Домой возврата нет - Томас Вулф

— Покупай! Покупай! — рявкнул Тим и скрылся в аптеке.

Сэм большими шагами вернулся к Джорджу, глаза его сверкали возбуждением.

— Слыхал? Слыхал, что говорит? — хрипло спросил он. — Ты все слыхал, да?.. Черт побери, лучшего знатока недвижимости свет не видал… Он еще ни разу не ошибся, кого хочешь спроси… «Покупай, — говорит. — Покупай! Через полгода цены удвоятся!..» Ты ж тут стоял, — хрипло сказал он, словно обвиняя, и свирепо уставился на Джорджа, — ты сам слышал, что он сказал, верно?

— Ну, слышал.

Сэм дико огляделся вокруг, несколько раз кряду беспокойно провел рукой по волосам, тяжело вздохнул и в недоумении покачал головой.

— Семьдесят пять тысяч выгадать на одной сделке!.. Сроду ничего подобного не слыхал!.. Господи боже! — воскликнул он. — Что-то будет дальше?

Каким-то образом распространился слух, что Джордж написал книгу и скоро она будет напечатана. Об этом прослышал издатель местной газеты и послал репортера взять у Джорджа интервью.

— Так вы написали книгу? — спросил репортер. — Что же это за книга? О чем?

— Да я… я… право, не знаю, как вам сказать, — заикаясь, ответил Джордж. — Это… это роман…

— Роман из жизни Юга? И он как-то связан со здешними краями?

— Ну… ну да… то есть… именно о Юге… об одной семье в Старой Кэтоубе… но…

МОЛОДОЙ ЮЖАНИН ПИШЕТ РОМАН О СТАРОМ ЮГЕ

«Джордж Уэббер, сын покойного Джона Уэббера и племянник Марка Джойнера, местного торговца скобяными изделиями, написал роман по мотивам жизни Либия-хилла, который будет опубликован осенью в Нью-Йорке издательством «Джеймс Родни и Кo ».

Вчера вечером в беседе с нашим корреспондентом молодой автор сказал, что его книга рисует Старый Юг, в центре повествования — история почтенного семейства, поселившегося в наших краях еще до Гражданской войны. Жители Либия-хилла и его окрестностей будут ждать выхода книги с особенным интересом не только потому, что многие вспомнят автора, который здесь родился и вырос, но и потому, что эта волнующая пора в прошлом Старой Кэтоубы доныне еще не занимала принадлежащего ей по праву почетного места в литературных анналах нашего Юга».

— Насколько нам известно, после отъезда из дому вы много путешествовали. Побывали в Европе, и не раз?

— Да, это верно.

— И как, на ваш взгляд, выдерживают наши края сравнение с другими местами, которые вы повидали?

— Ну… ну… э-э… ну конечно!.. Я хочу сказать — еще как! То есть…

СРАВНЕНИЕ В ПОЛЬЗУ ЗДЕШНЕГО РАЯ

«Отвечая на просьбу корреспондента сравнить наши края с другими местами, где он побывал, недавний житель Либия-хилла заявил:

— Ни одна страна, которую я посетил, — а я путешествовал по Англии, Германии, Шотландии, Ирландии, Уэльсу, Норвегии, Дании, Швеции, не говоря уже о юге Франции, итальянской Ривьере и Швейцарских Альпах, — не может сравниться по красоте с моим родным городом.

— Природа подарила нам поистине райский уголок, — сказал он восторженно. — Воздух, климат, ландшафт, вода, красота природы — все словно сговорилось сделать наш край лучшим местом на свете».

— Не думаете ли вы снова поселиться здесь?

— Н-ну… да, я об этом подумывал… но… видите ли…

ОН НАМЕРЕН ОСЕСТЬ ЗДЕСЬ И ПОСТРОИТЬ СЕБЕ ДОМ

«На вопрос о том, каковы его планы на будущее, писатель ответил:

— Многие годы моей заветной мечтой и стремлением было в один прекрасный день вернуться домой. Кто однажды изведал колдовскую власть наших гор, не в силах их забыть. И потому, я надеюсь, недалек тот час, когда я смогу вернуться домой навсегда.

— Я чувствую, — задумчиво продолжал писатель, — что здесь, как нигде в другом месте, я обрету вдохновение, необходимое мне для моей работы. Простая логика подсказывает, что зрительно, климатически, географически и во всех прочих отношениях эти места самые подходящие: именно здесь, среди этих гор, должен возникнуть новый современный Ренессанс. Почему бы, спрашивается, лет через десять нашей округе не стать великим художественным центром, который будет привлекать великих людей искусства, поклонников музыки и красоты со всего света, как сейчас их привлекает Зальцбург? Праздник цветов — вот первый шаг, сделанный в нужном направлении.

— Отныне, — докончил серьезный молодой писатель, — я буду всеми силами содействовать достижению этой великой цели и постараюсь уговорить всех моих друзей — литераторов и художников — поселиться здесь и превратить Либия-хилл в то, чем ему подобает быть — в американские Афины».

— Намерены ли вы написать еще одну книгу?

— Да… то есть… надеюсь… В сущности…

— Не хотите ли что-нибудь о ней рассказать?

— Право, не знаю… сейчас очень трудно сказать…

— Ну-ну, сынок, не стесняйтесь. Мы тут все земляки, люди свои… Возьмите, к примеру, Лонгфелло. Вот кто был великий писатель. Знаете, что должен был бы сделать молодой человек с вашими талантами? Вернуться сюда и сделать для этих мест то, что сделал Лонгфелло для Новой Англии…

ОН ЗАДУМАЛ НАПИСАТЬ САГУ РОДНОГО КРАЯ

«На наши настойчивые расспросы о планах дальнейшей литературной работы молодой автор ответил ясно и откровенно.

— Я хочу вернуться сюда, — сказал он, — и увековечить жизнь, историю и расцвет Западной Кэтоубы в серии поэтических легенд, подобно тому как поэт Лонгфелло увековечил жизнь обитателей Новой Шотландии и народное творчество Новой Англии. Я задумал трилогию, которая начнется появлением в этих краях первых поселенцев, в том числе и моих собственных предков, и проследит неуклонный прогресс Либия-хилла от самого его основания и постройки первой железной дороги — и до нынешней его широчайшей известности, когда он завоевал гордое имя Жемчужины Гор».

Джордж весь корчился и ругательски ругался, читая это интервью, в котором было переврано все с начала до конца. Он был зол и смущен и в то же время чувствовал себя виноватым.

Наконец он сел и написал в газету язвительное письмо, но дописав — порвал. В конце концов, что толку? Репортер сплел свой рассказ, в сущности, из ничего, из дружелюбных междометий и жестов своей жертвы, из нескольких отрывочных слов, которые Джордж выпалил в совершенном смущении, а главное — из его сдержанности, нежелания говорить о будущей работе; и, однако, этот газетчик явно патриот до мозга костей, потому он и сумел состряпать такую ловкую выдумку — и, вероятно, сам как следует не понимал, что это выдумка.

И потом, размышлял Джордж, если он начнет с жаром опровергать все заявления, которые ему приписаны, люди только сочтут его придирой, подумают — написал книгу и зазнался до невозможности. Впечатление от такой вот заметки не рассеешь, если просто все отрицать. Заявишь, что все это враки, а люди скажут, будто он нападает на родной город, ополчился на тех, кто его взрастил и воспитал. Нет уж, от худа худа не ищут.

Итак, он промолчал. И странное дело, после этого ему начало казаться, что к нему стали относиться иначе. Не то чтобы прежде на него смотрели недружелюбно. Но теперь он чувствовал — его одобряют. И от одного этого возникло спокойное удовлетворение, словно люди во всеуслышание его признали.

Как всякий американец, Джордж влюблен был в материальный успех и теперь радовался мысли, что в глазах родного города он богач или, по крайней мере, находится на верном пути к богатству. В одном ему особенно повезло. Книгу его приняло старое и весьма почтенное издательство; фирма эта была всем известна, и, встречая Джорджа на улице, люди крепко пожимали ему руку ж говорили:

— Стало быть, твоя книга выйдет у Джеймса Родни и Компании? — Чудесно звучал этот простой вопрос, который задавали, заранее зная ответ. Джорджу слышалось: его не только поздравляют с тем, что книга будет, издана, но подразумевают еще, как повезло почтенному издательству, что они получили такую рукопись. Вот как это звучало — и, вероятно, в таком смысле и говорилось. Потому-то у Джорджа и возникло ощущение, что в глазах земляков он «своего достиг». Он уже не прежний чудной малый, который изводит себя в обманчивой надежде, будто он — шутка сказать! — писатель. Да, он и вправду писатель. И не какой-нибудь, а такой писатель, которого вот-вот напечатают, и не где-нибудь, а в старинном и почтенном издательстве «Джеймс Родни и Кo ».

Есть что-то очень хорошее в том, как люди радуются успеху, да и всему — что бы это ни было, — что отмечено признаками успеха. Право же, тут нет ничего дурного. Люди любят успех, потому что для большинства он означает счастье — и в какой бы форме он ни пришел, для них он — воплощение того, к чему они в глубине души стремились сами. В Америке это верно, как нигде в мире. Люди называют успехом образ самых заветных своих желаний, оттого что счастье никогда не представало перед ними ни в каком другом образе. Вот почему по сути своей эта любовь к успеху — чувство вовсе не дурное, а, напротив, хорошее. Оно вызывает в окружающих щедрый и благородный отклик, даже если к этому отклику подчас примешивается и доля своекорыстия. Люди радуются твоему счастью, потому что им очень хочется счастья и для себя. А стало быть, это хорошо. Во всяком случае, в основе лежит нечто хорошее. Одна беда — чувства эти идут в ложном направлении.