Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова ) - Виктор Гюго

Все это произошло так быстро, что со стороны никто ничего не мог заметить. Сам Мариус, входивший в залу нижнего этажа кабака, тоже почти ничего не заметил. Положим, он смутно, как в тумане, видел направленное на него ружейное дуло и закрывшую его руку, слышал и выстрел, но в подобные минуты происходит такая быстрая и пестрая смена событий, что невозможно ни на чем долго сосредоточиваться. Это своего рода кошмар, в котором трудно разобраться.

Захваченные отчасти врасплох, но не устрашенные, революционеры тут же оправились и собрались с духом.

Анжолрас крикнул:

— Подождите! Не стреляйте зря!

В момент замешательства люди действительно могли попасть друг в друга вместо неприятеля.

Большинство защитников баррикады засело у окон залы и мансарды кабака, откуда они могли беспрепятственно обстреливать нападавших. Самые же неустрашимые — Курфейрак, Жан Прувер и Комбферр — гордо прислонились к стенам домов в глубине улицы и таким образом, совершенно открытые, подставляли свою грудь под выстрелы гвардейцев и пехотинцев, усыпавших баррикаду.

Солдаты действовали без торопливости, с тем грозным спокойствием, которое всегда предшествует серьезной схватке.

Обе противостоящие стороны находились одна от другой на таком близком расстоянии, что свободно могли переговариваться.

Когда дело дошло до того момента, когда огонь мог вспыхнуть от малейшей искры, офицер в густых эполетах и с металлическим нагрудником протянул вперед шпагу и крикнул:

— Сдавайтесь!

— Пли! — скомандовал в ответ на это Анжолрас.

Та же команда последовала и со стороны нападающих.

Выстрелы грянули одновременно с обеих сторон, и всю баррикаду заволокло облаками едкого, удушливого дыма, послышались глухие стоны умирающих и раненых.

Когда дым рассеялся, уцелевшие противники оказались на своих местах и поспешно заряжали ружья. Вдруг раздался громкий голос:

— Прочь! Или я взорву баррикаду!

Все обернулись на этот голос. Этот голос принадлежал Мариусу. Молодой человек вошел в нижнюю залу кабака, взял там бочонок с порохом, затем, пользуясь царившей туманной мглой, усиленной пороховым дымом, проскользнул вдоль баррикады до той каменной клетки, в которой стоял факел. Сорвать факел, поставить на его место бочонок с порохом и выбить камнем дно бочонка, которое с какой-то удивительной покорностью мгновенно проломилось, — все это было для Мариуса делом, на которое ему понадобилось ровно столько времени, сколько нужно на то, чтобы нагнуться и вновь выпрямиться.

Нападающие, скучившиеся на другом конце баррикады, в оцепенении смотрели на молодого человека, который с горящим факелом в руке и с выражением дикой решимости на гордом лице спокойно стоял на камнях.

Приблизив пламя факела к той зловещей куче обломков, посреди которой виднелся страшный бочонок с порохом, он и произнес ужасные слова:

— Прочь! Или я взорву баррикаду!

— Взорвешь баррикаду?.. Но вместе с нею и сам взлетишь на воздух! — крикнул один из нападающих.

— Я знаю это, — спокойно ответил Мариус. — Вот смотри.

И он поднес факел к пороху.

Через минуту на баррикаде никого не было. Нападающие, оставив на месте своих убитых и раненых, в беспорядке, как попало, отхлынули назад, в конец улицы, и снова затерялись во мраке ночи.

V.

Конец стихам Жана Прувера

Все окружили Мариуса. Курфейрак бросился к нему на шею.

— Так вот ты где! — вскричал он.

— Какое счастье! — проговорил Комбферр.

— Ты явился очень кстати! — заметил Боссюэт.

— Без тебя я был бы убит! — продолжал Курфейрак.

— Без вас и меня укокошили бы! — звенел голосок Гавроша.

— Кто здесь начальник? — спросил Мариус.

— Теперь ты, — ответил Анжолрас.

Весь день мозг Мариуса пылал как в огне, а теперь в его мозгу точно носился какой-то вихрь. Этот вихрь, находившийся внутри его, однако, производил на него такое впечатление, словно он был вне его и куда-то его увлекал. Молодому человеку казалось, что он уже отдалился от жизни на очень далекое расстояние. Два последних месяца, таких лучезарных и так грустно окончившихся этой страшной катастрофой, потерянная для него Козетта, эта баррикада, старик Мабеф, погибший во имя Республики, сам он в роди вождя восставших, — все это представлялось ему чудовищным кошмаром. Мариус должен был сделать страшное усилие над собой, чтобы признать действительностью все окружающее его.

Мариус еще слишком мало прожил для того, чтобы понять, что и невозможное иногда может оказаться возможным и что всегда следует предвидеть непредвиденное. Он присутствовал при своей собственной драме, как при представлении пьесы, разыгрываемой на непонятном для него языке.

Среди тумана, царившего в его мозгу, он не узнал Жавера. Привязанный к столбу, агент полиции ни разу не пошевельнул даже головой во время атаки баррикады и смотрел с покорностью мученика и величием судьи на все происходившее вокруг него.

Между тем нападающие более не возобновляли попытки взять баррикаду Слышен был шум в конце улицы, но солдаты стояли на одном месте в ожидании, вероятно, новых распоряжений или сильного подкрепления, без которого не решались напасть вторично на этот неприступный редут.

Повстанцы снова расставили караульных, а некоторые из них принялись перевязывать раненых.

Из кабака были выброшены все столы за исключением двух небольших, оставленных для корпии и патронов, и одного большого, на котором покоилось тело Мабефа. Прочие столы были употреблены как материал для усиления баррикады, их теперь в кабаке заменили матрацы вдовы Гюшлу и тюфяки служанок. На эти матрацы и тюфяки были уложены раненые.

Что же касается трех несчастных обитательниц «Коринфа», то сначала было неизвестно, куда они девались, и только потом, когда принялись их искать, они оказались забившимися в подвал.

Радость восставших по поводу освобождения баррикады омрачилась горестью. При перекличке оказалось, что одного из них недостает и притом самого любимого и храброго — Жана Прувера. Его искали между ранеными, но там его не оказалось, не было его и между убитыми. Очевидно, он попал в плен.

— Наш, наверное, у них в руках, — сказал Комбферр Анжолрасу, а у нас их агент.

— Нужна тебе смерть этого шпиона?

— Да, но не так, как жизнь Жана Прувера, — отвечал Анжолрас. Этот разговор происходил в нижней зале кабака возле столба, к которому был привязан Жавер.

— В таком случае, — продолжал Комбферр, — я привяжу белый платок к палке и пойду в качестве парламентера предложить им обменяться пленными.

— Погоди! Что это там делается? — сказал Анжолрас, положив Комбферру руку на плечо.

С конца улицы доносился многозначительный стук ружей и слышался мужественный голос, кричавший:

— Да здравствует Франция! Да здравствует будущее!

Защитники баррикады узнали в этом голосе голос Прувера. Сверкнула молния, грянул выстрел. Затем снова водворилась тишина.

— Они убили его! — воскликнул Комбферр. Анжолрас взглянул на Жавера и сказал:

— Твои друзья сами расстреляли тебя.

VI.

Агония смерти после агонии жизни

Все внимание революционеров было обращено на большую баррикаду, составлявшую, очевидно, наиболее угрожаемый пункт, где каждое мгновение могла вновь разгореться борьба. Один Мариус, кажется, подумал о малой баррикаде и направился к ней. Малая баррикада была совершенно пуста и охранялась только плошкою, мерцавшею между камнями мостовой. Переулок Мондетур, разветвление улицы Петит-Трюандери и улица Синь были погружены в полную тишину.

Когда Мариус собирался вернуться к большой баррикаде после осмотра малой, он вдруг услышал, как кто-то в потемках окликнул его робким шепотом:

— Господин Мариус!

Он вздрогнул, узнав тот самый голос, который часа два тому назад звал его сквозь решетку на улице Плюмэ. Но теперь этот голос был слаб, как тихое дуновение, и Мариус, не видя никого в окружающей темноте, подумал, что ошибся, что это была иллюзия, созданная его воображением под влиянием совершавшихся вокруг необыкновенных событий. Придя к этому заключению, Мариус хотел продолжать путь, чтобы выйти из того закоулка, в котором была малая баррикада, но таинственный голос снова произнес:

— Господин Мариус!

На этот раз он больше не сомневался в том, что действительно слышит голос. Он снова оглянулся, но опять-таки никого не заметил.

— Взгляните себе под ноги, — продолжал голос.

Молодой человек нагнулся и, увидел в потемках какую-то фигуру, которая приближалась к нему ползком по мостовой. Эта фигура и звала его. Тусклый свет плошки позволил различить, что фигура была в рабочей блузе, в рваных панталонах из толстого плиса, что у нее босые ноги и что возле нее блестит что-то вроде лужи крови. Увидел Мариус и поднятое к нему бледное лицо.