Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

В зале возник приглушенный шум.

— Конечно, — сокрушенно развел руками Глушаев, — хвалить Лукина не следует, но виной всему опять же наш уральский простой и суровый нрав. Гордость наша уральская — вот в ней-то все дело!

— Прошу присутствующих соблюдать тишину, — сказал Новиков. — Скажите, свидетель, что это за нрав такой уральский? Как вас следует понимать?

— Строптивость, гордость наша — вот что это такое, — пояснил Глушаев. — Ну, выпил, запоздал к обеду. Эка беда! Поверьте, все бы чудесно обошлось, не случись рядом посторонних свидетелей. Почему? А потому, что при людях мы горды очень. Жена с вопросом: где был? Муж с ответом: не твое дело. Жена: зачем пил? Муж: замолчи! Слово за слово, никто не уступает, — как же, станет вам уралец на людях жене уступать! А в результате — затрещина семейного типа.

— Как не стыдно! Заставьте его замолчать! — раздались в зале возмущенные голоса.

— Товарищ председательствующий, разрешите задать свидетелю вопрос, — приподнялся Трофимов.

— Пожалуйста.

— Скажите, свидетель, зачем вы все это нам сейчас говорили?

Трофимов насмешливо в упор смотрел на Глушаева.

— Зачем говорил? — гордо выпрямился Глушаев. — А затем, что я защищаю хорошего молодого человека.

— Вы действительно хотите ему добра?

— Конечно.

— Тогда ответьте мне: почему вы научили Лукина пить? Почему заставляли принимать участие в своих охотничьих поездках, которые начинались и кончались попойками?

В зале стало тихо.

— Лукин не маленький, — обошел вопрос Глушаев. — Не красная девица.

— Отвечайте, почему, работая у вас, он стал пить?

— Возраст подошел. Мы — уральцы…

— Ну и что же?

— Я хотел сказать, что от водки да от честной компании нос не воротим.

— Одно, — что вы хотели сказать, а другое, — что у вас получается.

— Что же у меня получается?

Под суровым взглядом Трофимова выражение лица у Глушаева начало меняться. Улыбки как не бывало, глаза стали внимательными, колючими.

— Мы, уральцы, пьем. Мы, видите ли, учим наших жен кулачной расправой. Мы на людях от гордости теряем всякое человеческое достоинство. Вот что у вас получается, гражданин Глушаев. — Трофимов перелистал лежавшие перед ним на столе бумаги. — Скажите, свидетель, где вы были в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля?

— Когда? В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое апреля? Не помню…

— Хорошо, я вам напомню. Вечером пятнадцатого апреля вы выехали из города. С вами был Лукин. Рано утром шестнадцатого вы вернулись. Куда вы ездили?

— Я могу и не отвечать вам, товарищ прокурор. Вопрос этот к делу не относится. — Глушаев улыбнулся, но улыбка у него на этот раз получилась какая-то принужденная.

— Мой вопрос имеет прямое отношение к делу, которое мы слушаем. Отвечайте, где вы были?

— Хорошо, отвечу… Ездили на охоту.

— И пили всю ночь, так?

— Откуда вы знаете, товарищ Трофимов, пили мы или нет?

— Здесь спрашиваю я, а не вы. — Трофимов снова заглянул в лежавший перед ним листок. — Где вы были вместе с подсудимым в ночь с двадцатого на двадцать первое апреля?

— На охоте.

— И снова пили?

По залу прошел удивленный, неодобрительный ропот.

— А если я задам вам этот же вопрос, только с иными числами, еще пять раз? — спросил Трофимов. — Ответите вы мне, где вы провели все эти семь ночей или нет?

Трофимов положил руку на лежавший перед ним листок. В движении этом было столько уверенности, что каждому стало ясно: прокурор знает все. На самом же деле прокурор знал только то, что рассказала Власовой Таня Лукина: о ночах, которые она провела без сна, ожидая мужа, о горьких думах, которые она передумала, одиноко встречая рассвет на ступеньках своего дома. Вот и все, что знал прокурор. Но Глушаев, точно изобличенный в чем-то, растерянно молчал.

— Отвечайте, свидетель, — спокойно сказал Новиков.

— Говорю вам, были на охоте! — нервно дернул плечом Глушаев. — Ну, выпивали, признаюсь… Что ж тут такого?

— И много пили? — спросил Трофимов.

— Порядочно, признаюсь…

— Признавайтесь, признавайтесь, — негромко сказал Трофимов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— В чем? — крикнул Глушаев. — Что это? Да уж не меня ли здесь судят?

— Нет, вы только свидетель.

— Вот именно. Вы же сами вызвали меня в качестве свидетеля.

— Не я вызвал вас, гражданин Глушаев, а суд, — возразил Трофимов, — и не по моей просьбе, а по просьбе защитника товарища Струнникова.

— Совершенно верно, — привстал Струнников, — совершенно верно: гражданин Глушаев вызван в суд по моей просьбе.

— Да не все ли равно, кто меня вызвал — защитник или прокурор? — раздраженно сказал Глушаев. — Я — свидетель. Меня просили дать Лукину характеристику, и я дал ее. Что же еще нужно от меня товарищу прокурору?

— Только то, что вы можете сказать суду, как свидетель по делу Лукина. Только это. — Трофимов обернулся к председательствующему. — Прошу, товарищ Новиков, учесть показания свидетеля о том, что он в течение месяца семь раз вовлекал своего подчиненного в ночные попойки…

— Да на охоту же ездили, на охоту! — крикнул Глушаев, теряя самообладание.

— …под видом охоты, — спокойно докончил Трофимов. — Теперь я хочу задать несколько вопросов подсудимому.

— Подсудимый, встаньте, — сказал Новиков.

Лукин встал. В первый раз за все время суда он поднял голову. Трофимов увидел, что Лукин смотрит на Глушаева. Увидел, как Глушаев отвел глаза, как забарабанил беспокойными пальцами по столу защитника.

— Скажите, Лукин, — негромко, точно задавая ничего не значащий вопрос, спросил Трофимов: — Где вы проводили со своим начальником ночи, о которых идет здесь речь?

Лукин молчал. Глушаев быстро, предостерегающе поднял руку.

— На пасеке, в лесу! — торопливо ответил он. — Там, у деда, многие охотники ночуют.

— Я спрашиваю не у вас, а у Лукина, — перебил его Трофимов. — Отвечайте, Лукин, где вы проводили эти ночи?

— Он правду сказал, — глухо отозвался Лукин.

— И пили там?

— Пили.

— А приходилось вам говорить Глушаеву, что дома у вас из-за этого неприятности, что ваши частые отлучки обижают жену?

— Приходилось…

— И что же в таких случаях говорил вам Глушаев?

Лукин молчал. Глушаев с видом человека, случайно попавшего в нелепую, глупую историю, удивленно пожал плечами.

— Спрашивала вас жена, где вы пропадаете по ночам? — снова задал вопрос Трофимов.

— Спрашивала.

— Что вы ей отвечали?

Лукин молчал.

— Говорили вы ей, что это ее не касается?

— Говорил.

— Но это были не ваши слова? Это Глушаев внушил вам, что жена не должна вмешиваться в дела мужа? Отвечайте. Говорил он вам это?

— Говорил.

— А про то, каким должен быть, по его мнению, настоящий уралец, тоже говорил?

— Говорил.

— О дедах и прадедах, об удали старательской, о том, как в былые времена жен своих били?

— Да…

— Ничего я этого не говорил! Чепуха! — закричал Глушаев.

— Обратите внимание, товарищи судьи, — сказал Трофимов. — Признания подсудимого целиком совпадают с тем, что только что излагал здесь сам Глушаев. В данном случае у нас нет оснований не верить свидетелю.

— Ничего я не говорил! — возмущенно замахал руками Глушаев. — Вы меня неверно поняли! Все это чистейшая чепуха!

— Согласен, — спокойно сказал Трофимов. — Все, что вы здесь говорили, вредная чепуха. Скажите, Лукин, а о том, как вести себя на суде, вам Глушаев не говорил ничего?

Лукин молчал.

В зале началось вдруг какое-то движение, тревожный шепот прокатился по рядам.

Трофимов увидел, как поднялась со своего места Таня Лукина, как медленно пошла она по проходу. По мере того, как Таня приближалась к судейскому столу, люди, сидевшие в задних рядах, подымались. Но никто не проронил ни слова. Только Варя, подруга Тани, тихо ахнула.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Таня остановилась перед Глушаевым, поглядела на него, словно видела его впервые, и шепотом проговорила:

— Так это ты?.. Все ты?..