По естественным причинам. Врачебный роман - Люкке Нина

Вернувшись в кабинет после свидания, оказавшись наедине с собой или с пациентами, я думала о руках Бьёрна. Его большие, теплые руки. И при мысли о его руках, о звуке его имени меня охватывали дрожь и ни с чем не сравнимая радость. Пробуждаясь, эта радость озаряет и наполняет каждую мою частичку светом. Пытаться урезонить себя в этот момент – все равно что пытаться урезонить кошку, и всякий раз, когда я заглядываю в себя и пытаюсь разглядеть сущность или силу, стоящую за всем этим, у меня возникает ощущение, что я смотрю в глаза кошке. Сначала она щурится, потом широко раскрывает глаза. Я смотрю на нее в ответ и пытаюсь понять, чего же она хочет. В моей голове роятся всевозможные объяснения, она как ни в чем не бывало начинает вылизывать себя. Затем она ложится на бок, моргает и через мгновение засыпает.

10

На часах полдень, время обеда, сегодня пятница, а значит, на раздаче в столовой горячее блюдо. Интересно, что они придумали на этот раз? Тако, паста, карри, а может, суши. Маленькие будничные радости важно ценить, поэтому я заставляю себя спуститься вниз. На самом деле мне хочется остаться в кабинете, есть неохота, лучше умереть с голоду, но я перебарываю себя, расправляю плечи и широко шагаю по направлению к столовой, ведь все в порядке, все в порядке. Все в самом деле хорошо.

Когда-то мы могли позволить себе говорить в столовой все что угодно. Например, предложить ввести дополнительный налог для участников марафонов, на основании многочисленных травм по причине переутомления, или по крайней мере десятикратно увеличить регистрационный сбор на все забеги и заплывы – с этим предложением были согласны все сотрудники нашей клиники, за исключением двух тощих и морщинистых марафонцев. Кто-то мог выступить с предложением выдавать страдающим ожирением специальное разрешение на владение автомобилем. Или ввести тюремное заключение в качестве наказания за уход от вакцинации и повысить размер штрафов за злоупотребление алкоголем и наркотиками. Но времена изменились: теперь мы настороже. Любое радикальное высказывание может быть записано на камеру или диктофон и тут же выложено в соцсети любым из сотрудников, сидящим за столом поодаль и ковыряющимся в телефоне, – а этим за обедом так или иначе занимаются почти все, – поэтому столовая перестала быть оплотом свободы слова, ведь здесь мы все на том же коротком поводке, как и в кабинете с пациентами. Теперь в нашей столовой обсуждаются те же темы, что и на любом другом рабочем месте в Норвегии: планы на отпуск, последние новости, сплетни. В одно ухо влетело – из другого вылетело. Но в последнее время обед в пятницу стал для меня единственной возможностью за всю неделю съесть что-нибудь горячее, поэтому я продолжаю сюда исправно ходить. К тому же каждый раз я напоминаю себе, почему не обедаю здесь в остальные дни.

Административный персонал занимает один стол, врачи – другой. Я усаживаюсь за стол врачей, на свободное место рядом с Бунтарем. Бунтарю за семьдесят, у него всклокоченная седая шевелюра и расстегнутый на груди халат. Он всегда готов вступить в жаркую дискуссию, чтобы наконец произнести свои любимые слова: опекунский совет, реакционер, расизм, сексизм; когда они вылетают из его рта, все его тело начинает дрожать от удовольствия. Будь Бунтарь на поколение моложе, он точно бы жил в Гренде или знал бы кого-то оттуда. Если у вас упадок сил или кружится голова, стоит только переступить порог кабинета Бунтаря, и у вас в кармане листок нетрудоспособности на неделю. Еще вы можете между делом признаться ему в метеозависимости, вам очень плохо из-за проливных дождей, которые не прекращаются уже неделю, тогда он непременно выпишет вам рецепт на какой-нибудь антидепрессант или таблетку счастья. Бунтарю нравится играть в Деда Мороза, щедро раздающего подарки из государственного мешка. Он убежден, что каждый должен всегда получать все, что просит. Вы имеете на это право – любимый аргумент Бунтаря. Так что если вы хотите заполучить что-то – разумеется, если речь идет о социальных благах, – вы можете ни на секунду не сомневаться, что вы это заслужили, что у вас есть полное право обладать этим, ведь вам это требуется. В этом состоит суть его бунта: мир, свобода и все бесплатно. Но не забывай, милый мой Бунтарь, что кто-то платит за все, что ты так щедро раздаешь, и рано или поздно касса опустеет, тебе не приходит это в голову? Но, наверное, к тому моменту Бунтарь отдаст концы, ведь ему уже за семьдесят.

По другую сторону от меня сидит Финансист. Он свежевыбрит и короткострижен. У него самое высокое во всей клинике разрешенное число пациентов в день. На столе перед ним разложена деловая газета «Дагенс Нэрингслив», он сверяется с курсом акций и вступает в разговор, только если речь заходит о деньгах.

Напротив меня сидит гинеколог, его кабинет находится этажом ниже, рядом с кабинетами других специалистов. Судя по всему, он ходит в солярий и не скупится на лосьон после бриться. Под медицинским халатом у него светло-розовая рубашка. Попасть к нему крайне сложно. Не потому, что он какой-то невероятный профессионал, а потому, что он делает своим пациенткам комплименты по поводу их половых органов и репродуктивной функции. Одна знакомая, побывавшая у него на консультации, поведала мне, что весь прием он рассуждал о том, как она выглядит между ног. Он говорил о «свежем цвете», «высоком лобке» и о том, что у нее, у пациентки, – ей на тот момент было сорок пять – масса яйцеклеток в яичниках и что она может родить еще несколько детей, если захочет. Большинство людей, особенно женщины, стыдятся своих половых органов, так что он грамотно выбрал нишу. Но он совершенно забыл взять у моей знакомой анализ на цитологию, ради которого она, собственно, пришла.

Бунтарь то и дело подсаживается за стол администраторов и пытается начать разговор. Администраторы улыбаются, смеются и что-то говорят в ответ. Он ведь один из их работодателей [17]. Бунтарь не осознает, что они не разговаривали бы с ним так вежливо и не смеялись бы так заливисто в ответ на его шуточки, будь он одним из них. Тот же случай, что и у меня с польской уборщицей, но подобные вещи лучше видно со стороны. Бунтарь радуется смеху администраторов как ребенок и то и дело поглядывает в нашу сторону: «Видите? Проще некуда». Легко потешаться над Бунтарем, однако у него хотя бы есть идеология и готовые ответы на все вопросы – кто, что, где. Что бы Бунтарь сказал Толстяку, что бы он сделал, думаю я и разглядываю его грудь в расстегнутом халате: он сидит, закинув ногу на ногу и выставив на всеобщее обозрение свои стоптанные ботинки.

Сегодня блюдо дня – лазанья с салатом. Тема дня – врач и медсестра, не первый год тайно крутившие роман. Хотя они оба состоят в браке, недавно они обнародовали свои отношения и вместе переехали в тесную квартирку. Сегодня ни одного из них нет на работе, поэтому мы можем посудачить о них.

Кто-то за столом стонет: ему пятьдесят три, трое детей от трех разных браков, ей тридцать шесть, детей нет. Кто-то говорит о статистической вероятности того, что долго они не продержатся.

В разговоре участвуют далеко не все – многие молчат. Я одна из тех, кто смотрит в тарелку, молча жует лазанью и салат, делая вид, что не понимает, о чем речь. Когда-то я могла бы себе позволить похихикать над этим вместе со всеми. Как же глупо и бессовестно всегда выглядят со стороны подобные истории, какими же неуравновешенными дураками кажутся их участники, но, лишь очутившись в их шкуре, ты начинаешь понимать, что у тебя нет того выбора, который мерещится всем со стороны. Тот, кто находится в самой гуще этой запретной грязи, всегда найдет себе оправдание, однако для верных и трезвых сторонних наблюдателей вся затея представляется абсурдной, жалкой и смехотворной. Судьи в недоумении качают головой: как же можно так по-дурацки разрушить свою жизнь.

Подобный отстраненный взгляд на происходящее позволяет благонравным наблюдателям поддерживать веру в необходимости благопристойности. Это чем-то напоминает публичные казни при диктатуре: в Тегеране и Эр-Рияде жители собираются на стадионах, чтобы воочию убедиться в том, что закон не следует нарушать. Обществу необходимо это напоминание о неизбежном наказании, равно как и коллективный акт, позволяющий исторгнуть чужеродный элемент. Нож гильотины поднимается, затем падает, тела содрогаются, головы катятся на мостовую. Сидящие вокруг стола склабятся, и, хотя никто ничего не говорит прямо, все, в том числе я, отчетливо слышат: «Подождите. Скоро наступит ад».