Unknown - popovy

Я ухмыляюсь, глядя на него, и моя ухмылка расширяется, когда он протягивает руку и хватает меня за руку, сжимая ее.

— Пойдем? — спрашивает он.

Я сжимаю его руку, моя ладонь прижата к его, кожа к коже, электричество потрескивает на моей руке. Не знаю, когда я стала человеком, который считает поцелуи и прогулку за ручку безумно эротичным, но это так. Все из-за него.

Взявшись за руки, мы идем через весь город.

И я постоянно говорю.

О маме.

Братьях.

О моем отце.

Бывшем женихе.

И работе.

Он внимательно слушает каждое слово, выходящее из моих уст. Это такое удивительное чувство, быть на самом деле услышанным. Более того, кажется, он меня понимает.

Мы проходим мимо сомнительных личностей, но Лаклану достаточно лишь посмотреть на них, и они отворачиваются от нас. Идем через парки, где он видит других бездомных собак, и это разбивает его сердце – и мое – что он не может спасти их все. Шагаем через кварталы неприглядной городской жизни, и Лаклан кажется более непринужденным, чем когда-либо. Он насторожен, но спокоен, даже когда мы проходим мимо окраины опасного района Тендерлойн. И я чувствую себя в безопасности.

Собаки все время идут рядом, Лаклан подкармливает их вяленым мясом из другого пакетика, за которым я сбегала в 7-11. Кажется, они чувствуют себя спокойнее, и Лаклан говорит, судя по всему, у них когда-то был дом, и поэтому найти новый для них будет проще.

Когда мы доходим до его дома, мои ноги гудят, и небо на востоке, кажется, светлеет. Я надеюсь, что это мне лишь кажется, потому что мне все равно придется идти на работу, когда встанет солнце.

Я надеюсь, что рассвет никогда не наступит.

Хочу, чтобы ночь продолжалась вечно.

Приходиться немного побороться, чтобы затащить лохматую собаку внутрь, тем более учитывая, что мы пытаемся не привлекать к себе внимание – Лаклан не уверен, можно ли держать животных в этом здании. В конце концов, он снимает свою футболку и оборачивает один из длинных рукавов вокруг шеи собаки, пока мы не попадаем в дом.

По крайней мере, полагаю, он делает что-то подобное, потому что я с открытым ртом таращусь на его тело без футболки. Я даже не тружусь отвести взгляд. Я устала и не спала, но вид всех этих мышц, этих татуировок для меня словно энергетик.

Но если Лаклан и замечает, что я отчаянно пялюсь на него, он этого не показывает. В конце концов, мы поднимаемся на лифте, собаки нервничают, и входим в его квартиру. Он тут же ставит для них миску с водой, в то время как они бродят вокруг и все обнюхивают. Он снова надевает футболку – черт побери – и начинает рыться на кухне.

— Я могу чем-то помочь? — спрашиваю я его.

Он качает головой и достает из холодильника сырой фарш.

— Повезло, что я ем много белка, — говорит он, раскладывая мясо в чашки и ставя их вниз. — Этого должно хватить.

Собаки с опаской обнюхивают еду, а затем начинают быстро есть.

Я наблюдаю за Лакланом, как он смотрит на них сверху, сложив руки на широкой груди с тихой улыбкой на губах. Глаза светятся, уголки глаз слегка изогнуты. То, как он смотрит на собак, полностью отличается от того, как он смотрит на кого-то еще, в том числе и на меня. В этом взгляде настоящая любовь.

Я готова умереть за такой взгляд.

Успокойся, безумные глазки, быстро делаю себе замечание. Один поцелуй и ночь, держась за ручки, и ты думаешь, что собираешься замуж за этого парня.

Мне даже не приходится напоминать себе, что на следующей неделе он уезжает.

Словно почувствовав мой взгляд, Лаклан смотрит на меня.

— Полагаю, я должен вызвать тебе такси.

— О, да, хорошо. — Я осматриваюсь в поисках часов и замечаю их на стене. Уже 4:05 утра. Святое дерьмо. Мне через три часа надо быть на работе.

Он выглядит извиняющимся и берет свой телефон, который заряжается на стене.

— Время летит, когда гуляешь по Сан-Франциско.

Он делает звонок и говорит мне, что такси в пути.

Я указываю на собак, которые обнюхивают кухню.

— Вы с этими ребятами будете в порядке?

— Да. Пойдем, я провожу тебя до двери.

Он открывает для меня дверь, и мы направляемся вниз по коридору. Мы оказываемся в лифте и без собак здесь как-то неловко. Мы не говорим, и я не уверена, о чем нам стоит говорить. Я хочу сказать ему так много. Даже больше, чем хочу сделать.

Так много, много вещей.

Когда мы стоим на улице, я смотрю по сторонам, ища глазами такси. Я хочу смотреть на него. Хочу выпить его словно стакан холодной воды. Но я так напряжена и устала, что боюсь, сделаю что-нибудь глупое.

— Спасибо, — говорит он мне, когда я, наконец, встречаюсь с ним взглядом.

— За что?

— За то, что была там, — говорит он. — Ночью. Было приятно не делать все это в одиночку. — Он делает паузу, облизываясь. — Иногда…одиночество это проклятье.

Боже. Я это знаю. Я чувствую эти слова сердцем. Мое горло сжимается от вспышки странных эмоций.

Он тянется рукой к моему лицу, задевая мою скулу своими грубыми пальцами. Брови сходятся вместе, и он открывает рот, будто хочет что-то сказать. Я задерживаю дыхание, выжидая и нуждаясь.

Подъезжает такси и сигналит, заставляя меня подпрыгнуть. Лаклан убирает руку.

Я смотрю на таксиста своим убийственным взглядом, разочарованно вздыхая.

Грубиян.

Смотрю обратно на Лаклана, желая вернуть момент.

— Итак, — говорю я, подыскивая слова.

— Итак, — говорит он. — Мы должны выпить кофе на неделе. То есть, если ты хочешь.

— Кофе было бы отлично, — говорю я.

Хотя член был бы лучше.

Он наклоняется вперед и нежно целует меня в губы.

— Скоро увидимся, лапочка.

Гребаный. Восторг.

Когда такси, наконец, привозит меня домой, я, шатаясь, добираюсь до кровати и падаю на нее, в последний момент вспоминая, что необходимо поставить будильник. Утром я буду чувствовать себя полной развалиной. И у меня даже не было секса.

Но, Боже, это абсолютно точно стоило того.

Я знаю, что засыпаю с улыбкой на лице, потому что, когда несколько часов спустя, звонит будильник, я все еще улыбаюсь.

Глава 10

ЛАКЛАН

Во сне мне снова пять лет. Я в одиночестве иду вниз по Принцесс стрит в Эдинбурге, абсолютно голый, с неба падает снег. Все вроде бы так же, но все же по-другому. Наркоманы, мимо которых я иду, мои друзья. Я вижу Эдди с его перчатками без пальцев, ногти толстые и желтые от никотина. Вижу Томаса и его браслеты трезвости, которые он никогда не снимает, несмотря на то, что слишком пьян, чтобы стоять. Вижу Дженни с шелушащейся кожей и спутанными волосами, которые удерживает клетчатый ободок.

И они видят меня. Но они не машут мне, не улыбаются. Они кричат, когда я прохожу мимо, пока шум не становится слишком громким, пока от их криков моя голова не начинает пульсировать.

— Где Чарли? — орет Эдди, из его гниющего рта вылетает плевок. — Где он? Что ты с ним сделал?

Я не отвечаю. Я бегу по снегу и оказываюсь в своей старой квартире.

Мне больше не пять.

Мне тринадцать. Высокий, худой, недоразвитый. Мой гнев только начинает пожирать меня и мир это яд. Мистер Арнольд загнал меня в угол в старой спальне моей матери. Она лежит на кровати глядя в потолок, будто меня там нет.

Она не спасла меня, когда мне было пять, не спасет и теперь.

Я стою лицом к стене, мне слишком страшно, слишком противно смотреть на своего приемного родителя, который приближается ко мне с протянутыми жадными руками.

— Не говори Памеле, — говорит он, голос сочится вожделением. — Это наш секрет.

Его руки приближаются к моему горлу, но я не оборачиваюсь.

Я плачу.

Я еще не научился давать отпор.

А когда научился, его отправили в больницу.

Его жена Памела говорила, что я дурное семя. И я заставил ее мужа делать это со мной.

И меня снова отослали.

Теперь я в детском доме Hillside.

Мне двадцать.

Мои костлявые руки покрыты царапинами.

Я расчесываю их еще больше.

Я умираю изнутри.

Мои зубы шатаются, выпадают из моего рта словно сахар.

Напротив меня, за столом директора школы сидит Чарли.

Спиной ко мне.

Он не шевелится.

Он до сих пор смертельно опасен.

— Чарли, — шиплю я на него. — Чарли, у тебя есть что-нибудь?

Но Чарли не двигается.

Мои конечности резко, неконтролируемо дергаются.

У Чарли есть то, что мне надо, чтобы остановить это.

Жажда.

Боль.

Пустота.

Все, что сидит глубоко во мне.

Я кладу руку – призрачно белую и всю в синяках – на его плечо и поворачиваю его в кресле.

Он смотрит на меня мертвыми, остекленевшими глазами, из носа течет кровь.

Она капает на чучело льва, которое он держит в руке.

В тот же миг, он двигается. Чарли у меня перед носом. Пустые глаза. Оскал гниющих зубов.

— Ты ведь не оставишь меня здесь, — произносит он, звуча как ребенок. — Ты не можешь этого сделать, Лаклан.

В следующий момент я лежу в переулке.