Приносящая надежду - Тамара Воронина

Не верилось, что в жизни Ирки и Жени прошли минуты. Не верилось, что мама едва успела картошку почистить в суп, она непременно варила на обед суп и пилила Лену, что та суп не ест. Эх, мама, видела б ты, как дочка суп рубает прямо из котелка, подставляя под ложку толстенный кусок хлеба… Минуты — и годы. А если и там — годы? Тогда ведь тем более ничего не изменить.

Вот еще одно оправдание для самой себя. Почему шут находит ее забывчивость естественной? Что тут естественного — забыть близких? Ей-то и сказки рассказывали, и в зоопарк водили, у нее замечательные родители и прекрасные друзья…

Проснулся шут и первым делом начал снимать с нее ночную рубашку, но без всяких эротических целей: посмотреть, как выглядят ее синяки. Синяки ему не понравились очень, он задумался, нахохлился, потер переносицу.

— У меня или Маркуса уже светлеть бы начали, а у тебя вон еще какой черный… Лена, надо бы…

Без намека на стук вошел Гарвин. За это Лена наградила его взвизгом и швырянием сапога. Гарвин-то сапог поймал, а вот у Лены от резкого движения выступили слезы на глазах. Шут загородил ее и недобро напомнил:

— Тебя, кажется, просили стучать, прежде чем войти.

Гарвин отстранил его, точнее попробовал отстранить, шут уперся, и эльф просто отшвырнул его в сторону. Лена собралась было возмутиться, но в светло-голубых глазах была такая тревога, такая озабоченность, что возмущение застряло на полдороге. Не задержав на Ленином бюсте даже секундного взгляда, Гарвин принялся рассматривать синяки, осторожно поводил над ними ладонями — Лена почувствовала холод — и облегченно вздохнул:

— Ну теперь, полукровка, ты можешь дать мне в глаз.

Шут, сердитый и колючий, завернул Лену в одеяло.

— Ты же знаешь, она смущается.

— А ты знаешь, что меня ее сомнительные прелести не волнуют. Но волнуют возможные переломы. Аиллена, в одном ребре все-таки трещина. Давай исцелю…

— Это опасно для жизни? — сухо спросила Лена, не обидевшись на «сомнительные прелести».

— Ты знаешь, что ничуть. Но больно. А ты плохо переносишь боль. Даже для человека.

— Тогда обойдусь. Кто тебя позвал?

Гарвин помедлил, помялся, но все-таки сказал:

— Разве не ты?

Шут перестал застегивать штаны и сел на кровать:

— Ты услышал ее?

Гарвин неопределенно пожал плечами.

— Мне показалось. Потом… потом я понял, что с ней плохо… Вот и пришел.

— Поздновато.

— Я пришел вчера. Только Маркус сказал, что она спит, и я не стал беспокоить.

— Ты испугался за нее? — тихо спросил шут, и Гарвин тихо ответил:

— Да.

— Только стучаться все равно надо, — буркнула Лена. Бесполезно. Трудно избавляться от привычек. Особенно если привычкам сотни лет. Если Гарвин не видит ничего странного в том, чтоб вломиться в комнату, увидеть неодетую женщину и даже глаза не отвести из вежливости, то он не поймет и очень простой истины: если его не смущает такая ситуация, то она может смущать женщину. Уловив ход ее мыслей, Гарвин решил ее утешить:

— Аиллена, ну я уж столько обнаженных женщин видел…

— Меня зато немного мужчин видели обнаженной, — проворчала Лена. Гарвин удивился:

— Но я-то уже видел. Я же тебя лечил.

Шут чмокнул ее в щеку:

— Он безнадежен. Может, правда дать ему в глаз? Тем более что сам предлагает…

— Что такое Приносящая надежду? — очень кстати спросила Лена, внезапно вспомнив, что шут в первые недели называл ее практически так же. То есть не называл. Он искал объяснения своему поведению, своим ощущениям и все время повторял, что он жил без надежды уже очень-очень давно, а появилась Лена — и надежда вернулась. И Лиасс называл ее так, когда приходил в Сайбу за помощью. И Милит. Гарвин неопределенно пожал плечами, а шут явно понял, что к чему.

— Так… Не Аиллена. То есть об Аиллене есть легенды, в книгах есть воспоминания о Дарующей жизнь, какие-то признаки, по которым ее можно отличить от Странниц. Мне кажется, мы… то есть эльфы… потому и относимся к Странницам доброжелательно, что одна может вдруг оказаться Аилленой. Так и случилось.

— А Приносящая надежду?

— От кого ты вообще о ней услышала?

— От Милита, — усмехнулся шут. — Он чуть не упал, когда услышал, что ее зовут Лена. Гарвин, ты б уж лучше просто врал неприкрыто, тогда б, может, и получилось. А ты мнешься, заикаешься, в сторону уводишь. Тебя не спрашивали, что такое Аиллена. Тебя спрашивали, что такое Лена.

Гарвин подарил ему не самый приятный взгляд.

— Ну так и догадался бы, что я не хочу об этом говорить. И почему не хочу, тоже догадался бы.

— А я догадался, — пожал плечами шут. — Отвернись, я ей синяки смажу бальзамом. И ответь, авось, тебе легче станет, если в сторону смотреть будешь.

Гарвин покусал нижнюю губу и отвернулся. И отвечать не спешил. Гарвин очень не любил говорить только об одном: о пророчествах, на расшифровку которых убил сто лет. Так не любил, что у Лены возникало подозрение: врет, что потерял всякое уважение к пророкам и пророчествам, скорее, нашел что-то, ему не понравившееся или его испугавшее.

— Лена — из предсказания. Но говорить об этом я не хочу. Потому что это самое туманное и путаное предсказание из всех, о которых я вообще слышал.

— И потому самое популярное? — невинно удивился шут, закрывая баночку с чудодейственным бальзамом. — Раз даже Милит о нем слышал…

— Нет, не самое… и вообще непопулярное. О нем мало кто слышал… то есть слышали все, но почти никто не знает его даже близко к тексту. Почему ты не спрашивал у Владыки?

— Потому что в пророчествах лучше тебя не разбирается никто. Владыка сказал.

— Зеркало с этим связано? — поинтересовалась Лена. Гарвин нехотя кивнул. Шут, как-то сразу ставший серьезным, уточнил:

— Оно начинает сбываться?

Лена успела надеть ночную рубашку, забраться под одеяло и даже немножко поразмыслить, прежде чем Гарвин, явно преодолевая себя, произнес короткое «да». И чего так переживать из-за давнего бреда свихнувшегося мага? Ну пусть начались совпадения, и пусть Гарвин стал ее спутником именно потому, что увидел какие-то совпадения, а вовсе не из желания держаться подальше со своей некромантией — ей-то что? Пятнадцать лет прошло в Сайбе с тех пор, как открылось Зеркало перемен, а перемены все не наступают, и наверняка даже в Гильдии магов об этом Отражении все успели забыть. Разве что Балинт порой поглядывает: не изменилось ли чего.

— Не страдай, — сказала Лена, — я тебя не собираюсь расспрашивать. Не хочешь говорить — не надо. Я все равно не верю в свое особое предназначение.

Гарвин обернулся, убедился, что ее стыдливость не пострадает, и придвинул табурет ближе к кровати.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});