Дневник: Закрытый город. - Василий Кораблев

Петровича она особенно интересовала.

— Эх, Анна… — он вздохнул. — А помню, мы с ней лихо отплясывали на танцах, в клубе “кому за сорок”. Я ведь за ней даже приударять пытался. Дачным участком её подманивал, очень она хотела в даче за городом жить на природе. Да вот не срослось. Авария. Засветка. А потом Аркат этот. Да. Прав ты, малой, давно я тут пророс. Можно сказать, один из первых.

— Но Большаков тебя прикрывает перед начальством. Только долго ли это продлится? — сказал я. — Эти ликвидаторы могут и до тебя добраться.

— Паскуды они, а не люди. — проворчал Петрович. — Но, тут дело такое. Я давно работаю и на мне сводятся некоторые задачи. Сменить меня не так просто, как может показаться на первый взгляд. Я тут в одиночку заменяю десяток рыл и те, кто надо, про это знают. Меня давно бы сожгли, но как видишь, я жив и работаю, бережно храню нужные тайны.

— А Фунтик?

— А что Фунтик? — переспросил Петрович.

— Почему он утверждает, что Большаков ему должен?

Петрович ненадолго замолчал и кажется задумался, потом ответил.

— Большаков считает себя виноватым перед ним. Когда произошла засветка, потребовалось срочно отключить электростанцию, чтобы не было беды еще больше. И отключать побежал Огневой лично. Что-то пошло не так и Большаков отправил Фунтика на верную смерть. Там, не помню точно, что надо было сделать, но был аварийный блок отключения, сделанный Смолиным под ядром электростанции. Так Большаков рассказывал. Короче Фунтик не должен был вернуться. Но он вернулся. Очень сильно изменившимся. Из весельчака и пародиста, умеющего смешно говорить мультяшным голосом, он стал таким, каким ты его сейчас знаешь. Уродом. Поехал он на всю голову. В говно превратился.

— Однако. — пробормотал я.

— Да, на мой взгляд, он всегда был говном. Только раньше он в себе это держал, а после засветки у него всё наружу вылезло. Людей подставлять, собак убивать и мучать, кошек. Он много чего натворил уже. Большаков прикрывал и прикрывает его до сих пор. Но люди сторонятся. Все его сторонятся.

— Бумажку Павел Фёдорович просил, с цифрами. — вспомнил я.

Петрович сунул в проём двери кипу бумаг.

— Всё неси. Там все, что ему требуется. — сказал он.

Запись 27

Я со страхом ждал предстоящего разговора с Андреем. То, что разговаривать придётся, я не сомневался. И как сложится разговор еще не известно. Но, вернувшись со смены в общежитие, я обнаружил только заправленную постель и полное отсутствие его вещей.

— Он в больнице. Товарищи его приходили и забрали вещи. Сказали, что ему после выписки дадут квартиру в новой части города. — сообщил мне Сергей Валерьевич. — Вот, нас и меньше стало. Сначала Юрия потеряли. Теперь с Андреем что-то случилось. Очередная беда.

Я не стал отвечать и лёг на своё место.

Андрей в больнице. Значит, проросшие дали фашистам отпор. Молодцы. Не сдаются. Борются за свою жизнь. Помыться надо сходить, но мне было лень. Размышлял про Андрея. Ещё бы ему не выдали квартиру. Если он ликвидаторами командует. Это может в другой стране, назвали бы его убийцей и душегубом, а в нашей как обычно — честь, слава, почет и квартира от благодарного руководства, мрачно думал я.

И денег, наверное, кучу получает за такую работу. И ещё уверен, что поступает правильно. Нет. Неправильно это. А зачем суды тогда? Кто им дал право так себя вести с людьми, пусть и больными. Что же это, борьба за чистоту расы? Так давайте тогда всех людей сжигать с отклонениями. Инвалидов, пенсионеров, сумасшедших. Всех кто по-другому думает. И куда в итоге придём? К процветанию? Весь этот город неправильный. Так, незаметно для себя я и уснул в расстроенных чувствах, даже не раздеваясь.

В город больше не выпускали. Карантин. Каждый день нас выгоняли на очередную перекличку, словно мы были в тюрьме. Каждую смену теперь я расписывался, во сколько ушёл, в особом журнале, будто бы мне бежать было куда. Большаков ходил мрачный. Сосед по комнате извел меня своим нытьем. То ему плохо, то еще чего. То он решил уволиться, когда подойдёт окончание контракта. То он пятнышко на ноге нашёл, это мол, чёрный пух, умираю, помогите. Раньше хоть Юрец его подкалывал или Андрей на него шикал, он и успокаивался. А тут прямо скажем — стал неудержим!

Я скучал по Нине целую неделю, потом не выдержал и пошел трясти Семёна за грудки. Он же как-то позвонил в библиотеку? Пусть даёт номер. Я тоже хочу позвонить.

Семён бегал по второму этажу резервной станции и что-то искал. По комнате летали бумаги. Крышки с пультов были сняты. Оборудование было разобрано наполовину и представляло из себя мешанину из проводов, блоков, ламп и кнопок. Я поглядел на хаос с интересом. Услужливо поднял брошенный паяльник и положил на ближайший стол.

— Чего ищем?

Семён посмотрел на меня с удивлением, словно не узнавая, потом опомнился.

— А, привет. Сроки горят. Сроки! Всё поменялось, а я оказался не готов. Теперь придётся импровизировать на ходу, а я этого — ой, как не люблю. Вот перепроверяю всю свою работу. Надо чтоб всё сошлось. А ты зачем пришёл? Мне сейчас не до тебя.

— Позвонить Нине хочу. Ты ведь как-то позвонил в библиотеку?

Семён молча выгреб из-под бумаг телефон и набрал на диске номер, послушал трубку и передал её мне.

— На! У тебя пять минут, потом переключение реле на АТС будет. Разговаривай, Ромео, а потом вали отсюда. Я очень занят.

— Алло, алло. Говорите! — я услышал в трубке ее голос, и засветился от радости.

— Это я. Привет.

Запись 28

С Ниной договорились встретиться на день города. В этот день для всех сделано было послабление. День был объявлен официальным выходным. И празднование должно состояться в новой части Солнечногорска, обычно закрытой для иногородних.

Объявления висели повсюду. С 9.00 до 21.00 открыто гуляй по новому Солнечногорску и веселись! Все, кроме дежурной смены. Конечно, дежурным в нашем отделе сразу сделали Фунтика.

Осень наступила, но день обещал быть солнечным. Утром, за час до разрешенного времени, общага шумела — все же шли на праздник, все собирались. Я напялил на себя короткую куртку на молнии из толстой кожи, надел джинсы, ботинки новые. Кепка с коротким козырьком. Шарф на шею, лёгонький. Подбородок, иссеченный бритвой, оглядел перед зеркалом. Побрызгался одеколоном. Проверил наличность. Вроде достаточно. Кто-то из соседей врубил “Сектор Газа” в коридоре со старенького магнитофона — “Эх, гуляй мужик, пропивай что есть…”.