Неверная - Айаан Хирси Али

ворота открытыми.

Мы с Хавейей прислушались, поняли, что дома никого нет, потихоньку выскользнули из ванной и выглянули в окно: учитель шел по дороге в сторону Истлея. Свобода! Хавейя тут же убежала к подружкам, а мне вдруг стало совестно. Боясь неизбежного наказания, которое ждало меня вечером, я принялась было за уборку, но тут вспомнила, что ворота все еще открыты.

Когда я взялась за решетку, на мое запястье легла чья-то ладонь. Передо мной стоял учитель, а рядом с ним какой-то незнакомец. Похоже, ма’алим привел из Истлея друга, зная, что не имеет права оставаться с девочками наедине. Мужчины затащили меня в дом, учитель завязал мне глаза и начал изо всей силы колотить палкой, чтобы преподать урок послушания.

Я мыла полы, поэтому на мне были только нижняя рубашка и юбка, так что удары по голым рукам и ногам причиняли особенно сильную боль. Вдруг во мне поднялась волна ярости. Я сорвала повязку и взглянула на учителя с вызовом. Тогда он схватил меня за косы, потянул назад и со всей силы приложил головой об стену. Раздался отчетливый хруст – и в комнате повисла напряженная тишина. Учитель замер, потом быстро собрал вещи и ушел, уводя с собой незнакомца.

Все тело у меня распухло и саднило от ушибов, из носа шла кровь. Я обхватила голову и немного посидела так, глядя в одну точку. Потом пошла закрыла ворота, приняла холодный душ, чтобы унять боль, и уже собиралась готовить, но меня так трясло, что все валилось из рук. Тогда я просто легла на кровать и заснула. В тот вечер никто не будил меня.

Когда на следующее утро я вышла из комнаты, мама сказала только: «У тебя что-то с лицом». Я ответила, что мне все равно.

Тогда она стала давать мне задания: помой посуду, то-сё. Но я наотрез отказалась, спорила – одним словом, вела себя невыносимо. К вечеру мама совсем потеряла терпение: она решила хорошенько проучить непослушную дочь.

Обычно она требовала, чтобы я легла на живот, и бралась руками за лодыжки – так ей было удобней связать меня: мама всегда била нас только по рукам и ногам.

В тот раз я отказалась ложиться на пол. Мама потянула меня за волосы – с той стороны, куда ударил учитель, – но мне было уже все равно. Она лупила, щипала меня, потом позвала на помощь бабушку. Все тело болело, но я даже не заплакала, только подняла на маму взгляд, полный ненависти, и произнесла: «Я больше не собираюсь терпеть».

Тогда мама попросила Махада усмирить меня, но я взмолилась – по-английски, чтобы никто больше не понял: «Прошу тебя, не делай этого. Вчера меня избила мама, потом учитель. И вот теперь опять. На мне все домашнее хозяйство, это несправедливо».

Махад сказал: «Я в этом не участвую» – и вышел. Видя, что даже сын ее предал, мама еще больше взъелась на меня.

К полуночи они с бабушкой все-таки связали меня. Тогда я произнесла то, что обычно говорила Хавейя: «Давай продолжай, добей меня. Если ты не сделаешь этого сейчас, то, когда ты меня отпустишь, я наложу на себя руки». В ответ мама крепко побила меня и сказала: «Я не буду тебя развязывать. Сегодня ты спишь на полу».

Часа в три ночи мама вышла из спальни, освободила меня, и я смогла немного поспать – в восемь надо было вставать и идти в школу. Там меня мутило, шатало, и прямо перед обедом я упала в обморок. Кто-то отнес меня домой, и я поспала еще чуть-чуть. Когда я проснулась, а мама ушла из дома, я пробралась в ее комнату, открыла шкаф, до отказа набитый разными лекарствами, налила воды в большую кружку и стала глотать таблетки – горстями, всего штук сорок или пятьдесят.

Потом доктор объяснил, что в основном там были витамины, но тогда я этого не знала. Я хотела умереть. Мне было больно – физически и морально. Наша семья рушилась на глазах, в ней все были несчастливы. Вместо того чтобы поддерживать и оберегать, мама срывала на мне всю свою злость и горечь. Мне пришлось наконец признать: папа никогда больше не вернется.

Но я не умерла, поэтому на следующий день снова пошла в школу. В одном глазу у меня лопнул сосуд – то ли от учительских, то ли от маминых побоев. Одноклассницам я сказала, чтобы они оставили меня в покое.

Во вторник к маме в гости пришла тетя Джим’о Муссе – сестра Абшира Муссе, одного из лидеров ДФСС. Отец, Джим’о и Абшир были близки, потому что их матери принадлежали к субклану Иссе Махамуд. Когда я вернулась из школы, тетя Джим’о посмотрела на меня и сказала изменившимся голосом:

– Айаан, что с тобой? Ты в порядке?

– У меня болит голова… и еще опухло вот тут.

Когда Джим’о коснулась моего левого виска, она еще больше забеспокоилась:

– Кто с тобой это сделал? Нужно срочно отвезти тебя к врачу.

У меня была мягкая шишка, похожая на переспелый помидор, – тете показалось, что если надавить на нее пальцем, он уйдет прямо в череп.

В этот момент в разговор вмешалась мама:

– Что случилось? Кто ударил тебя по голове? Я была уже совершенно измождена.

– В субботу, когда ты ушла, учитель вернулся и побил меня, а в воскресенье ты добавила.

Мама заплакала и стала причитать:

– Этого мне еще не хватало… О Аллах, за что мне все это? Тетя Джим’о Муссе была настоящей Осман Махамуд. Она созвала верхушку клана и сказала им:

– Дочь Хирси Магана умирает. У нее на голове большая рана. Ее срочно надо отправить в больницу.

На следующее утро меня отвезли в самый лучший и дорогой госпиталь в Найроби. Итальянский доктор назначил рентген. Оказалось, что череп был проломлен и скопилось много крови, которая давила на мозг. Я нуждалась в срочной операции. Это было ужасно: меня побрили налысо, на голове остался большой шрам, и мне пришлось двенадцать дней провести в палате. Клан оплатил все расходы.

Только в больнице я впервые поняла, что в глубине души мама любила меня, а все ее наказания предназначались не мне, а миру, который отобрал у нее право на счастье. Каждый раз она приходила ко мне, говорила, что любит, и плакала. Никогда раньше я не видела ее такой ранимой.

После этого семь лет она не поднимала на меня руку.

* * *

Когда я вернулась, в школе многое изменилось. Некоторых знакомых девочек там больше не было; в ответ на мои расспросы все