Королев: факты и мифы - Ярослав Голованов

Каманин и космонавты – интереснейшая тема для анализа хорошего психолога. Здесь страсти и чувства настоящие, драматургия отношений крутая, в этой «пьесе» актерам есть что играть.

По моим личным многолетним наблюдениям, Каманин не любил и часто презирал космонавтов, считал их выскочками и баловнями судьбы (в этом последнем, возможно, он был и прав). Не могу вспомнить, чтобы он разговаривал с ними весело или просто приветливо. Он был неизменно строг и заранее уже чем-то, что еще не произошло, недоволен. Лицо Николая Петровича было непроницаемо, он владел некой истиной, лишь ему доступной, которую они не узнают никогда – просто ввиду своего ничтожества.

Думаю, что большинство космонавтов тоже не любили его. Некоторые доверительно говорили мне об этом еще в 60-х годах. Сначала они по-юношески просто трепетали перед ним – перед Звездой № 2, перед генеральскими погонами. А потом ясно почувствовали его тяжелую руку: Каманин крепко держал их в кулаке строжайшей дисциплины, беспрекословного послушания и той унижающей всякого – тем более молодого и незаурядного – человека обезлички, которую он упорно насаждал в отряде первых космонавтов. Ему льстило, что эти всемирно известные люди слушаются его, как новобранцы ефрейтора. Еще легче было управлять теми, кто только готовился к полету. Ведь в первую очередь именно от Каманина зависело, кто полетит, с кем, когда, по какой программе. Будущие космонавты часто вообще этого не знали или знали в общих чертах, понаслышке. Все это создавало атмосферу неопределенности, зыбкости, неуверенности в завтрашнем дне. Поэтому Каманина боялись, но не любили. Добиться соединения страха и любви, как это сделал его кумир Сталин, Николай Петрович не сумел.

Но все это выявилось и определилось не сразу. Сейчас он вернулся с Гагариным из Чехословакии, собирался в Болгарию, да и в Париж надо бы слетать, рекорды утвердить... Дел было много, но в числе первых и самых важных, – это он понимал, – визит к Королеву.

Поехали втроем: Каманин, Карпов и Гагарин с забинтованным ухом. Королев был совсем другой, неизвестный: спокойный, улыбчивый, медлительный, добрый. Нет подлипкинской упорной деловитости, ни космодромной круглосуточной резкости. Пригласили к себе на Явейную.

– Вот нас с тобой в гости зовут... – сказал Сергей Павлович Нине Ивановне. – Давай съездим... Нельзя отказывать...

Космонавты встретили их на Явейной очень приветливо. Фотографировались, гуляли, обед был отличный, потом скульптор Постников показывал эскизы, обсуждали, – в общем, отдыхали, но... разве это отдых, когда о чем ни говори, а у всех на уме одно: второй полет!

С этого дня, хотя Королев и продолжал числиться в отпуске, и так же грелся на сочинских камушках, и так же гулял с женой по парку, отдых его, если понимать под отдыхом столь необходимые ему бездумье и свободу от забот, кончился. И не раз, и не два приезжали к нему Каманин, Карпов, Яздовский, Гагарин, Титов. И купаться в закрытый бассейн ездили вместе, и в пинг-понг играли с Юрой, и киноаппарат, недавно подаренный Сергеем Павловичем Нине, осваивали с помощью Германа.

Титов понравился Королеву еще после первой встречи. Мягкое спокойствие Гагарина дополнялось живой активностью его дублера. Герману очень хотелось слетать в космос, стать тоже Героем Советского Союза, носить Золотую Звезду и чтобы все оборачивались, а девушки шептали: «Титов! Титов!..» И чтобы стариков его привезли с Алтая на трибуну Мавзолея, и чтобы Хрущев – рядом стоял! Да, хотелось, хотелось, и ничего стыдного тут нет, ведь было-то ему всего 26 лет! Кому же не хочется славы в такие годы?! А тут слава была рядом, реальная, честно заработанная, и Герман рвался в бой.

Программа полета второго космонавта заранее не готовилась, и это правильно: в первую очередь она зависела от итогов предыдущего полета. Гагарин всех успокоил: он действительно чувствовал себя хорошо. Стало ясно, что второй полет должен быть более сложным и, конечно, более продолжительным. Но насколько? Расчеты баллистиков показывали, что корабль может сесть на территории Советского Союза на первых трех-четырех витках в европейской части страны, а после тринадцатого – за Уралом. Суточный полет обещал посадку в степных районах Заволжья, где поисковикам найти корабль легче, чем в Сибири.

Медики склонялись к программе на три витка при четвертом резервном.

Королеву хотелось, чтобы космонавт летал сутки. Теперь, на отдыхе, он начал пока очень неназойливо, как бы между прочим, пропагандировать свой вариант, но уже на первом стихийном совещании, которое состоялось в бильярдной Явейной дачи, встретил довольно сплоченное сопротивление Каманина, Яздовского, Карпова и большинства космонавтов.

– Подумайте, время еще есть, – миролюбиво сказал Королев.

Никто не знал, что он уже вызвал в Сочи Бушуева, чтобы отдать все распоряжения по подготовке к суточному полету человека. Для себя он этот вопрос уже решил.

Гагарин пока отмалчивался. Из Болгарии он привез Королеву бутылку отличного красного вина, Нине Ивановне – блок длинных дамских сигарет «Фемина» и пробирочку розового масла. От обсуждений программы будущего полета Гагарин уходил, лишь однажды сказал Сергею Павловичу, что три витка – пять с лишним часов – срок достаточный, чтобы выполнить программу, которая намечалась: проверка ручного управления, киносъемка Земли. Итак, активным союзником Королева был, по существу, один Титов. Сергей Павлович частенько теперь брал Германа под локоток и уводил в пустынные аллейки: беседовали о будущем полете.

Герман провел у моря всего две недели. На пару дней заехал к родителям жены на Украину и уже в июне приступил к активным тренировкам. Когда в Звездный вернулись все кавказские «курортники», Карпов спросил у Германа:

– Кого бы ты взял в дублеры?

Титов подумал и назвал Николаева. Был еще Нелюбов, но Германа раздражала его бравада, гусарство, постоянное желание быть впереди. В Николаеве он разглядел главное: доброту и надежность. Однако сам Карпов склонялся более к кандидатуре Валерия Быковского. Но как раз в эти дни Быковский отправился в Москву и остался у невесты, что расценивалось уже как «самоволка». Валерия отодвинули. Николаев начал тренироваться вместе с Титовым.

Вопрос о сроках полета официально еще не был решен. Медики и физиологи голосовали за три витка. Среди них были Н.М.Сисакян, В.В.Ларин, О.Г.Газенко, Н.Н.Гуровский, Е.М.Юганов и другие, уже не новички в ракетно-медицинских космических делах. Генерал-полковник Агальцов собрал в Главном штабе ВВС совещание, вызвал Карпова, Яздовского и шестерку космонавтов

Яздовский, как главный научный консультант, сразу сказал, что лететь на сутки рискованно, и предложил три витка. Гагарин поддержал Владимира Ивановича.

– Ну, а вы сами как считаете? – спросил Агальцов, обернувшись к Титову. – Ведь вы – один из претендентов на этот полет...

– Лететь надо на сутки, – упрямо сказал Герман.

– А что дублер думает? – спросил Филипп Александрович.

– Я – как командир, – потупившись, ответил Николаев.

Из штаба на Пироговской поехали прямо в Подлипки к Королеву. Когда поднимались на второй этаж к кабинету Главного, Нелюбов подошел к Титову, сказал тихо и зло:

– Ты что уперся с суточным полетом? Славы захотел? Сам подумай, – сутки на орбите! А нам после тебя что ж, неделю летать?!..

У Королева повторилось то же, что происходило в кабинете Агальцова. В выражениях, быть может, более мягких и обтекаемых, Яздовский и Карпов настаивали на трех витках. Титов твердил свое: «Летать надо сутки!» Но Агальцов никакого решения не принял, а Королев сказал:

– Я вас внимательно выслушал и так вам скажу: давайте планировать полет на сутки. А если ему будет плохо, – он кивнул на Титова, – посадим его на третьем– четвертом витке...

Через четверть века Герман Степанович рассказывал мне:

– Когда я услышал эти слова, все во мне закипело: «Ну, думаю, умру, но сутки отлетаю». Не верил, что может быть нечто такое, что нельзя было бы сутки перетерпеть...

Окончательно вопрос решался в ВПК – Военно-промышленной комиссии – у Леонида Васильевича Смирнова. Хитрый Смирнов был опытным аппаратчиком, но, увы, не по вестибулярным аппаратам. Прежде чем решать какой-либо вопрос, надо ясно представлять себе, какое решение хотят от него наверху. Вспоминая ликующего Хрущева на приеме в Кремле, Леонид Васильевич прекрасно понимал, что Никите Сергеевичу хочется нового праздника, а праздник будет тем ярче и громче, чем ярче и громче будет победа. «Сутки в космосе!» – это звучит. С другой стороны, если медики правы и с этим парнем что-нибудь случится, можно представить себе, какой разнос учинит Хрущев; «Кто разрешил так долго летать?!!» Медики тут же закричат: «Мы говорили! Мы предупреждали! Нас не послушались!..» Кто не послушался? Да вот он, Смирнов! «А что же Госкомиссия, проспала?» Там председатель-то опять он, Смирнов! Теперь, когда Леонид Васильевич из крупной министерской номенклатуры превратился в еще более крупную общегосударственную, всякая осечка на новом посту была особенно нежелательна. Ибо испорченное первое впечатление исправлять трудно и долго, да и не всегда это сделать удается...