В тебе моя жизнь... - Марина Струк

После службы и молитв в храме Катиш, что поехала с Мариной в церковь, умолила ее заехать в парк и немного пройтись.

— Я так засиделась в четырех стенах, — говорила она. — Прошу вас, давайте прогуляемся.

И Марина уступила ей, взяв с нее слово, что та по первому же требованию невестки сядет в карету и уедет домой. Было довольно морозно в тот день, и Марина то и дело поправляла мех на капюшоне своего салопа, глубже прятала руки в муфту. Катиш же наоборот была на удивление взбудоражена их прогулкой, она то забегала недалеко вперед, то отставала от Марины, заглядевшись на что-то или поправляя шнурки на ботинках. В очередной раз обнаружив, что Катиш снова осталась позади Марины, она раздраженно обернулась, намереваясь воротиться домой, раз та не может идти подле нее и растягивает их маленькую группу из самой Марины, Катиш и двух горничных, что оставались с Катиш, едва та замедляла шаг. Но сейчас Марина заметила, что девушки не поправляют Катиш ни шляпку, ни обувь, а просто та стоит и мило беседует с каким-то кавалергардом. Горничные при этом стояли чуть в сторонке, видно, Катиш приказала им отойти, дабы не слушать разговоров господ.

Марина быстрым шагом приблизилась к этой неожиданной парочке и с удивлением узнала в нем того самого кавалера Катиш на прошлом балу, танцу с которым она была так рада. Кавалергард был уже немолод — ровесник Анатолю или на пару лет моложе. Он был удивительно красив для мужчины — светлые, почти белые пряди виднелись из-под фуражки (подобного цвета волосы Марины становились, лишь выгорев на солнце), правильный профиль, слегка худощавое лицо. А вот глаза напугали Марину — они были неестественно бледно-голубого цвета и, казалось, прожигали человека насквозь.

Катиш покраснела, когда ее невестка подошла к ним, смущенно опустила глаза на свою муфту, будто видела ту в первый раз. А вот ее собеседник ничуть не смутился, только поклонился Марине вежливо:

— Боюсь, что не имел чести быть представленным вам, ваше сиятельство. Не сочтите за дерзость, если я сделаю это сейчас. Барон фон Шель, Николай Николаевич, — он протянул руку, чтобы взять ладонь Марины, но та лишь кивнула ему ответ, не подав руки, на что имела право, будучи выше по титулу. Почему она это сделала, она не смогла бы объяснить, как бы ни старалась. Просто этот человек вызывал в ней какой-то страх, что-то в его внешности и поведении, направленным на то, чтобы очаровать собеседника (и что ему легко удавалось, надо было признаться!) отвращало Марину от него.

— Enchanté, — проговорила она, кивнув в знак приветствия. Она была так разозлена поведением Катиш, у которой на лбу было написано, как сильно той нравится этот кавалергард, что еле смогла сдержать сухой отповеди, так и рвавшейся с ее губ. Марина ясно видела, что этому мужчине флирт — основа его основа его поведения в свете, а вот такая девушка, как его золовка, — юная и неискушенная — вполне могла принять этот флирт за что-то многообещающее и открыть свое сердце.

— Вынуждена просить простить нас с Катериной Михайловной, но мы должны покинуть вас сейчас, — проговорила Марина барону. — Я совсем продрогла, нынче так морозно. Надобно возвращаться. Au revoir, monsieur baron!

Барон любезно поклонился ей, прощаясь, и повернулся к Катиш. Та же, долго не раздумывая, протянула руку для поцелуя, слегка зарозовевшую на морозе.

— A bientôt![451] — тихо сказала она, желая, чтобы ее услышал только кавалергард, поднесший ее пальцы к губам, но у Марины был тонкий слух, и эти слова не остались скрытыми от нее. О Боже, эта девочка действительно влюблена в него! Не зря ее темно-карие, почти черные глаза так горят сейчас, не зря она то и дело оглядывается украдкой назад по пути к карете, ожидающей их.

— Я так понимаю, что барон фон Шель ухаживает за вами, Катиш, — аккуратно начала Марина по дороге к дому. — Вы были представлены друг другу здесь, в Петербурге? Кто présenter[452] вам этого офицера? Я ранее не была знакома с ним, потому не думаю, что у нас общий круг знакомых.

Катиш опустила взгляд на муфту, в которой принялась ворошить мех своими длинными и тонкими пальцами.

— Мы были представлены в Москве адъютантом генерал-губернатора, — еле слышно ответила она. — Анатоль не стал возражать против нашего общения с бароном в Москве, потому я взяла на себя дерзость продолжить наше знакомство здесь.

— Это не подобает для девушки на выданье, Катиш, — стараясь, чтобы ее голос звучал как можно мягче, произнесла Марина. — Существуют негласные правила, и их надобно соблюдать. Иначе быть беде. Непременно. Москва — не Петербург, тут совсем иные правила общения. Вам следовало прежде посоветоваться с братом, прежде чем поощрять этого человека.

Марина нахмурилась. Выказывая свое расположение к Катиш, барон не счел нужным представиться ее патронессе еще тогда, на балу. Это не могло не встревожить ее — сестра графа Воронина с весьма приличным приданым была лакомым кусочком для любого кавалера, стремящегося поправить свое положение за счет жены. Марина твердо решила нынче же вечером переговорить с Анатолем, чтобы тот навел справки по поводу этого офицера.

Но спустя несколько часов Марина совсем забыла об этом, когда к ней в кабинет, где она читала, полулежа на оттоманке, прибежала всполошенная Таня.

— Барыня, ох, барыня! Там Митька Конопатый из Завидова приехал! С вестями из деревни. Вас просит принять его.

— Разумеется, приму его. Зови, — Марина тут же выпрямилась и спустила ноги на пол. Ее сердце вдруг заколотилось сильнее обычного от какого-то странного волнения. Какие вести привез ей стремянной Завидова? Что ее Леночка? Здорова ли? Это был первый вопрос, который она задала человеку, ступившему в комнату и теперь теребившему в руках волчью шапку. Он несмело отвел в сторону глаза, когда услышал его, и Марина встревожилась не на шутку.

— Что с барышней? Говори!

— Здорова, наша барышня, вот вам крест, здорова! — начал быстро тараторить стремянной. — Бегает вовсю по усадьбе, радует нас. Правда, давеча немного покашливала, а нынче здорова, барыня.

— Покашливала? — изумилась Марина. — Почему мне ничего не написали?

— Так писали мы в столицу, барину писали! — удивился стремянной в свою очередь. — Но причины-то для тревоги и не было — даже жара не было у барышни-то. Все дивились — вроде, и промочилась вся, а ничего и не было опосля. Будто и не было того!

— Чего? — холодея, переспросила Марина. — Чего не было?

Стремянной немного смутился, запнулся, но после все же начал говорить:

— В ночь на Казанскую морозец ударил, пруд и подмерз. А Параскевка-то не уследила, барышня на ледец и выбежала да провалилась. Слава Пречистой, что пруд осушили давеча. По грудь она и провались, неглубоко же стало! А за ней Агнешка, ваша, стало быть, нянюшка, бросилась. Вытащила ее, успокоила, в дом увела. Отпоили ее, обогрели, рожки поставили, вот и обошла стороной ее лихорадка. Здорова она нынче, барыня, вот вам крест! — он быстро перекрестился на образа. При виде этого Марина немного успокоилась — ее дочь жива и здорова.