Рассказки конца века - Александр Силаев

Свободной лапкой Ольга Николаевна все так же катала фантик, слегка позевывая…

— Вы романтик, мой друг, — заметил она. — Бледный юноша со смущенным взором. «Хулибан» таких раком ставит. И профессии вы более не уместны… Осторожнее, мон петит ами — как бы вас, простите, не инициировали. Ну досрочно. Как сказали бы в СССР — по линии партии и правительства… Или по линии профсоюза? Я не помню это СССР, наше поколение уже ничего не помнит… Мы как дети, не помнящие иванов… подчас сукины — се ля вот… Ай, что же вы делаете?

Тимофей, встав на четвереньки, игриво кусал напарницу за мизинец, а затем покусывал за другие пальцы.

— Ну сущий козел, — сказала она с улыбкой. — Мой славный ручной козел… Одомашенный… Ну, козел, скажи девочке свое зычное бе-е-е.

— Бе-е-е, — покорно сказал Тимофей. — И чем оно не зычно?

— Действительно. Только я дама капризная, мне такого мало… Надо развлекать… Покажите лучше акробатический номер.

Ольга Николаевна с ногами забралась на диван, Тимофей же отошел в угол (видимо, заготавливая номер). В тот миг в комнату ворвался Алеша. В вытянутых перед собой руках он держал исторический предмет — пистолет марки ТТ, что некогда так любили русские убийцы по найму…

— Ай-ай-ай, шалунишка, — погрозила девушка. — И кого же ты, охальный заебанец, нынче хочешь убить? На сей-то раз?

— Мои предпочтения не меняются, — хмуро сказал Алеша, уперев ствол в сторону Тимофея.

— За что же нынче? Обрати внимание, мой стервец, твоя пися потеряла весь налет флера и актуальности… Она, сильно говоря, пребывает в забвении и отставке…

— Именно поэтому, — сказал мальчик. — Именно поэтому, Ольга Николаевна, я вскрыл сейф вашего супруга. Я ведь знаю, что там лежит пистолет ТТ…

— Черт возьми, господа! — рыкнул Тимофей. — Это становится интересным. У меня душа вернулась из пяток, с этой безумной речи… Поясни же свою мысль, малолетний… вот не хочу это слово говорить, а скажу: малолетний преступник. Или вы ничего не знаете о порядках — в медвежье-угловой школе тому не учат? Не знаете, что убить живое существо просто так, без доказательной базы — не с руки? Архискверное поведение. Надо быть отчаянным засранцем… За это, между прочим, тоже инициируют…

— Почему же, — спокойно сказал Алеша, — без доказательной базы… Нельзя быть таким, как вы, мутным дядей… Сначала вы заигрывали со мной, потом с Ольгой Николаевной — где же ваша порядочность? Где, — заорал Алеша, — верность избранному объекту страсти?! Где ваше честное слово?! А если я ревную?! Если я ревную тебя, говно?! Умри, несчастный! — с этими словами мальчик дрогнул, скосился, выстрелил. Тимофея толкнуло в грудь и повалило на цветастый ковер. Алеша приблизился и деловито разрядил пистолет вторично. Как взрослый человек — в голову… Перевернув неживую тушку Тимофея Ивановича Зарецкого на живот, оглядел огромную дыру в спине, с выдранным клоком мяса… Прихмыкнул. Причмокнул. И вдруг залился потоком горячих слез…

— Я их боюсь, — плакал он. — Трупов боюсь, Ольга Николаевна… Когда нас в классе на труп водили, я дорогою блеванул — ну правда… Вы мне верите? Как же дрочить-то буду — над свежим трупиком? Если я его до смерти боюсь… Я ведь сейчас блевану еще, чтоб вы знали — ровненько на ковер. Извините меня пожалуйста, если так ненароком будет, я не со зла, так сказать — с души просто… С души меня воротит, как взрослого человека… Посмотришь на такие кошмары и жить не хочется. Это ведь не кино уже. Это по делу… По жизни… Своими руками уменьшил число топорников, за такое вымпелы не дают… За такое, наверное, на общем слете инициируют…

Ольга Николаевна ободряюще потрепала его по щеке:

— Не плачь, малыш, не такое еще перемелется… Жизнь только начинается, ты пойми. А в жизни бывает всякое. Главное — ломоветь душой. Дурачок! Мастурбировать отныне не обязательно. Над свежей тушкой, хочу сказать. Это блажь, каприз, удел извращенцев… Кокнул кого надо, и привет родне… Ну скажи, кому сейчас с этого полегчает? Может быть, Тимофею Ивановичу?

— А мне сказали, что надо, — поднял зареванные глаза Алеша.

— Кто тебе сказал? Васька, наверное, Хрыч? Не верь ты ему, Алешенька. Васька Хрыч — дурак и отпетый враль… И мошенник… Даром что второгодник… Шпана он дворовая, твой Василий, и что с него взять? — шерсти клок?

— Не надо про Васю плохо. Вася мой заядлый товарищ по всяким играм… Мы с ним к Таньке Ромовой вместе ходим, он слева, я справа — или наоборот…

— К Танюшеньке ходи, это надо… Я к ней тоже в твои годы ходила — не без этого. А с Василием осторожно. Он тебя продаст, подведет, никогда не выслушает… Вася — он такой. Парень что не надо…

— Но почему?

— Вот подожди: он тебя научит… Почешешь репу, и все. Поздняк будет.

Альбом лежал, обнажив недорисованное: Деда Мороза. Приветливый старик пушил бороду и залихватски волок мешок. На сером мешке, как водится, алела надпись: «подарки». Он волок мешок среди сугробов и елок. Дело было в лесу; но елки были в гирляндах, цветных шариках и фонариках. Из-за елок смотрели разные звери. Как ни удивительно, даже слон… В чем-то шерстяном — так что, может, это был мамонт… Досрочно воскресший к празднику… Дед Мороз пилил в соответствии с табличкой на палке. Палка торчала из снегов, а слова над стрелочкой говорили: «к детям»… Позади Деда Мороза виднелся чей-то контур — недорисованный…

Над картиной было подписано: «Миф XX века».

Алеша тихо-мирно перестал плакать.

— Спасибо, Ольга Николаевна… Помогли…

— Мальчик мой, у меня к тебе личный вопрос… Только не пизди, солнышко — скажи правду, как бы горька она не было. Или сладка — мало ли… Ты действительного ревновал этого мандалая?

И Ольга Николаевна, ради большей ясности, пнула ногу погибшего Тимофея.

— Нет, — признался Алеша. — Я просто хотел умягчить его конец. Конец-то, между нами, тяжелый… Зачем гадить в последний миг? Пусть радуется, что из-за него готовы на многое… Пусть радуется, что даже такие дети… Это ведь хорошо, когда тебя любят дети?

— Очень хорошо, — выдохнула она. — Так вот ты какой, мой мальчик.

— Ну конечно, Ольга Николаевна. Конечно, я ревновал только вас… Не могу назвать это любовью… Детская навязчивость — самая нелепая. Вы согласны?

— Да! — крикнула она. — Миллион раз да! — и метнулась в сторону цепенеющего Алеши.

Сгребая его в охапку, она говорила следующее:

— Как мы этого барбоса… проучили, да?.. он материя, косная материя — недаром их в элите зовут топорники… Дух должен торжествовать… вытащить себя из дерьма… за уши… за нежные твои ушки… Вот увидишь, мой дивный мальчик… Ой!

Ноги ее мелькнули перед лицом Алеши. Глаза расширились, и реальность канула в них.

— Какой же ты все-таки дивный…

— А мы успеем? — он сморщил нос. — До прихода вашего, чтоб он не пришел?

— Супруга-то? Успеем, — весело сказала она. — Если не станем возиться с трупом. Пусть с ним возятся бандиты из службы края. Им за это уплачено…

— Тогда скорее лезьте…

И Ольга Николаевна полезла в шкаф за большой зеленой коробкой с тремя продольными полосами. Цвета они, эти полосы, были красного… По центру коробки был выписан равнобедренный треугольник, внутри его сиял глаз. Мудрый и все понимающий — даром что нарисованный на картоне… Она второпях подмигнула этому глазу. Алеша наконец-то радостно замычал.

г. Красноярск, 2002 год

Признания врага народа

Я хлопаю глазами и пою тягучую песнь акына. Что вижу, то и пою. Если вслушаться, то кажется, будто я очень злой. Однако это неправда: представьте, что вы видели Бога, а затем вам показали черта. И вот вы говорите, что у черта кривые рога и мятая задница, а вас упрекают, что вы не цените окружающих. Но, поверьте, любить чертей означает не любить многое другое. Не удивляйтесь: как честный человек, брызжу ядовитой слюной.

Теперь о сути. Позвольте, я объяснюсь. Я не русофоб, бросьте… я, наверное, даже фил. Конечно, фил. Это слабо и глупо — вообще быть фобом. Я просто не знаю, что за границей. Может быть, там гоблины и драконы. А может, педерастия и Мамай. Но у меня только два объекта: Россия и лучший мир, идеальное государство, нечто из сферы не действительного, но должного. Сравнение, сделанное в пользу мечты, поражает своей жестокостью: российская сборная — в теперешнем составе, на рубеже веков — продула со счетом 15:0. Вот тебе, бабушка, и аналитика «русофобства».

ЗИМА

Это где-то полгода. На севере — больше, на юге — меньше. На востоке — яро, на западе — так себе, евро-зима, сущий либерализм: сибирский ноябрь был бы в западных губерниях пиком холода.

Бывает, что к первому декабря люди уже порядком устают от долгой зимы… Однако нет денег свалить в Италию, как Гоголь или пролетарский писатель Горький. В спячку не впадается… То есть впадается — но это ничего не меняет.