Тайны мозга - Каплан Александр Яковлевич

— Мы, люди, — идеальные, уникальные машины по распознаванию образов, — убежден доктор психологических наук, член-корреспондент РАН профессор Борис Митрофанович Величковский. — Причем скорость распознавания просто невероятна: 50 70 миллисекунд. Но удивительно не это. А то, что мозг узнает образ на 200 миллисекунд раньше, чем мы сами это осознаем. Это еще один факт в пользу самостоятельности нашего мозга. Например, всем известна легенда о том, как Ньютон открыл закон всемирного тяготения. «Почему яблоки всегда падают строго вертикально к поверхности Земли, — подумал ученый. — Наверное, они притягиваются Землей…»

Но ведь яблоки падали вертикально и до Ньютона, однако именно он, согласно легенде, смог в рядовом событии увидеть подсказку для гениального открытия. Что это было: внезапное озарение или результат многолетних размышлений?

— Даже интеллектуальные задачи мы решаем на очень большой процент — почти на 70 процентов, а может, и больше, — уверяет профессор Татьяна Черниговская. — Мы решаем, не осознавая то, что мы делаем, то есть даже тогда, когда решаем задачу. Если бы ко мне сейчас прилетела фея и подарила волшебный томограф, который показал бы мне каждый нейрон, то я бы отказалась. Ведь их квадриллион — этих связей! Что я буду делать с массой этих данных? А нужно, чтобы родился гений, который на это дело посмотрит и скажет: «Это не так, и это не так, а я пойду, пожалуй, пива выпью». А потом придет и скажет — вот как дела обстоят. Выходит, что проблема решается не тогда, когда вы мучаетесь. Просто мозг взял и сделал эту работу за вас. Вот так делаются открытия.

Знаменитый физик Ричард Фейнман, Нобелевский лауреат, младший современник целой плеяды не менее знаменитых физиков от Альберта Эйнштейна до Макса Планка, Поля Дирака, Нильса Бора и многих других, как-то заинтересовался, как же все-таки делаются открытия?

В своих знаменитых мессенджеровских лекциях, прочитанных в 1964 г. в Корнельском университете, в седьмой главе он так и пишет: «А теперь я собираюсь поговорить о том, как открывают новые законы». И тут же отвечает на свой вопрос: «Вообще говоря, поиск нового закона ведется следующим образом. Прежде всего, о нем догадываются! А дальше все просто, — разъясняет знаменитый физик. — Затем вычисляют следствия этой догадки и выясняют, что повлечет за собой этот закон, если окажется, что он справедлив. Затем результаты расчетов сравнивают с тем, что наблюдается в природе, с результатами специальных экспериментов или с нашим опытом, и по результатам таких наблюдений выясняют, так это или не так».

Откуда же берется эта догадка, возникает естественный вопрос? «Как я уже говорил раньше, — парирует Фейнман, — совсем не важно, откуда родилась та или иная догадка, важно только, чтобы она согласовалась с экспериментом и была по возможности определенной».

Тут-то и возникает подозрение, что догадка рождается там, где еще ничего не может быть объяснено и вообще вряд ли что-то может быть осознано!

А что значит «осознанно» или «неосознанно»?

Все с детства ощутили на себе проверку коленного рефлекса. Если слегка ударить медицинским молоточком в определенном месте под коленной чашкой, то голень непроизвольно поддастся вперед вследствие сокращения мышцы-разгибателя. Это движение называется врожденным рефлексом, оно генетически запрограммировано, условно говоря, парой нейронов, сенсорными двигательным, как у Аплизии втягивание жабр на раздражение сифона. Но помните, даже у Аплизии сила оборонительной реакции могла регулироваться посредством третьего нейрона, оценивающего не касание к сифону, а общую ситуацию, например, не прикасается ли кто электрическими проводами к хвостовой части тела. Вот, начиная от этого третьего нейрона у молюска, образно говоря, и выросла у высших животных целая регулирующая надстройка, называемая головным мозгом. Чем сложнее поведение животного, тем больше структур головного мозга участвуют в его управлении, дополнительно регулируя прохождение сигналов от чувствительных нейронов к двигательным в зависимости от самых разных обстоятельств как вне, так и внутри организма.

— Когда речь идет об очень сложном организованном поведении, то в одном случае может доминировать эмоциональная составляющая, в другом — память о каком-то мышечном движении, в третьем — что-то другое, и будут активироваться разные области мозга, — разъясняет Павел Милославович Балабан. — И во всех случаях будет приниматься решение, иногда одно и то же, но вызванное по разным путям.

А теперь представьте: вы видите старого приятеля. Поздороваться с ним или пройти мимо? Ответить на рукопожатие — простое механическое движение, управляемое от моторных зон коры. Но решение об этом действии принимается на более высоком уровне с учетом всех обстоятельств дела. Допустим, вам известно, что этот самый приятель занял денег у вашего коллеги, но долг до сих пор так и не вернул. И вы опасаетесь, что вас ожидает та же участь незадачливого кредитора. Теперь в процессе принятия решения «поздороваться или сделать вид, что «не заметил» вы вынуждены рассчитывать риски. В работу вовлекаются структуры, связанные с оценкой возможных отрицательных последствий, например миндалины в височной доле мозга. Но это не все: у приятеля есть симпатичная сестра, которая вам нравится. В игру вступает небольшая область в префронтальной лобной зоне коры головного мозга, отвечающая за самоконтроль. В результате вы все-таки окликаете приятеля и протягиваете ему руку. Скорее всего, даже не заметив ту огромную работу, которую за эти секунды проделал ваш мозг.

— Эта очень тонкая грань между сознательным и подсознательным, — считает биофизик Вадим Леонидович Ушаков, — но в основном процессы идут подсознательно. А осознанно мы обрабатываем лишь какую-то часть поступающей информации, чтобы модулировать то, что идет подсознательно. Мозг отсеивает: что идет «туда» или «не туда».

Действительно, многие исследования показывали, что сознание — это лишь способ систематизации окружающего мира. По словам профессора Высшей школы экономики и декана кандидата биологических наук Василия Ключарева, принятие решения связано в мозге с мириадами причин: генами, активности нейронов, выбросом нейромедиаторов при активации определенных областей мозга. А задним числоммы объясняем своимысли и поведение нашими склонностями, предпочтением или уроками пап-мам-бабушек.

— Конечно, как было бы хорошо, что все находится под сознательным контролем: это мне не нужно, это мне тоже не нужно, а вот это нужно, — рассуждает профессор Борис Величковский. — Но откуда я знаю, что мне на самом деле будет нужно?

К сожалению, мы не можем заглянуть в будущее. Наш мозг, способный в считаные доли секунды узнавать знакомые образы и складывать из них картину мира, не может просчитать все возможные варианты развития событии. А значит, ни мы сами, ни кто-либо другой не в силах на 100 процентов достоверно предсказать наше собственное решение.

— Одна из дилемм нейрофизиологии — сможем ли мы когда-то вообще понять мозг, потому что мы никогда не войдем в него изнутри, понять его субъективную сторону, — сокрушается психолог Василий Ключарев. — Есть даже такая работа, которая называется «Можно ли понять, что значит быть летучей мышью». И все сводится к тому, что у вас есть полная модель под названием «летучая мышь». То ест, вы можете предсказать, как летает летучая мышь, как она машет крыльями, как ест, что она делает в следующую секунду. В общем, есть полная модель летучей мыши. Но вот вопрос: можете ли вы понять, что значит быть летучей мышью?

«Самое главное, — вступает в дискуссию нейрофизиолог профессор Татьяна Строганова, — это не само по себе изначальное устройство нашего мозга, а то, каким образом это главное устройство взаимодействует с опытом. Мы не можем разделить наше «природное приданое» и наши внутренние задатки. Так придумала Природа. И ученые до сих пор не знают, как взаимодействует это «природное приданое» с внешней средой».