вы несносны! Как можно?

— Обыкновенно. Вам не рассказали всей правды, сеньора! Это мексиканская порода, мясная. До завоевания у индейцев коров да свиней не было. На мясо собак держали. В записках соратников Кортеса под каждым днем: «На ужин ели щенят». Тоже, видимо, не могли поверить, что это взрослые собаки.

Какой уж тут подарок! Хорошо, Диего хоть говорит тихо. Если кто и расслышал, она успеет сбыть песика с рук. Тем более поэта перехватил хозяин и затащил за стол…

История десятая, в которой лязг оружия становится громче, а от полета муз проистекают одни неприятности

Что бы ни говорил его сиятельство городской советник, два года — уйма времени. Мантия дона Диего этих лет не пережила: вот на нем новенькая. Все тот же зеленый бархат, только нештопаный пока. Новые прорехи не ожидаются, младший алькальд временно освобожден от патрулей ради защиты тезиса. Скоро, очень скоро, бакалавр права — хотя и целый магистр искусств — станет лиценциатом. Начнет новую жизнь, но прежде чем выбирать путь, стоит лишний раз полюбоваться на то, куда заводит чужой. Диего проводит надушенной бумагой под носом. Да, у нее все те же вкусы. Впрочем, с чего ожидать, что женщина, верная одному и тому же аромату с младых лет, вдруг ему изменит? Тем более что на дорогие духи денег у доньи Аны довольно.

Диего улыбается. Все-таки забавно: сеньор Нуньес — муж хозяйки поэтического салона. Впрочем, художники у нее тоже встречаются, да и в Академию молодая дама отныне вхожа. Является в паланкине о восьми носильщиках, с несколькими служанками. Те идут следом, несут в руках бархатные подушечки, чтобы когда хозяйке потребуется стакан воды, подать его не иначе, как опустившись на колени. Впрочем, это зрелище Диего видит все реже и реже — некогда. Что толку читать стихи вслух перед полусотней знатоков, когда книжники смели уже и вторую, и третью книги: «Юридические сильвы» и «Незримые планеты» разошлись не хуже первой. Впрочем, третья многих разочаровала: на отменной хлопковой бумаге вместо коротких поэтических строк обнаружились уравнения, графики и несколько таблиц, которые должны немного помочь морякам в исчислении долготы.

На улицах молодому поэту теперь приписывают не только Гонгорины песенки, но и творения вполне живого и по-прежнему ядовитейшего Кеведо. Старый сатир недавно заметил нового соперника и, по обыкновению, написал на него эпиграмму, ухитрившись вместить в восемь коротких строк обвинения в кишечном нездоровье, лютеранстве, мусульманстве, иудействе, педерастии, кровосмешении, государственной измене, оскорблении величества и, что самое обидное, вторичности. Оставалось заключить, что старый друг инквизиции зубов не растерял. Ответного сонета, в коем без упоминания имен объяснялось, что на убогих не обижаются, Кеведо, похоже, попросту не понял: содержащееся в нем оскорбление следовало читать по третьим буквам строк. Четырнадцать строк — четырнадцать букв. «Кеведо, ты слепец». Дискуссия до поры затихла.

За окном стремительно синеет. Скоро! Сегодня не было дежурства, а студенты предпочитают слушать лекции дона Диего, пока голова свежа и руки не трясутся. Иначе как записывать? Недавно один умелец уговорил приятеля одолжить рукопись — а сам в типографию. На титульный лист — свое имя… Подвело негодяя лишь то, что рукопись он одолжил. И то, что обидел судейского, разумеется.

Вору — тюрьма, а издатель, недолго думая, заменил титульный лист «Незримых планет» — на точно такой же, но с правильным именем автора. Тираж тут же расхватали любители поэзии, которые потом принялись укорять дона Диего за злую шутку: книга, даже без переплета,[21] вещь недешевая. Для многих купить вместо виршей свод лекций по небесной механике — злой и напрасный расход. Особенно если учесть, что книга практически целиком написана на латинском языке.

Значит, письмо. Очередное приглашение. Что ж, придется, как и всегда, отписать что-нибудь вежливое — и сослаться на больной желудок. Донью Ану можно понять. Пока все гости упорно делятся на две половины — ее и мужа. И вовсе не на мужчин и женщин.

Успех ужинов у Гаспара Нуньеса для Севильи необычен, но именно в его доме происходит важное: общение двух важнейших частей городского общества. Дворян и верхушки третьего сословия, апикарадо. Умные, богатые, полезные, но неблагородные люди выше не прыгнут, пока не обзаведутся дворянством. Началось с того, что донья Ана натащила в дом поэтов и художников, а Гаспар не смог отказать от дома толстосумам, с которыми вел дела. Как-то незаметно стало полагаться приличным, что именно у семьи де Нуньес-и-Рибера герцогу пристало встретиться и с денежным мешком из купцов, и с художником, живущим кистью. Обсудить дела в ни к чему не обязывающем разговоре, допускающем, при случае, вежливый отказ безо всякого ущерба чести говорящих. До тех пор, разумеется, пока они делают вид, что обсуждают материи отвлеченные и гипотетические.

Клеем между сословиями выступают те, кто живет службой — а такие могут быть и дворянами, и апикарадо.