Одержимый сводный брат (СИ) - Ирсс Ирина

Не знаю, что внезапно задумал Кайманов, но я в этом точно участвовать не собираюсь. Эти метаморфозы — чересчур подозрительны. А когда я слышу:

— Лина, пожалуйста, ответь! Это очень важно!

И вовсе окончательно теряюсь.

Егор всё продолжает приближаться, слишком ловко, пока я собираюсь с мыслями, поэтому единственное, что могу, резко выкрикнуть:

— Стой!

А сама отступаю аж на целых три шага.

— Стой на месте и не подходи ко мне! Никогда, слышишь? Больше никогда не смей даже…

Но он как будто не слышит, пробует перебить, вскидывая руки в примирительном жесте, что окончательно приводит к мысли, что он что-то задумал.

— Лина… — начинает он, но я его обрубаю.

— Нет, Егор! Катись ты к чёрту! Понял? Никакой больше Лины или птички! Не хочу тебя ни видеть и слышать! Понятно!? — Я начинаю пятиться спиной назад, при этом ставя огромную точку. — Если ещё раз попробуешь что-то сделать мне, богом клянусь, Кайманов, ты даже не представляешь, что я с тобой сделаю!

И всё, я просто пулей вылетаю из комнаты, слыша за спиной слабое: «Пожалуйста», но я от этого бегу только быстрее, хотя Егор больше и не пытается остановить. Пока сама не знаю, куда я собираюсь идти. Но знаю одно: кому я уже сегодня позвоню, чтобы сказать: «Я согласна».

Глава 19. Егор

— Кай, твою мать, — во всю матерится Рим, отталкивая меня назад от одного черта, которого не то чтобы размазать стоит, а к чертям похоронить в этой гостинной. — Успокойся, мужик! — продолжает удерживать меня Римчук, а меня уже лихорадить начинает, как необходимо добраться до грёбанного Удовиченко Макса, чтобы раз и навсегда запомнил одну единственную вещь.

Лина, бл…ь, неприкосаема!

— Успокойся? — рычу на Рима, который смотрит на меня так, будто совсем не узнает. — Да этому утырку башку открутить надо за то, что он пустил её в клуб! Тем более, на бой! Офигенно, бл. ь?

Рим ничерта не понимает.

Правильно, потому что он ещё не знает, что натворил Удав три года назад. Зато теперь знаю я. И правда меня просто выкашивает, потому что знай я её раньше…

— Этот “утырок” не оставил несовершеннолетнюю девчонку ночью на улице, — возвращая меня из мыслей, которые ещё немного и расплавят мой мозг, подаёт Удав голос из-за спины Рима, явно не собирающийся при общих друзьях спускать мне оскорбления.

Ещё бы, после такого удара в челюсть, что он успел словить от меня, пока не ввязался Рим и не оттащил, ему не особо хочется падать ниже. К тому же, пока меня держит Римчук, можно быть смелым. Вот только Рим не сможет держать меня бесконечно, а вот моё желание урыть его — вот, что останется теперь со мной навсегда.

— Да ты мне вообще “спасибо” должен сказать, зная, какие там отшиваются кадры, — бросает в догонку, а меня едва не пробивает на смех.

Спасибо? Ооо, я могу ему такое спасибо отвешать, что ещё пару месяцев будет лицезреть в зеркале мою благодарность.

— Спасибо? — всё же усмехаюсь от немыслимой наглости, держать меня за последнего идиота. — Ты только мне не заливай, какими твои были намерения, особенно, когда обеспечил ей вип зону, с которой она могла бы в подробностях расссмотреть, как меня хорошенько бы выпотрошили.

То-то же и оно, одной короткой смены выражения его лица хватает, чтобы понять, что он отчётливо слышит мой слабенький “подтекст”. Потому что мы оба знаем, о чём я говорю. Только Удав отвечает за все бои в нашем клубе, и он уже был один раз уличён в “проплаченных” результатах. Тот бой, как я догадывался, тоже был нечистым. Макс знал, что я в тот день был в самой что ни на есть поганной форме. Хорошенько накиданный, да ещё и после той самой злосчастной драки в универе, что устроил только для того, чтобы потрепать отцу нервы перед свадьбой. Не то чтобы тот парень не нарывался сам. Он начал первый, ну а я не смог отказаться от такой охрененной возможности выпустить пар. Правда, вышла тогда маленькая осечка. Парень хоть и сам нарывался, ни чуть не постеснялся побежать после к папочке, который и устроил для меня “первое и последнее” предупреждение. Но это было чуть позже.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

В тот же день, заведённый я был отнюдь не из-за этого, а из-за гадкого ощущения, что глубоко внутри предаю маму, меняя её на желание видеть Лину каждый день. Свадьба отца — была и ужасом, и подарком для меня одновременно. И ни одно из этого не относилось к моей матери. Свадьбой отец вешал табу на мои чувства к Лине, громко заявляя, что теперь она станет Каймановой.

Да, мой протест даже для меня выглядел так, будто я просто ревную отца. И я даже не раз прикрывался перед своей совестью, что всё именно так и было.

Вот только я намного поганей.

И от этого я бесился так, что мозги закипали, нужно было выпустить пар, а того идиота, который хрен знает, что хотел от меня, когда нарывался, даже лёгкой закуской нельзя было назвать.

Поэтому я позвонил Удовиченко и сказал, чтобы он устроил мне бой. И он устроил, даже не смотря на то, что у нас было железное правило не допускать нетрезвых на ринг. Оправдание перед Римом и Серым, которые после припечатали Удава с одним единственным вопросом: «Какого черта?», было самым простым — Кайманов один из нас. Мол, главные же, можем правила и не соблюдать.

Вот только нихрена это было не так, в тот момент, когда соперник достал нож, а после ещё и узнал, что из-за подобных выходок его давно никуда не пускали, я понял одну вещь — Удовиченко я где-то перешёл дорогу.

Ни Риму, ни Серёге я тогда ничего не сказал, посчитав, что врагов надо держать ещё ближе, чем друзей, но походу надо было избавиться от крысы ещё до того, как он стал знать настолько много, что избавляться от него стало опасно.

Собственно, как и сейчас поднимать это дерьмо, не слишком разумно, но черт… Этот ублюдок, оказывается, перешёл все границы.

Он привёл туда Лину. И пусть доказать последнее сейчас почти невозможно, я точно знаю, кто именно навёл её вообще на это мало кому известное на тот момент место.

— Что вообще за херня сейчас происходит? — наконец мозг Рима начинает работать.

Он смотрит то на меня, то на Удава, смотрящих друг на друга так, будто между нами идёт какой-то негласный разговор. А так оно по сути и есть, Макс очень внимательно следит за каждой эмоцией на моём лице, словно мысленно взвешивает, насколько много мне может быть известно. Я же смотрю на него очень красноречиво, буквально открыто заявляя, что всё.

Однако когда осознаёт, что молчанием сам себя выдаёт, решает переобуться.

Деланно квасится, мол, говоря «вообще не понимаю, о чём ты».

— Кай, — тянет ублюдок, — при чём тут вообще вип зона и прочее? Тебе что, докопаться не до чего? Это было три года назад. Ну провёл я её, и что с того?

И что с того?

Ха, да то, что у меня из-за одной грёбанной правды, которую не знал, последний год крыша ехала так, что самому порой страшно было. Что говорить, про Лину, которая…

Нет, о ней я вообще пока думать не буду.

Меня и так возможного убийства отделяет лишь очень сильная рука друга, а так вообще ничего не остановит.

— А то, что ты ни хрена не сказал мне, что она была там! А это — мать его — изменило бы всё! Всё! — ору, вновь начиная заводиться, вот только Удав продолжает строить комедию.

Оглядывается на тех оставшихся, что решили веселиться здесь до утра. Он снова играет на публику, как бы выставляя меня совсем еб…мы, хотя для всех похоже так и есть. Да даже для самого Удава, потому что он знает, что его обвинить можно в вещах, которые намного хуже какого-то сокрытия. Он не понимает, в чём именно состоит проблема.

И не мудрено, он не знает. Никто из присутствующих не знает, кроме одного, до кого похоже начинает это доходить.

— Постой, — руки Рима прям как-то резко ослабевают, когда он ошалевшим взглядом смотрит на меня. — Это что, тот…

— Да, — отвечаю, даже не давай другу закончить.

И вот тогда то охреневает и он. Рим поворачивается на Удава, и взгляд его такой, что тому становится окончательно не по себе. Удовиченко вдруг осознаёт, что от меня его больше не спасёт никто. И это отличный шанс просто покоечить с этим раз и навсегда, выудить из Удава всю правду, как вдруг Римчук говорит: