Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник) - Владимир Васильев

Кудряшов вытащил трубку изо рта и посмотрел на нее с сожалением.

— Все равно не понимаю, куда ты клонишь, Сергей, — сказал он. — Ты обещал про какой-то главный вопрос.

— Мы ведь не случайно приняли по умолчанию идею о том, что мажоиды — прямые потомки строителей каналов, — заявил Остапенко. — И парадокс Сагана отвергаем не случайно. В основе нашей убежденности лежит вера в собственное бессмертие. Да-да, не больше и не меньше. Взрослый человек примиряется с неизбежностью личной кончины, но в глубине души никто из нас не готов признать конечность культуры. Поэтому нам комфортнее верить в кочевников, которые погостили в Солнечной системе и полетели дальше. Поэтому мы инстинктивно гоним от себя мысль, что даже могущественные цивилизации угасают, стареют, исчезают, не оставив следа. Вот и пришло время сформулировать главный вопрос: зачем мы здесь, если мы смертны?

— И ты знаешь на него ответ? — удивился Кудряшов.

— Нет, — сказал Остапенко, — ведь великие не сумели на него ответить, а кто я… кто все мы по сравнению с ними? Нас же теперь только две вещи интересуют: колбаса и джинса…

8

На этот раз Остапенко поехал в Соацеру один — рано утром и без согласования маршрута с администрацией базы. В тот момент он еще не думал, что такая неурочная поездка может стать репетицией. Его мысли вертелись вокруг мажоидов. Конечно, Остапенко понимал, что идея их искусственного происхождения выглядит не менее надуманной, чем любые другие теории, связанные с гипотезой кочевников или парадоксом Сагана. Может быть, археолог Стеблов сказал бы определеннее, но и он, увы, не свободен от предубеждений.

Остапенко захотелось проверить самого себя: как он теперь будет воспринимать Кхаса и кхеселети, зная — нет, все же предполагая, — что они своего рода гомункулусы, да еще и жертвенные агнцы в придачу. По пути ничего необычного не произошло, только некоторое время за краулером бежал невысокий пылевой смерчик — предвестник грядущих бурь.

Соацера по-прежнему выглядела вымершей. Остапенко подумал, что, наверное, это связано с ритуалом «шести солнц», который никто из землян по понятной причине не видел и не мог описать. Но опять же вполне возможно, что преждевременный уход красных мажоидов в штольни вызван неразберихой, начавшейся из-за подготовки землян к эвакуации. Кстати, как мажоиды узнали о ней? Раньше он думал, что древние оставили после себя какие-то приемники на неизвестных физических принципах, которые старейшины научились использовать в своих целях. Но теперь закрадывалась новая оригинальная мысль: если предки мажоидов были выведены искусственно, то их творцы должны были подумать об организации эмпатической связи наподобие той, которая возникает между псом и его хозяином. Конечно, все это антинаучные спекуляции, но ведь никто и не мешает спекулировать себе, не спеша нанизывая одну гипотезу на другую и получая от этого известное удовольствие.

Кхас все так же сидел у дыры входа, но, видимо, спал, спрятавшись под карапакс. Детеныши собрались вокруг него, трогательно прижимаясь к костяной оболочке, словно пытались согреться морозным утром. Остапенко с некоторым облегчением понял, что в его личном восприятии ничего не изменилось: он не видел в них биологических роботов, созданных землянами — магацитлами? — в незапамятные времена. Наверное, если такое и случилось бы, то он все равно не смог бы испытывать отвращение или презрение к ним. Ведь в чем-то кхеселети этого поколения были и его детьми тоже — странными и глупыми, но разве дети где-нибудь бывают другими? И одиннадцать из них скоро умрут…

Остапенко зашнуровал спецкостюм, надел доху, натянул перчатки, проверил респиратор. Когда он выбрался из краулера, оказалось, что Кхас уже проснулся и наблюдает за его приближением.

— Хшо хашикхо, Кхас.

— Хшо хашикхо, Шсаргей.

— Кхас, мне нужно встретиться с шоешос. И поговорить.

— Некхлшзя, Шсаргей. Шоешос не встрешчаюкхся с кхсемлянами. Охни кхолод и тьшма, кхсемляне шсвет и окхонь.

— А кхаших? — нашел уловку Остапенко. — Как с шоешос встречаются кхаших? Ведь вы тоже свет и огонь?

— Кхаших не встрешчаюкхся с шоешос. — Кхас оставался непробиваемым, как и его карапакс.

— Где же происходят шесть солнц? Кто их делает? Кто превращает кхаших в свет и огонь?

— Кхаших икхдут в мексшто ш-шести шсолншц. Кхаших не вошсвращаются.

Остапенко почувствовал, что находится на верном пути.

— Ты знаешь, где это место?

— Да, Шсаргей. Я бхуду тхам в пхерхвое шсолншце.

Пятое ноября. Первый день верхнего соединения Земли. Через двое суток после эвакуации. Время еще есть.

— Кхас, ты ведь умеешь пользоваться картой?

— Да, Шсаргей, тхы наукхчил кхменя.

— Тогда подожди немного. Я быстро вернусь.

Когда Остапенко шел к краулеру, чтобы извлечь из укладки спутниковую карту местности, он широко улыбался под маской респиратора. Идея, только что пришедшая ему в голову, казалась чертовски удачной. Он не догадывался, какой ужас его ждет.

9

На базу Остапенко вернулся уже ночью. Свой обратный путь он почти не запомнил. Но, несмотря на это, сделал все четко, как по инструкции. Ввел краулер в ангар, подключил к зарядному блоку, прошелся пылесосом по сиденью и полу. Завершив обслуживание машины, по радиальному коридору попал в хозяйственно-бытовой сектор, там снял снаряжение, разделся догола и сразу встал под душ.

Потом Остапенко долго наслаждался обжигающе горячими струями. От водной процедуры хотя бы немного полегчало, и ему перестало казаться, что он вдыхает запах горелой плоти. Конечно, никакой плоти — ни живой, ни мертвой — на жертвенной площадке культа «шести солнц» не было. Игра воображения, ничего больше. Но что это меняет?..

В секторе появились инженеры систем жизнеобеспечения — усталые, мокрые и вонючие. Остапенко поздоровался с ними, но задерживаться и вступать в беседу не стал, торопливо натянул трикотажные штаны и майку, украдкой вышел. Как научному руководителю ему полагалась привилегия — собственная изолированная комната, и Остапенко направился прямо туда, не замечая тех, кто попадался на пути. Ему очень надо было побыть одному, однако в комнате его ждали.

Зайцева сидела на кровати, забравшись туда с ногами, и делала вид, что читает книгу. На ней было ярко-красное платье без рукавов, с глубоким декольте и юбкой выше колен. Остапенко не подозревал, что у нее есть такая одежда.

— Добрый вечер, Сережа, — сказала Зайцева, немедленно откладывая книгу. — Как прошел день?

Остапенко пристроился с краю, потому что другой мебели в его маленькой комнате все равно не было.

— Добрый, — сказал он без приветливости. — Что ты тут делаешь?

— Зашла вот, — сказала Зайцева. — Решила навестить. Скоро отлет, в транспорте будем жить, как сельди в бочке. Когда еще сможем поговорить по душам?

— Ты хочешь поговорить по душам? — Остапенко прищурился. — С чего бы это? Тебя Кудряшов, что ли, прислал?

— Вот еще. — Зайцева выразительно поджала губы. — Ты же знаешь, что я к нему равнодушна. Но он сегодня сказал, что ты очень расстроен, что ты просил отменить эвакуацию ради наших кхеселети, ради того, чтобы они выжили, а Гречихин тебе отказал. Знай, что я тебя полностью поддерживаю!.. Я сегодня препарировала убитого черного. Все-таки Штерн оказался прав. В тельсоне у шоешос игла и две железы, вырабатывающие ядовитое вещество типа титьютоксина. Они очень опасны. Если бы они на нас нападали, то база не продержалась бы и дня. И вот такие убили наших деток… Ты приляг, Сережа. — Зайцева похлопала ладонью по покрывалу рядом со своим бедром. — Устал, наверное? Где был сегодня?

Остапенко не воспользовался ее предложением, но прислонился к стене и вытянул ноги, давая мышцам расслабиться.

— Я был там, где шоешос убивают кхаших, — сказал он, хотя не собирался делиться впечатлениями по этому поводу с кем-нибудь. — Там страшно, Ирина. Там какое-то очень древнее сооружение, построенное явно для других целей. Шесть концентрических окружностей, одна в другой, выложенных камнями на ровной поверхности. Огромные опоры, вроде наших прожекторных вышек на стадионах, удерживают колоссальную двояковыпуклую линзу из прозрачного материала, но не из стекла, конечно. Наверное, когда идет ритуал, шоешос ставят кхаших в фокус линзы, а солнце в эти дни оказывается именно в том положении, чтобы поджечь все, что находится в фокусе… Еще там целое поле прожженных карапаксов. Шоешос оттаскивают их после завершения ритуала… Тысячи или десятки тысяч… Большие и поменьше. Старые и новые…

Слушая, Зайцева смотрела на Остапенко широко открытыми глазами. Когда он осекся и замолчал, она потянулась к нему и положила ладонь на небритую щеку.

— Это настоящий кошмар, — сказала Зайцева. — Как ты вынес?.. Сережа! Давай и впрямь останемся! — Ее тон резко изменился, и она зачастила: — Сбежим на краулере перед самой эвакуацией, отсидимся где-нибудь сутки, потом вернемся. И будем жить на базе. Ее, конечно, трудно будет поддерживать вдвоем, но ведь всю и не обязательно. Поселимся, например, в оранжерее. Последние люди на планете. Или нет, первые! Как Адам и Ева! Будем ездить в Соацеру, навещать наших кхеселети. И шоешос не смогут убить их. Давай!