Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло лет пять-шесть. Мы уже окончили Институт, Алина стала исчезать с моего горизонта, но иногда я встречал ее и знал, что отношения с Борькой находятся приблизительно в том же состоянии. После смерти его матери планы женитьбы стали более определенными, но теперь связывались с окончанием Акелой Высших курсов журналистов-международников. Он говорил, что инженер это непрестижно, и вообще Алине нужен муж, способный вывозить ее в свет. Мои собственные покушения на элитарность были скромнее — я стал завсегдатаем Коктебеля, где однажды летом и столкнулся с Алиной.
— Акела тоже здесь? — спросил я.
— Познакомься с моим спутником. Анатолий Дробняков, кинооператор с Мосфильма.
Анатолий оказался некрасивым мужчиной среднего роста, с залысинами и загорелым, в сухих складках лицом. Я был разочарован и, глядя на его жилистые кавалерийские ноги, не мог не подумать об Алининых рассуждениях насчет идеальных коленей, но тут же, как бы ей в оправдание, вспомнил, что кривизна ног считается признаком страстности. У меня самого были далеко не прямые ноги, и я дорожил этой приметой.
Встреча была короткой — они ждали катера, который должен был везти их на прогулку вдоль побережья. Об Акеле я в присутствии Анатолия расспрашивать не решился.
Очередная порция сведений поступила года через два. Алина позвонила, чтобы занять триста рублей — сумму по тем временам значительную. Это было непохоже на нее. Придя за деньгами, она рассказала, что Борька сидит в тюрьме за преднамеренное нанесение Анатолию увечий с применением тупого орудия.
— Отец наотрез отказался вмешиваться, а мать отчеканила: — «Сама запуталась, сама и распутывайся». Деньги нужны, чтобы поехать в Казань на свидание. Ему дали два года, но зачтут, что он им организовал радиоцех. Выйдет — поженимся.
Картину преступления я с ее слов составил следующую. Алина была у Анатолия, когда позвонил Акела и сказал, что зайдет; они были старые знакомые. Акела, возможно, что-то подозревал, но ревновать, как известно, было не в его правилах. Однако тут он, войдя в квартиру, прямиком бросился в спальню. Анатолий попытался его остановить, Акела вынул из кармана захваченный из дому молоток и несколько раз ударил Анатолия по голове и рукам, которыми тот стал заслоняться. Затем Акела ворвался в спальню, где застал Алину одетой, а постель застеленной. К счастью, Анатолий выжил, отделавшись шрамом на лбу. На суде он старался утопить Акелу, а Алина выгораживала.
С запозданием на десяток лет я вдруг осознал, какой опасности я подвергался, поехав тогда с Алиной. Вообще, все теперь выглядело иначе. Алина по-прежнему держалась уверенно, но маска непогрешимости треснула, и я впервые поймал себя на чем-то вроде влечения к ней. Разумеется, думать о подобных вещах в тот момент было дико. Я дал ей денег и пожелал успеха.
Чувства, разбуженные ее визитом, долго не давали мне покоя. Но постепенно они ссохлись до размеров старого грецкого ореха, содержимое которого выглядит гротескной карикатурой на человеческий мозг. И, может быть, не случайно этот жизненный урок в конце концов уложился в услужливо подвернувшуюся прутковскую формулу: «…учал его медным шомполом по темени барабанить и, изрядно оное размягчив, напоследок так высказал…»
Последний раз я встретил Алину в Доме Журналиста на вернисаже международной фотовыставки. Народ уже расходился, я был в пальто, а Алина ждала Борьку, стоявшего в гардероб.
— Они научились делать поразительные вещи, — сказала она, имея в виду достижения западных фотографов. Мнение наверняка принадлежало Акеле, но в ее передаче звучало неотличимо от формулировок матери и ее собственных.
Не дожидаясь Акелы, я отошел, а когда обернулся, увидел их спины в мохнатых шубах».
4.Рассказчик умолк. Слушатели тоже молчали, потом окружили хозяина.
«Так что же, Батуми или нет?»
Тот отвечал не сразу:
«Нет, не Батуми и даже не Коктебель. На Черном море я бывал только под Одессой. Но дело не в этом. — Он обратился к рассказчику. — Ваша история всколыхнула что-то с самого дна. В общем, в моей жизни тоже была своя Алина и свой шезлонг. В память о них позвольте преподнести вам породнившую нас картину».
«Она, наверно, недешево стоит?»
«Пусть висит у вас без права продажи и перейдет к детям…»
«У меня нет детей».
«Ну, так завещайте ее музею — здешнему или батумскому, какому хотите».
«Спасибо. Должен, однако, признаться, что все лишь отчасти было так, как я рассказал, а больше навеяно позднейшим опытом, в том числе, вашей картиной».
«Конечно, а как же иначе?!»
Гости разочарованно загудели.
НРЗБ
Дорогой профессор З.!
Спасибо Вам большое за интерес к биографическим данным об Игоре. Посылаю Вам его дневник. Вы, конечно, знаете, что в то роковое утро я Игоря не застала. Когда я вернулась с приема в посольстве, на котором была с Евграфом, неотложка уже увезла его в Склифосовского. Как установили доктора, он принял двойную дозу очень сильных стимулянтов. Но об этом после…
Вы спрашиваете об обстоятельствах нашего знакомства. Они были очень романтические. Игорь, он сам мне потом рассказал, заметил меня на вечере Евтушенко, организованном в нашем отделе моим мужем, тоже поэтом и тоже, кстати, Игорем. (Характерно, что Женя впервые читал там свое знаменитое «Постель была расстелена…») Но я не обратила на него внимания, и тогда он написал мне письмо (типично его стиль!) и прислал какую-то дикую статью о поэзии, на плохой бумаге, полную математических формул. В тот период я дулась на мужа и в пику ему назначила Игорю свидание. Мы встретились в кафе «Поэзия» (билеты достала я, как профорг, т. к. мы как раз взяли шефство над «Поэзией»). Там все было при свечах, новый интерьер и вообще очень стильная атмосфера.
Сначала я его даже не узнала, а когда он сам подошел, не могла удержаться и расхохоталась. Он смутился, и мне пришлось объяснить, что, судя по статье, я никак не ожидала увидеть интересного мужчину, воображала его этаким очкариком. Очки, он, и правда, носил, но фигура у него была хорошая. Представительный. Но одет немодно, и я как-то сразу решила заняться им всерьез. Тем более, он тогда только что вышел из психушки, диссидент и очень известный. (Я до сих пор получаю доплату к пенсии за то, что он отсидел.)
Заговорили о поэзии, я тогда очень ей увлекалась. Ну, о вкусах не спорят. Например, сколько он прорабатывал меня за Евтушенко, я даже стала соглашаться, особенно в части его фрондерства, но права-то была все-таки я, — теперь, когда он получил Нобелевскую, это ясно, жаль, Игорь не дожил. Ну, а в тот первый раз он стал читать Мандельштама, а я сказала, что люблю Блока, «Незнакомку», потому что очень жизненно. Тогда он спросил о Пушкине, и я соврала, что обожаю, хотя читала только в школе, из-под палки, и терпеть не могла. Он сказал, что занят какими-то важными исследованиями и надеется в один прекрасный день найти неизвестные стихи Пушкина и удивить весь мир, а открытие посвятить мне.
Это впечатлило меня, хотя такое в моей жизни уже было, когда мой второй муж, летчик — первый, между прочим, был тоже писатель, но детский, — посмертно посвятил мне залив в Антарктиде, он есть на подробной карте. Еще мне показалось не совсем этично посвящать чужие стихи. Но он буквально бредил Пушкиным, настолько, что даже умел копировать его почерк, один к одному, и отпустил такие же баки.
Вообще, чудной. Поэзия и формулы. В житейских вопросах не разбирался совершенно. Зато все было очень поэтично, особенно вначале. К примеру, он рассказывал, как, увидев меня с Игорем, сразу влюбился, но впал в жуткую меланхолию. Он пошел к своему другу, Федорову, плакал там у него, сидя на полу, говорил, что я (помню дословно) «красивая, чужая, дорогая, праздничная женщина», совершенно недоступная для него, т. к. принадлежу красавцу-поэту. Федоров его успокаивал: «Ну, какой поэт?! Наверняка, плохой. Ты ведь специалист — разбери его стихи, она увидит, что они никуда не годятся, и уйдет от него!»
Разумеется, Игорь был слишком джентльменом, чтобы так поступить; все произошло гораздо более интеллигентно, хотя и не так, как он себе воображал. Он думал, что покорил меня своими теориями, а на самом деле просто у Игоря была такая полоса, я от него не видела ничего, кроме стихов, одних стихов! Я даже стала подсовывать ему особые импортные таблетки, одна подруга сказала, что им помогло. Впрочем, не исключаю, что у него была другая женщина, — перед смертью он мне так и заявил, но, я думаю, он просто наврал мне назло, а тайну унес в могилу.
Да, так об Игоре. Странного было много. Например, он был помешан на бессмертии, к которому почему-то приплетал то Герасимова с его портретами по черепу, то этого своего Федорова, хотя мне он казался вполне нормальным и ничего такого никогда не говорил. Еще у него была навязчивая идея о каком-то онкологическом доказательстве бессмертия; при чем тут рак, я так и не поняла, а спрашивать его, когда он пускался в свои рассуждения, было бесполезно — мог устроить жуткую истерику. Поскольку Вы написали, что ценны любые детали, излагаю, как умею, все, что приходит на память.
- До чего ж оно все запоздало - Джеймс Келман - Современная проза
- Шпоры на кроссовках - Олег Верещагин - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Короткая проза (сборник) - Михаил Веллер - Современная проза
- АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина - Современная проза
- Просто дети - Патти Смит - Современная проза
- Блеск и нищета русской литературы: Филологическая проза - Сергей Довлатов - Современная проза
- История одной беременности - Анна Чернуха - Современная проза
- На полпути - Ицхокас Мерас - Современная проза
- Медленная проза (сборник) - Сергей Костырко - Современная проза